Дэвид Митчелл - Простые смертные
– Там, в кафе, – повернулась ко мне Холли, – вы сказали, что такие, как Хьюго Лэм, Анахореты, бессмертны «при соблюдении определенных условий и правил». Так вы и они – это одно и то же?
– Нет. Мы непреднамеренно движемся по спирали смертей и возрождений. Мы не знаем, как и почему нам выпала такая судьба. Мы никогда к этому не стремились. Наши первые «я» умерли тем или иным обычным образом, мы видели Страну Мрака именно такой, какой вам ее только что описал Аркадий, – а через сорок девять дней вернулись обратно в мир живых.
– И с момента нашего первого возрождения, – Аркадий, волнуясь, то заплетал, то расплетал свой «конский хвост», – мы были обречены на бесконечное повторение этого. Наше новое тело вырастало, созревало, умирало – бам! – и мы снова во Тьме. Затем – у-ух! – через сорок девять дней мы снова пробуждаемся на земле, причем зачастую в теле противоположного пола. От такого запросто может крыша поехать!
– Но важно то, – сказала я Холли, – что никто ничем не платит за нашу вечную жизнь – ни мы, ни те, в чьем теле мы возрождаемся. Хотя нет, расплачиваться за вневременное существование все же иной раз приходится. Но только нам одним. По биологическому типу мы, если угодно, травоядные.
Снизу, с улицы донесся яростный скрежет тормозов.
– Значит, – спросила Холли, – Анахореты плотоядные?
– Все до единого. – Аркадий задумчиво провел пальцем по краю кружки.
Холли потерла виски.
– Так речь идет… о вампирах?
Аркадий застонал:
– О великий боже! Вот опять начинается!
– Да, они вампиры, но лишь метафорически, – пояснила я. – Они выглядят вполне нормальными или вполне ненормальными представителями человеческого рода – так могут выглядеть слесари и банкиры, диабетики и шизофреники. К сожалению, они далеко не всегда выглядят как те мерзавцы, которых изображает в своих фильмах Дэвид Линч. Если бы это было так, нам было бы куда легче работать. – Я с наслаждением вдохнула горьковатый аромат зеленого чая, уже зная, каков будет следующий вопрос Холли. – Да, мисс Сайкс, они питаются душами. Это настоящие Пожиратели Душ; они выпивают, высасывают чужие души, заманивая, соблазняя людей – в идеальном случае – детей… – я выдержала ее взгляд, в котором вновь вспыхнула тревога, поскольку она, разумеется, тут же вспомнила Жако, – что, увы, означает, гибель последних.
– А мы считаем, что это отвратительно, – снова встрял Аркадий, – потому Маринус, я и еще несколько человек, не получающие за это ни малейшей благодарности – в основном так называемые Вневременные или Вечные, которым помогает небольшое количество сотрудников из числа простых смертных, – воспринимаем как главное дело своей жизни… уничтожение подобных Хищников. По отдельности Плотоядные досаждают нам крайне мало – дело в том, что все они считают себя поистине уникальными и действуют столь же беспечно, как магазинные воры, которые никак не хотят поверить, что во всех магазинах имеется служба слежения. Основная проблема возникает – и именно из-за этого и началась наша Война, – когда Хищники охотятся стаей.
– И именно деятельность одной такой стаи заставила нас всех здесь собраться, мисс Сайкс, – сказала я, сделав глоток чая. – Я имею в виду Анахоретов Часовни Мрака, созданной Слепым Катаром из монастыря Святого Фомы, что на Сайдельхорнском перевале.
– Название, разумеется, слишком длинное для визитки. – Аркадий сплел пальцы рук и приподнял плечи. – Для друзей – просто Анахореты.
– Но Сайдельхорн – это гора, – сказала Холли. – В Швейцарии.
– Да, и довольно высокая, – заметила я. – Она также дала имя перевалу в Северной Италии – этим, кстати, весьма старинным путем пользовались еще римские легионеры. Монастырь Святого Фомы служил на этом перевале чем-то вроде гостиницы при спуске в Швейцарскую долину, начиная с IX века и по конец XVIII. Именно там где-то году в 1210-м возникла некая фигура, известная как Слепой Катар и онтологически превратившаяся в проводника в царство Мрака.
Холли задумалась, потрясенная этим броском в историю.
– Царство Мрака – это то, что лежит между…
– Жизнью и смертью, – подсказал Аркадий. – Хорошо, что вы так внимательно нас слушали.
– А что такое катар? – спросила Холли.
