Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец
Из-за всего этого мне почудилось, что один мой кстати воскресший приятель уж посетил сию обитель и успел слегка и еле заметно набедокурить – как много раньше с названиями метровских станций.
По счастью, шествие истекало, боевой кураж и азарт ослабевал. Корреспонденты пытались взять интервью у простых граждан, те привычно матюгались и плевали в микрофоны и объектив кинокамеры.
– Вот животные, – сказал один из моих родичей.
Зять заступился:
– Хуже. Животные не умеют ходить строем.
Пожалуй, он не подозревал о наличии походного порядка у павианов. Ну и ладно!
Осень стояла теплая, на платье с кофточкой, как у нас в доме говорили. Поэтому все, кроме нашей малой семьи, решились кто идти пешком, кто ехать подземкой. Мы были дальние и сильно особаченные, в метро нам ходу не было: с бою взяли такси и тихо пошли в фарватере, за поливальными машинами, которые двигались разомкнутым строем по диагонали, смывая к бортам мостовой шнурки от ботинок и воздушных шариков, пестрые фантики и красные бантики, обрывки газет и прочую злободневную дребедень.
Шофер почти сразу отпросился за сигаретами. Машина пристала к тротуару – толпа там была неорганизованная и разношерстная, оппозиционеры смешались с реакцией, поэтому и те, и другие вели себя миролюбиво. Идущие обтекали нечто рядом со стеной: я услышала высокий, нечеловеческой красоты голос и тоже вышла.
На асфальте тоненькая белобрысая девушка в синей рубахе и таких же джинсах, аккуратно располосованных под коленкой, сидя на корточках, пиликала смычком по скрипке и испускала из себя тихий речитатив. Инструмент был поставлен стоймя, а смычок юная певица держала, вывернув запястье, как Ростропович – всё для того, чтобы можно было делать два дела одновременно. Громкий голос был, разумеется, скрипочный, мотив представлял собой контаминацию «Песни о Москве» с дореволюционным романсом «Кокаина серебряной пылью…». Рядом с девушкой стоял смуглый и тощий парень с ассирийскими кудрями и бородой. Он тоже исполнял – обе половины песни сосуществовали параллельно.
«Наступила кристальная осень,Клены по ветру сыплют листву,И любимый, наверное, спросит,Для чего я на свете живу,»
– пела девушка.
«Вмиг поникли багряные стяги,И Нескучный скукожился Сад,И лохмотьями ржавой бумагиПо асфальту листы шелестят.
Все мы пашем воздушную ниву,Семя с крыльями сеем на дно.Суждены нам благие порывы,Но свершим мы – лишь что суждено».
Парень вторил:
«А над площадью – Айей-СофиейОпрокинутый парус плывет,И горят изразцы голубые,И нетронуто чист небосвод.
Ослепляющим солнцем согреты,На великом межзвездном путиСловно мачты, стоят минаретыИ готовятся парус нести.
И внизу, горизонт исковеркав,Уж не веря ни в Бога, ни в Мать,Напряглась Вознесения церковь,Чтобы землю с изножья сорвать.»
Я протиснулась поближе к отверстому скрипичному футляру, но монету подала в руку юноше.
– Она не ходит, но не бойтесь, серебро чистое, ювелирное. На аверсе буквы, на реверсе волчий фас. Считайте, антикварная медаль. Песня-то чья?
– Бэ Гэ, – отозвался он из своей бороды.
Прозаический голос у него был глуховат, и я услышала «Бэ Дэ». Но и то, и другое было сомнительным: уж очень домодельная и самострочная была песенка.
Что бы ни происходило в святой земле Рутинии, кто бы железною уздою ни вздернул Россию на дыбы в миллиметре от края пропасти, думалось мне, – эти двое, что зашифрованно поют теперь о том небе, куда грозится кануть здешняя вселенная, – эти двое останутся такими, как они есть. В этом все наше оправдание и все спасение. Как и в том, что одиозная аббревиатура, в которую однажды превратилось название главного правительственного дома, благодаря моему странствию получила совершенно иную, лучшую расшифровку.
Снова мы загрузились в авто и поехали уже быстрей. Городская осень показалась мне не совсем правильной – березы выгорали целыми прядями, листва была не желтой, а бурой, заржавевшей, как в той песне про Парк Культуры и Октябрьскую площадь – места оппозиционных сборищ, – куда не совсем кстати затесалось село Коломенское с его русской готикой и густейшим национальным колоритом. Мы повернули по магистральному кольцу на юг: в нашем благословенном Сукове и весна случается раньше, и лето проходит быстрей.
