Ефим Зозуля - Эскадрилья всемирной коммуны
Снова ни одного взрыва… А, проклятый предатель… От бессильной злобы у меня дрожит все тело, круги в глазах.
— Бронислав, я не могу, возьми управление. Набирай на три тысячи.
— Лемонье, курс на обратный маршрут.
Но что же мне делать, что мне делать? Сейчас же пристрелить эту гадину. Нет, нельзя. Ведь еще надо довести самолет до дому. Проклятый, проклятый… Мысли заскакивают одна за другую.
Я не скоро пришел в себя. Мы оставили влево огни Можайска, когда я обратил внимание на карту. Бедняга Бронислав сумрачно следит за приборами…
Что-то Бронислав? Ведь он только теперь, по-видимому, понял, в чем дело. Впрочем, не в том дело. Как я мог не осмотреть бомбы сам перед вылетом? Тоже хорош, нечего сказать. Мне нет оправдания. Проклятые большевики. Да, да, большевики, это они… Ведь здесь, у меня на борту, один из них… Краспинский. Что он делает? Я вглядываюсь в его силуэт, но по-прежнему ничего не могу разобрать.
Однако, надо взять себя в руки.
— Эй, Бронислав, друг, как дела?
— Ходь до дзябла. Ты сам во всем виноват. Не доверять своему лучшему другу, положиться на хама из этих же… Да, да, ты виноват.
Теперь я понимаю, что Бронислав прав. Я, пожалуй, виноват. Ведь этот Краспинский хам, наверное, из рабочих или что-нибудь в этом духе. Как можно было ему доверять? Нет, виноват не я, а Корф. Да, да, именно Корф.
В наушниках голос Лемонье:
— Господин полковник, скоро Смоленск.
Как, Смоленск! Значит, уже два часа, как мы ушли из Москвы? Да, Смоленск. Надо его обойти на всякий случай — ведь там стоянка красной эскадры.
Голос Лещинского:
— Зброжек, у меня, по-видимому, испортился обогреватель в рукавице. Рука очень замерзла! Возьми, пожалуйста, рукоятку.
Да, да, надо взять управление. Бедный Бронислав. Сейчас, сейчас…
Я машинально берусь за рукоятку. Глаза сами собой пробегают по приборам и снова застывают на доске мотора № 1. Опять он шалит.
— Бронислав, можешь бросить управление — я взял. Краспинский, что такое снова с первым номером?
— Опять со смазкой, полковник. Надо переключить маслопровод. Я сейчас пройду к мотору.
Я вижу в темноте, как неуклюжий силуэт Краспинского появляется над бортом его кабинки и от стойки к стойке пробирается к первому номеру. Стрелка показывает, что масло к первому номеру совсем перестало идти. Я глушу его совсем. Чего там возится этот мерзавец? Он давно уж должен бы кончить свое дело. Ага, вот масло снова пошло. Снова встало. В чем дело? Я вглядываюсь в темноту ночи, но только едва различаю на левом крыле около моторного тока темный силуэт.
Матка Боска, что это?
— Бронислав, что там с Краспинским? Может быть, ему надо помочь…
— Я не пон…
Лещинский не успел договорить. Оба мы застыли от оцепенения. Фигура Краспинского виднелась теперь, стоя на капоте мотора. Вот он, видимо, слезает. Проклятие… Краспинского нет. Он исчез, точно его смыло… Неужели сорвался?
— Броня, милый, в чем дело?
— Сейчас, Зброжек, я посмотрю, чего он там возится.
— Нет, нет, разве ты не видишь, что его нет. Он… сорвался.
— Черт с ним. Я сам пройду к мотору, посмотрю, в чем там дело.
— Не смей, Лещинский. Я запрещаю. Мы дойдем на пяти.
Да, да, на пяти мы дойдем. Но только ведь рассчитывали идти назад с облегченной машиной, а теперь у нас на борту лишних 3 тысячи кило. Надо как-нибудь от них избавиться. Ах да, Смоленский аэродром. Попробую сбросить бомбы на него.
— Бронислав, осмотри в люки хоть средние бомбы. В чем там дело?
— Есть.
Бронислав исчезает совершенно за бортом своей кабинки. Через пять минут его голова снова появляется и слышу в телефон:
— Я ничего не могу разобрать, Зброжек. Там совершенно немыслимо работать. По моему, разъединена была тяга к сбрасывателям. Я что-то соединил, но не ручаюсь, что верно.
Верно или неверно, но надо попробовать.
— Лемонье, мы не будем обходить Смоленск. Ведите прямо на город. В окрестностях найдем аэродром.
Ага, вот то, что нужно. Вот темные пятнышки ангаров. Вот он у меня в прицеле. Нажим. Другой. Снова ничего. Проклятый Краспинский.
Я не очень отчетливо помню обратный путь. Кажется, где-то между Смоленском и Ковно я снова передал управление Лещинскому. Я не спал. Нет, это я знаю хорошо, что я не спал. Но что было, я помню очень слабо.