– Катары – это еретики, существовавшие в Лангедоке в XII–XIII веках, – сказала я. – Они проповедовали, что мир создан не Богом, а дьяволом, что материя – это порождение зла, что Иисус – это человек, а вовсе не Сын Божий. Папство, разумеется, возмущали подобные проповеди, и в 1198 году папа Иннокентий III предложил захватить земли, где проживали катары, – теперь эта война известна как Альбигойский крестовый поход. Французский король был в это время занят другими делами, однако и он благословил своих баронов с севера Франции на это благое дело. Бароны оседлали коней и помчались на юг убивать катаров и отнимать у них земли; в итоге им удалось подчинить весь этот ненадежный регион французской короне, но ересь, как известно, распространяется путем расщепления атомов. То, что, казалось, было разбито вдребезги, продолжало распространяться. Тот, кого называют Слепым Катаром, поселился в монастыре Святого Фомы в удаленной от мира горной долине предположительно году в 1205-м или 1206-м. Почему он выбрал именно Сайдельхорн, нам неизвестно. Его имя впервые появляется только в одном историческом источнике – «Истории епископальной Инквизиции» Мектхильда из Магдебурга, датированной 1270-ми годами, где говорится, что в 1215 году Святая инквизиция приговорила некого Слепого Катара с Сайдельхорнского перевала к смертной казни за колдовство. Вечером накануне казни его, как всегда, заперли в келье монастыря, а к рассвету, – я вдруг вспомнила Оскара Гомеса, – он оттуда исчез. Мектхильд пришел к выводу, что о нем решил позаботиться сам Сатана, покровительствовавший еретику.
– Не тревожьтесь, – быстро сказал Аркадий, глядя на Холли, – мы Сатане не поклоняемся.
– Я, собственно, почти закончила свою небольшую историческую лекцию, – пообещала я. – Земля вращается и вокруг своей оси, и вокруг Солнца, хотя до 1799 года Инквизиция настаивала на противоположном порядке вещей. – Я коснулась пальцами горячего стального чайника. – Одним росчерком пера Наполеон объединил гордые швейцарские кантоны, создав Гельветическую республику. Далеко не все швейцарцы, однако, одобрили пребывание под патронатом Франции, и, когда обещания религиозной свободы были предательским образом пересмотрены, многие начали жечь церкви и восставать против хозяев, навязанных им Парижем. Противники Наполеона раздували пламя, и в начале апреля рота австрийских артиллеристов прошла со стороны Пьемонта по Сайдельхорнскому перевалу и достигла монастыря Святого Фомы. В монастырском коровнике были сложены двести бочонков с порохом, и то ли по беспечности, то ли по злому умыслу они взорвались, уничтожив большую часть монастыря и вызвав сильнейший камнепад, который напрочь смел мост, переброшенный через пропасть. Это, собственно, всего лишь подстрочное примечание к рассказу о тех революционных войнах, однако для нашей Войны этот взрыв был равносилен убийству эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараево. Взрывная волна рикошетом достигла Часовни Мрака, и затяжному сну Слепого Катара пришел конец.
Часы на камине осторожно пробили восемь раз.
– Орден святого Фомы стал к этому времени как бы призраком самого себя, если сравнивать с дореформенной порой, и ему катастрофически не хватало денег, средств и желания, чтобы восстановить этот альпийский редут. Правительство Гельветической республики в Цюрихе, однако, проголосовало за восстановление Сайдельхорнского моста; рядом были построены военные казармы, обитателям которых предписывалось охранять столь стратегически важный объект. Один француз, которого звали Батист Пфеннингер, инженер из Мартиньи, был назначен туда для наблюдения за строительными работами. Однажды ночью под конец лета, когда Пфеннингер лежал у себя в казарме, пытаясь уснуть, он услышал голос, окликавший его по имени. Этот голос звучал одновременно и как бы издали, с расстояния в несколько миль, и совсем рядом, буквально в нескольких дюймах. Дверь комнаты была крепко заперта изнутри, но в изножии постели Пфеннингер заметил легкое колебание воздуха и коснулся этой колеблющейся струи. И воздух перед ним вдруг как бы расступился, раздвинулся, как занавес, открывая вход в некое округлое помещение, в котором горела огромная свеча высотой в человеческий рост – такие свечи до сих пор встречаются иногда перед алтарем в католических или православных церквях. Дальше ему видны были только каменные плиты пола, уходившие куда-то во тьму. Батист Пфеннингер был по натуре прагматиком, человеком здравомыслящим, и он, безусловно, не был пьян. К тому же его комната находилась на втором этаже. Но он тем не менее все же решился пройти за этот невообразимый «занавес» из воздуха – теперь мы его называем просто Вход – и стал подниматься по какой-то древней каменной лестнице… Вы пока нормально все это воспринимаете, мисс Сайкс?
