Владимир Орлов - Шеврикука, или Любовь к привидению
– И Гликерия?
– Ты этого будто бы не понял? И будто бы не слышал моих предупреждений?
– Твои предупреждения были сдержанные и лукавые. И ты играл, меня поддразнивая.
– Допустим. Но ведь ты вовсе не простак.
– Что ты теперь обо всем этом скажешь?
Илларион сказал. Он встал. Казалось, он мог распорядиться, чтобы арфа, как предмет неуместный, исчезла. Но арфа оставалась стоять в тесноте служебного домика, и Илларион, прохаживаясь в этой складской тесноте, порой натыкался на сладкострунный инструмент, вызывая вовсе не волшебные, а скорее ржавые звуки. Морщился при этом. Но ржавые-то звуки, может быть, как раз и оказывались подходящими к его словам.
Конечно, можно посчитать Гликерию и стервой. Но стоит ли теперь сводить все к резкостям или даже брани? Женщина есть женщина. Тем более такая, как Гликерия Андреевна, с претензиями, капризами и склонностями к авантюрам. Не следует забывать и о том, что в последние месяцы Гликерия и Шеврикука находились в раздоре, и Гликерия вполне могла посчитать себя свободной от каких-либо приятельских обязательств. Другое дело, что она вводила Шеврикуку в заблуждения, а решающей своей просьбой поставила его на край гибели. Кабы не сумел Шеврикука замереть, да кабы не энергия Пэрста-Капсулы, да кабы не еще кое-что, он бы так и остался лежать навсегда замурованный, к тому же – и основанием для процветаний злодея Бушмелева. Гликерия не могла этого не понимать, потому она и искренне произносила прощальные слова, неверно Шеврикукой истолкованные. Конечно, она убеждала себя в том, что Шеврикука – пострел и погубить себя не позволит, да и новые значения и силы при нем, и он возьмет да и одолеет ненавистного ей Бушмелева. Опять же при этом она не могла не понимать, что новые силы Шеврикуку покинут, как только обнаружится, что предприятие, затеянное им, не имеет отношения к историческим или сословным необходимостям. Дело Шеврикука затевал частное. Малоприятно Иллариону и то, что Гликерия действовала с расчетом, неторопливо вовлекая Шеврикуку в свою игру, возбуждая в нем воинственно-рыцарское состояние и жалость к страдалице и узнице. Нарочно переступала установления, чтобы попасть сначала в домашний затвор, а затем уже и в каземат с узкими окнами. Но на очень недолгий срок. Теперь она снова в свете, при всех своих нарядах и украшениях.
Гликерия Андреевна своего добилась. Из тайника, куда ни она, ни многие другие, в их числе Бушмелев и Отродья Башни, даже такой их вернейший исполнитель, как Белый Шум, пробиться не могли, Шеврикука, снабженный особенными значениями и силами, сумел выволочь все, что понадобилось Гликерии Андреевне. Четыре наволочки, нет, три, извини, три, четвертая предназначалась Концебалову, добро из трех наволочек пошло Бушмелеву на выкуп кабальной бумаги (из-за должка, из-за должка, случился как-то грех с Гликерией Андреевной), но и самой Гликерии из этого добра кое-что досталось.
Что же касается Бушмелева, то он пусть и был заеден в доме на Покровке насекомыми, в конце своей почти столетней жизни разум совсем не потерял. Блажил, прикидывался безрассудным, а сам рылся в бумагах чернокнижников, учеников Якова Вилимовича Брюса. В особенности в бумагах курляндского лекаря Андреаса Рейтенфельса. И обнаружил там формулу некоего магического ритуала. Восставший нынче, он и попытался произвести будораживший его долгие годы фокус в доме на Покровке. А по всяким расчетам, знакам, рисункам, астрологическим и временным требованиям важным компонентом ритуала оказался по причине многих своих свойств, в том числе и дурных, именно Шеврикука. Равноценной Шеврикуке могла быть и Гликерия Андреевна, скорее всего, она и еще более подходила бы к случаю, но сумела откупиться от приготовленной ей участи. К тому же без нее Бушмелев ничего бы не заполучил из тайников Тутомлиных и из запасов Шеврикуки. К самому Шеврикуке Бушмелев не мог подступиться ни с какого бока. И что же? Гремели в доме на Покровке громы и взрывы, слышались ритуальные песнопения, лилась кровь, замуровывали предсказанный курляндцем Рейтенфельсом компонент, и обрел Бушмелев черную силу. На время. Силой этой Бушмелев управлять не сумел, а возможно, и не все рекомендации курляндца оказались верными. К тому же отоспался и поборол томление всей своей сути Пэрст-Капсула.
Рассказать доступными Шеврикуке словами о действиях Пэрста-Капсулы Илларион брался с допущениями. Будет у Шеврикуки возможность, пусть обо всем расспросит полуфабриката. Или обратится за разъяснениями к своему гениальному квартиросъемщику Мите Мельникову (при упоминании Мельникова Шеврикуке тотчас же захотелось вернуться в Землескреб к служебным рвениям). «Ты и впрямь оживаешь, Шеврикука», – заметил Илларион. Так вот, Илларион принимает суть происшедшего, но словами она передастся легкомысленно. Или даже смешно. По ученым рекомендациям в просвещенных странах два раза в год переводят стрелки часов: с летнего времени на зимнее и наоборот. Якобы для экономии энергии. Как эта энергия экономится, сколько ее и куда она девается, неизвестно. А вот полуфабрикат подсчитал, как, сколько и куда. И все подсчитанное изъял и вобрал в себя. И накопленное от прошлого перевода стрелок, и авансом, вперед, от перевода нового. При этом он говорил не только об энергии тепловой, электрической или мышечной, но и об энергетическом развитии судеб, духа и еще о чем-то, для Иллариона скучном. Так или иначе, Пэрст-Капсула бодр, вытянулся, шею приобрел и более не уродец. И он смог сокрушить черную силу Бушмелева и высвободить своего замурованного жилищного благодетеля. А надо сказать, что камни и раствор склепа были крепчайшие… Такая вот энергетическая история.
Бушмелев сокрушен, но не истреблен. То, что от него осталось, куда-то истекло и там притаилось. Не наделает ли дел нынешний удалец Пэрст-Капсула? Не воспылает ли в нем гордыня? Думать так, полагал Илларион, оснований нет. К тому же Пэрст-Капсула почти и израсходовал свои энергетические приобретения. Сейчас он на каникулах и ведет себя прилично, как заурядный московский отпускник-холостяк в Геленджике. Ланцелотом же на Покровке он проявлял себя исключительно из расположения к Шеврикуке. Впрочем, Иллариону кажется странным, что кто-то может иметь расположение к такому шалопаю, как Шеврикука. И еще. Отчего-то существенными на свойства Пэрста-Капсулы являются влияния плюсов и минусов лирических отношений Мити Мельникова и Леночки Клементьевой. «Я знаю отчего», – сказал Шеврикука. «Ну и хорошо», – кивнул Илларион. Он понимает, что Шеврикука не прочь бы поговорить с полуфабрикатом, но тому ходу сюда нет. По разным соображениям. Кто он, Шеврикука, – больной на излечении, временный затворник, злыдень-арестант или охраняемый объект, выяснится в скором времени.
– Чего уж тут выяснять, – сказал Шеврикука, – если я признаю себя виновным?
– Твои ощущения или даже терзания, – сказал Илларион и задел арфу намеренно, – мало кого волнуют. Выясняется степень твоей необходимости и полезности в будущем.
– Приданные мне силы оставили меня…
– На время. Надо полагать. Во всяком случае, ты так и остаешься наследником Петра Арсеньевича, и снять с твоих плеч возложенные заботы никто не волен.
– А я сам?
– Ты тем более. А потому и посиди здесь в узком кругу общения. Имеет смысл до поры до времени делать вид, что ты погиб или пропал без вести. А потом посмотрят…
– А вы с Малохолом здесь от каких сил?
Илларион рассмеялся:
– Много знать будешь, сна лишишься.
– Ну понятно, – кивнул Шеврикука.
Потом он спросил:
– Что-то было сказано про Увеку?
– А-а… Увека-то, – Илларион улыбнулся. – Эта дурацкая затычка в твоем ухе сработала. Радиомаячком. Она – для Отродий Башни. Но сигналы ее принимал и Пэрст-Капсула. Хотя он и так знал, куда ты мог направиться. Он ведь отговаривал тебя…
– Не слишком внятно, – сказал Шеврикука.
– Куда же внятнее-то… – покачал головой Илларион.
Далее последовали вести с воли. Как только изошел из дома Тутомлиных черный дым, концерн «Анаконда» начал решительные работы. Деньги потекли, люди забегали, куда были брошены реставраторы, куда – строители обыкновенные. Кубаринов и Дударев проявили себя российскими патриотами, решив обойтись без югославов, в особенности если те хорваты, турок и галицийцев. В круговороте строительных страстей Дударев не забывал о полотчике Игоре Константиновиче, досадовал, что никак не может отыскать его и послать в Северную Италию за паркетными плашками из альпийских елей. Заграничный паспорт Шеврикуки пролеживал зря. В Южный Тироль были отправлены в конце концов куда менее достойные заготовители. Но так или иначе перестройка дома на Покровке должна была быть произведена самым замечательным способом и в сроки проживания денег в деле.
Естественно, принялись возводить в усадьбе и бассейн для амазонского змея Анаконды, с примыкающим к бассейну вольером и пастбищем персональной зебры ветеринара и зоотехника Алексея Юрьевича Савкина. Корма и напитки для поддержания жизненной бодрости змея по списку Сергея Андреевича Подмолотова, Крейсера Грозного, подавались пока добросовестно, благородно соответствовали научным разработкам и после дегустаций погонщика змея, ветеринара и их японского друга Сан Саныча не вызывали протестов змея.