Дом был как будто прежний: сплошная беленая облупленность, то ли двенадцать этажей и тринадцать с чердаком и подвалом, то ли тринадцать и бельэтажный андерграунд четырнадцатый. Только почему-то к нему был приложен идеально утрамбованный иссиня-черный асфальт, что его заметно освежало. Моросил легкий «слепой дождик», яркие зонтики плыли над влажной мостовой, как эскадра в ожидании адмирала, чье-то многодетное семейство каталось прямо по газону верхом на огромном чалом иноходце с мощным крупом. Решетка вокруг футбольного поля – непременной принадлежности всех дворовых участков – пала наземь и насквозь проржавела, зато посредине восседала целая кошачья коллегия вперемежку с ребятишками; совершенно фантазийной масти и абсолютно безумного прикида. Да, поистине земля эта сдвинулась с места, обрела изменчивость, и все знаки указывали на его пребывание; даже былые старушки вперемежку с непременными пьяницами сидели на свежесрубленных скамейках из бревна (американские клены так, видать, не прижились на участке или просто свет им застили) и потребляли нечто из необыкновенно нарядных пакетов и бутылок. Ель, которой в малолетстве спилили верхушку на уровне снежного покрова – тогда как раз был канун новогодия – вымахала в два человеческих роста, но сверху кончалась двузубыми вилами. И вот под нею, под зеленой…
Ждал он. Со своими дредками, гитарой, косынкой, сам тощ и с тощим, как шкурка от сардельки, рюкзаком. Из рюкзачной надстройки боязливо выглядывала Агния, косясь на неторопливо подбегающего Ардана: она в очередной раз сменила наряд, и теперь золотые глаза сияли на полудетском личике, заросшем шерсткой цвета ряженки. Наш пес подошел совсем близко и выразительно на нее облизнулся, чем поверг в еще большее смущение.
…Проявленный негатив. Конечно! Мне бы стоило догадаться еще в Андрии и с первого раза…
Я тоже иду следом за собакой. Бегу под укоризненными взглядами… И вот, вопреки всем осколкам минувшей эры, мы бросаемся друг другу в объятия.
– Ох. Ты изменился, однако. Занедужил, что ли?
– Все время чувствовал фантомную боль в том квадрате души, где ты раньше пребывала.
– И долго ж тебя не было, говорят, в рутенских местах. Надоели?
– Пропади они все пропадом! Лишь одно бы оставил – где тебе приземлиться.
– А стихи, небось, всё такие же путаные сочиняешь?
– Естественно. Хочешь, выдам последний шедёвр? – произносит он со средневековым прононсом.
– Давай.
– Вот:
«Горит колючая звезда на бледном небосклоне,И в мире слышится тогда хлопок одной ладони.
Полупрозрачная луна среди ветвей повисла —Кусочек булки в молоке, жемчужина в короне.
Течет бездонная река, дробит на искры месяц:Беззвучно плещется века, хоть рыбы нет в затоне.
Ее ты вброд переплыви: следи, чтоб не заметилПирамидально-хвойный лес, стоящий в обороне.
Там в стрежень втиснуты следы дорожкою тончайшей,Хоть Архимед и позабыл про то в своем законе.
Их стежка молнией дотла испепелила тучи,Связавши сторону стекла с краснокирпичной зоной.
Те, кто прошел ее путем, приносят в горсти солнце;След в след по цепи той пройдем, чтоб не было погони.
И поселишься навсегда на изумрудном склоне,Где розлит светлый, как вода, хлопок одной ладони.»
– Н-да. В самом деле, сложено яснее ясного. Одно могу сказать: нечто буддийское, про святых, соединяющих небо и землю, и тут же про Главную Площадь Страны, откуда необходимо вовремя смыться.
– Вот это последнее уж так и есть.
– Слушай, у меня здесь еще и от дочери внуки появились. Два мальчика. Человекообразные и, похоже, разумные. Зайдем посмотрим?
– Некогда. Я ж тебе по всем правилам выездную визу выправил.
Теперь я вижу у него на безымянном пальце то прежнее кольцо-виноград и вспоминаю до конца… О боги морских глубин и речных стремнин с их рыбами и рыбешками! Неужели моя личная змейка во время водных метаморфоз куда-то смылась?
Так и есть. Одиночный Турист раскалывает булавку с одного из джинсовых кармашков и демонстративно преподносит ее мне.
– Дай на руку надену. Обручальное-таки вышло колечко.
– И теперь нам обоим приспел срок?
– Ну не совсем теперь. Вот дождемся, пока подъезд опустеет, шмыгнем за ту самую трансформаторную будку имени Багира, чтобы совбабусь не смущать, и…