Меня привело в себя резкое, необычайное подергивание всей правой коробки крыльев. Тахометр центрального мотора показывал бешеные обороты, стрелка неровно скакала между 2.000-2.500. Сектор закрыт, стрелка встала, но почему так дергается правая сторона? Аппарат валится на правое крыло.
— Лещинский, в чем дело?
— Я не знаю. Что-то с правой коробкой. Я боюсь, не пропеллер ли центрального мотора…
— Да, да, это самое вероятное. Надо посмотреть.
— Броня, веди самолет ровнее. Я посмотрю сейчас, что там такое.
Быстро отстегивая пояс, вылезаю со своего места и вдоль корпуса пробираюсь к переднему мотору. Висящий за спиной ранец парашюта сильно стесняет движения. Пожалел, что не оставил его в кабинке.
Вот и замерзшая в своем молчании масса мотора. Его не надо долго осматривать, чтобы понять, в чем дело. Вместо пропеллера торчит какой-то безобразный деревянный обломок. Все понятно. Теперь надо осмотреть крылья. По-видимому, осколки пропеллера что-то там натворили. Мне некогда раздумывать над причинами поломки пропеллера. На четвереньках, цепляясь за стойки и тросы, я пополз вдоль крыла.
Пока все благополучно. Ага, вот мои руки до самых плеч провалились в зияющую дыру. Матка Боска, целый колодец! Скелет крыла исковеркан большим куском пропеллера. Основной лонжерон перебит. Вся часть крыла за дырой беспомощно бьется, окончательно доламывая укрепления. Надо скорее к себе на место. Как можно меньше газ. Осторожно тянуть до первого поля, и там можно как-нибудь сесть. Ах да, я забыл, мы не должны садиться.
Аппарат сильнее дергается и все заметнее делает крен. Видно, Лещинскому трудно держать его ровно, Да, да, я иду на свое место. Вот оно. Я лезу в кабину. Одного взгляда на карту достаточно, чтобы понять, что мы уже почти над Ковно. Несчастье неизбежно. Что же делать? Что же делать? А впрочем, выбора нет. Инструкция ясна: никаких свидетелей.
Прямо передо мной встает совершенно зеленое лицо Лемонье. Он почему-то без шлема. Он лихорадочно старается вылезти из своей кабинки, по-видимому, не расстегнул пояса. Ничего. Ты знал, на что идешь. А вот Броня, как же ты? Броня, прости. Бр… ня… про… сти… У меня стучат зубы. Дрожащей рукой я выключаю управление Лещинского… Теперь он не сядет.
Я быстро поднимаюсь на руках над бортом своей кабины. Расправляю ремни парашюта. Передо мною неожиданно встают расширенные глаза Бронислава. Его рука тянется ко мне. Сильный бросок всего самолета. Я получаю увесистый удар по лицу. Я знаю, что этот удар не случайность. Но в свисте ветра я не слышу слов, которые вырываются из искаженного рта Бронислава. Я их не слышал, но я и их знаю так же хорошо, как будто меня заставили их заучивать, как урок. Ужасные, кошмарные, позорные слова.
На минуту я потерял сознание. Но еще в воздухе, вися на парашютной сбруе, я пришел в себя от оглушительного взрыва, как будто расколовшего земную кору. Оттуда, из недр земли, вырвался резкий, слепящий блеск. И вслед за ним высокими языками запылало внизу пламя пожара.
Я понял, что это такое… Свидетелей не будет, господин Корф. Можете доложить министру. Ветром меня относило далеко к югу от пылавшего внизу адского пожара. Уже теряя сознание от резкой боли в левой ноге, по-видимому, вследствие неудачного спуска, я сообразил, что больше я не подполковник Зброжек-Кржечжевский, а капитан Литов-службы Никодим Мацикас.
На этом кончается интересующая нас часть дневника подполковника Зброжек.
К вечеру того же 4-го марта, когда произошел взрыв в Ковно, крестьянами Смоленского уезда был найден в поле совершенно размозженный труп, представлявший собою мешок костей. При осмотре тела, в боковом кармане кожаной тужурки были обнаружены документы на имя сержанта литовских авиационных войск Антона Навкунского и обрывок начатого письма, писанного карандашом и, по-видимому, в очень неудобном положении, так как строчки его идут в совершенном беспорядке:
«Анка, передай товарищам, что это будет стоить мне жизни, но рабочий класс сделает свое дело. Ни одна из шес…»
Антон Горелов
Огненные дни
1. Скрюченный труп
Сеть проволочная — не прокусит пойманный зверь. Звонки.
У начальника Г. П. У. Титова навык к коротким, как телеграфная депеша, словам.
— Политуправление. Слушаю. Вардин?! Стиснул трубку. Сквозь зубы:
— Через десять минут буду у вас. И на ходу:
