Анатолий Бритиков - Охота на дракона (сборник)
Верить, что два плюс два есть пять, значит признавать то самое двоемыслие, которое под пыткой вбивают в голову Уинстону. Именно оно и составляет сущность оруэлловского ангсоца. Это изощренная система психологической, философской и всякой фальсификации, применение сознательного обмана при сохранении целеустремленности, обусловленной честностью. Умение отрицать существование объективной реальности и в то же время постоянно исходить из ее существования. В конечном счете, двоемыслие — “это странное смешение противоположностей — знания и незнания, цинизма и~ фанатизма”, — в котором ложь всегда опережает правду. С помощью двоемыслия правящая верхушка стремится лишить массы океанийского общества идейных, политических и всяких иных ориентиров, мышления как такового, подменяя его “бессознательной ортодоксальностью” (слепой верой в любое утверждение официальной пропаганды), и таким образом подчинить себе движение истории. Возникает та самая “иерархия знания”, о которой Маркс в упомянутой работе писал: “Верхи полагаются на низшие круги во всем, что касается знания частностей; низшие же круги доверяют верхам во всем, что касается понимания всеобщего, и, таким образом, они взаимно вводят друг друга в заблуждение” (с. 271–272) В литературе эту абсурдную “механику” лаконичнее других раскрыл, думается, В.Маяковский: “Что заглядывать далече? Циркуляр сиди и жди — Нам, мол, с вами думать неча, если думают вожди”.
Иными словами, для укрепления социализма как можно меньше социализма Проявляется это следующим образом: “Партия отвергает все те принципы, которых первоначально придерживалось социалистическое движение, причем делается это во имя социализма. В отличие от всего того, что имело место раньше, она проповедует презрение к рабочему классу и при этом одевает своих членов в форму, которая в свое время отличала работников физического труда и которая именно по этой причине и была выбрана Партией”
В оруэлловском принципе двоемыслия отразилось, видимо, глубокое недоверие автора к каким-либо идейно-политическим принципам и платформам, якобы неизбежно обрекающим их приверженцев на субъективизм, волюнтаризм и слепой авантюризм. Это разочарование в политической борьбе, которая якобы никому не приносит никакой свободы и равенства, а всегда заканчивается их подавлением К подобным выводам Оруэлл пришел после участия в гражданской войне в Испании, где он воевал добровольцем с декабря 1936 по июнь 1937 гг. и куда его привело увлечение социализмом. “То, что я увидел в Испании, показало мне смертельную опасность однобокого негативного “антифашизма”, — напишет он позже, продемонстрировав в этих словах свое собственное “однобокое” восприятие испанских событий.
К тому времени, когда Оруэлл попал в Испанию, правительством Народного фронта там уже были проведены серьезные революционные преобразования — в частности, многие предприятия, автомобильный парк и железнодорожный транспорт находились под контролем профсоюзов. Хозяином страны стал сам народ, и Оруэлл увидел то, что в реальности могло напоминать моровскую утопию, изображенную великим гуманистом как общество справедливости и равенства, где ликвидированы частная собственность и деньги. Он сражался в Каталонии, где значительной силой, опиравшейся на поддержку рабочих, была Национальная конфедерация труда, находившаяся под влиянием Федерации анархистов Иберии (НКТ-ФАИ) — так называемые анархо-синдикалисты, занимавшие ключевые позиции в общественной и экономической жизни Под их руководством и при содействии местной каталонской партии троцкистской ориентации ПОУМ (Partido Obrero dela Unificacion Marxista — Марксистская партия рабочего объединения) революционные преобразования в этой и других провинциях приняли крайне ультралевый, утопический (в худшем смысле слова — особенно, в той сложной политической и военной обстановке) характер Отрицая государство и порядок, анархо-синдикалисты сами однако стали насаждать свой “порядок” — анархо-коммунизм, обобществив почти всю частную собственность, среднюю и мелкую, в том числе (даже булочные и парикмахерские). В деревне насильственно проводилась “либер-тарная коллективизация” (от исп. слова libertad — свобода), вызывавшая протест крестьян. Кое-где даже были отменены деньги (формально, по крайней мере). Как отмечает Жорж Сориа в книге “Война и революция в Испании” (М., “Прогресс”, 1987): “Утопизм анархо-синдикалистов вырос… до невероятных размеров”.
Вот как описывает (не без радостного удивления) сам Оруэлл Барселону того времени в книге воспоминаний “Дань уважения Каталонии” (1938): “Почти все здания были захвачены рабочими и украшены красными флагами или красными с черным флагами анархистов; на каждой стене были нарисованы серп и молот и сокращенные названия революционных партий; почти из каждой церкви было вынесено церковное имущество и сожжено. Группы рабочих тут и там все время взрывали церкви. На каждом магазине и кафе видны были надписи, означавшие, что все обобществлено… Частных автомобилей больше не существовало — все они были под контролем, а все трамваи, такси и остальной транспорт были окрашены в красное и черное… Практически все были одеты в грубую рабочую одежду, голубые комбинезоны или в какое-то милицейское обмундирование”.
Однако анархистский хаос препятствовал созданию единой системы обороны на фронте и в тылу перед лицом наступавших войск Франко. В войсках анархо-синдикалистов и троцкистов не было дисциплины, воевали по настроению. После разгрома анархистско-троцкистского путча в Барселоне (май 1937 г.), поставившего под вопрос существование Народного фронта, правительство правых социалистов при активной поддержке коммунистов приняло суровые меры по наведению порядка в Каталонии. Была, в частности, запрещена партия ПОУМ, в милицейских войсках (под названием “дивизия Ленина”) служил Оруэлл, в общем-то случайно оказавшийся среди троцкистов. Он однако воспринял все происшедшее (особенно аресты тех, с кем вместе воевал) как подавление свободы, революции и торжество тоталитаризма, необходимого, как он считал, коммунистам для полного захвата власти и истребления политических противников. С этого времени в его сознании прочно укоренилось убеждение, что в борьбе за власть как правые, так и левые используют одни и те же методы террора. Не будет преувеличением сказать, что барселонские события Оруэлл истолковал как крах утопии — общества равенства и свободы (в его понимании) — и как утверждение на ее развалинах антиутопии. Подобная мысль, видимо, и легла потом в основу его антиутопического романа.
Несмотря на связь с ПОУМ, Оруэлл не считал себя троцкистом. После Испании он, мягко говоря, с явной подозрительностью относился ко всякой политической партии вообще, хотя по-прежнему называл себя социалистом, слабо, однако, представляя, какой социализм он имел в виду. В этом смысле он отрицательно относился к Троцкому, связывая с ним свое неприятие социализма в СССР (нечто подобное сегодня заметно и у последователей Оруэлла в жанре антиутопии, о чем речь ниже). В рецензии на книгу о России одного западного журналиста Оруэлл писал, соглашаясь с автором: “Троцкий, в изгнании, разоблачает диктатуру в России, но он в той же мере ответственен за это, как и каждый живущий, и еще неизвестно, был ли бы он как диктатор предпочтительнее Сталина…” Как бы ни относиться к его словам в целом, нельзя не признать, что Оруэлл, вольно или невольно (в Испании он часто слышал троцкистскую демагогию), оказался не далек от истины в оценке Троцкого и троцкизма. И не только в приведенном отрывке, но, как ни странно, и в своем романе. Ибо Троцкому и его последователям как раз и было присуще двоемыслие — смешение цинизма и фанатизма, в котором ложь всегда опережала правду.
Пытаясь втянуть трудящихся в левацкие авантюры, Троцкий игнорировал объективную реальность — законы истории, однако в то же время и исходил из этой реальности в достижении своих истинных целей дезориентации масс. Его левая ультрареволюционная фраза не имела по сути ничего общего с истинной революционностью, скрывала отказ от нее, а теория “перманентной революции” извращала смысл ленинского учения о революции пролетарской, “…позирует, как левый, помогает правым…” — писал о нем Ленин (Пол. собр. соч., т. 49, с. 390).
Между прочим, Троцкий и его сторонники на определенном этапе борьбы против ленинизма поддерживали идеи казарменного социализма, сущность которых отражена в романе Оруэлла. Во время дискуссии о профсоюзах в 1920–1921 гг. троцкисты, выступавшие против позиции Ленина, призывавшего отказаться от методов военного времени в работе профсоюзов, требовали “завинчивания гаек” — т. е. именно военных методов руководства трудящимися, военизации профсоюзов, насаждения командных принципов управления экономикой и государством в целом. Спекулируя на трудностях переходного периода, Троцкий оправдывал принудительный труд в казарменных условиях как единственный путь к социализму. Ему принадлежат, например, следующие слова: “Мы мобилизуем крестьянскую силу и формируем из этой мобилизованной рабочей силы трудовые части, которые приближаются по типу к воинским частям… Рабочая масса должна быть перебрасываема, назначаема, командируема точно так же, как солдаты”.
