Барри Лонгиер - Тихая
Темная фигура близко проходит справа, и проходя она что-то вжимает в ладонь Лилит. Это крошечный кусочек желтого камня храма, и девочка тупо смотрит на него, слыша, как что-то кричат Исак и Маджнун.
— Вернись! Женщина, вернись сюда!
Священник с седой бородой вздымает руки и говорит голосом, который кажется медленным и искаженным:
— Эй, охрана, оставайтесь на месте! Она приговорила себя!
Отец снова кричит, на этот раз почти плача:
— Боже, нет! Она не в себе! Она не в себе! Во имя Камила, пощадите ее!
Боль в голове Лилит, казалось, вытеснила все другие ощущения. Она трет глаза, чтобы восстановить зрение. От взрывающихся огней и боли она шатается на коленях, видя, как ее мать шагает к каменной колонне с надписью. Хедия срывает свою вуаль и швыряет ее на пол. Она поднимает темный камень и одним быстрым жестом чертит центральную линию могама под бронзовой плакеткой. Она быстро пишет по ней.
К тому мгновению, когда Хедия заканчивает надпись, священник с удавкой уже позади нее. Он набрасывает петлю ей на шею. Хедия поворачивается лицом к палачу. Когда он начинает затягивать петлю, она плюет ему в лицо.
Лилит делает шаг к ним, но чьи-то руки вцепляются в ее руки и ноги, закрывают ей рот и глаза. Она кусает чью-то руку, и когда снова видит свет, то читает надпись, сделанную матерью на колонне:
«Лилит не станет молчать».
Она чувствует удар по затылку. Вначале приходит серость, потом темнота.
Выплывая из тумана, но еще не полностью придя в сознание, она прячется от образов, тянущихся к ней из темноты. Она сосредотачивается на боли в затылке. Она позволяет боли наполнить голову и вытеснить из сознания образы храма.
Раздается шум, что-то тяжело бьется о камень, и по эху она понимает, что шум доносится со двора. Она пытается вскочить, но сам Шайтан вилами копается в ее голове. Она снова опускает голову на подушку и закрывает глаза.
— Кажется, она там пошевелилась?
Странно далекий голос доносится до нее. На губах она чувствует сухость, думая, не пришли ли за нею, не идут ли они, чтобы набросить удавку на ее шею. Она слушает, но голоса пропадают.
Она поднимает руки и касается пальцами шеи. Кожа кажется такой тонкой. В кухне как-то лежала голова сыру в плетенке с веревочными ручками. Она попробовала поднять ее, но та была такой тяжелой. Она помнит ощущение веревки, какая та была грубая, помнит укусы жестких волокон на коже ладони. На мгновение она задерживает дыхание, потом тяжело выдыхает, когда до нее доходит весь ужас произошедшего.
Раздается какой-то шорох. Этот звук производит она сама. Шелест простыней звучит очень странно. Сама постель под нею кажется странной. Она ощупывает ее руками и обнаруживает, что постель эта гораздо шире ее постели. От движений снова разбаливается голова и она прижимает руки к вискам.
— Да, — говорит странный голос, — она приходит в себя.
В ответ доносится бормотание, которого девочка не понимает. Она открывает глаза и щурится от боли. Занавески на окнах задернуты от солнца наступающего вечера. Возле окон стоит бородатый мужчина. Это доктор-священник.
Он подходит, поднимает ее руку и смотрит на часы. Отпустив ее руку, он склоняется над ней и поднимает свою левую ладонь.
— Посмотри на мои пальцы, девочка.
Она смотрит на коротышки-пальцы, а свет маленького фонарика бьет ее вначале в левый глаз, потом в правый. Врач улыбается и прячет фонарик в карман на груди.
— Голова очень болит?
Она поднимает руку, чтобы ответить, но священник удерживает ее и качает головой.
— Не пальцами, дитя. Кивни или покачай головой.
Лилит закрывает глаза и тихонько кивает. Кивать очень больно.
— Чувствуешь усталость? Сонливость?
Она отрицательно качает головой.
Священник легонько похлопывает ее по руке и поворачивается:
— Наверное, всего лишь легкое сотрясение. Небольшой отдых, и она будет в порядке.
Лилит немного поднимает голову, чтобы посмотреть, к кому обращается священник, надеясь, что это отец. За священником высится мрачная фигура сержанта Джамила. Сержант скорчился на полу, скрестив ноги и сложив на коленях руки. Лилит никогда не видела его в такой позе.
— Неужели это правда?
Священник дергает головой в сторону ребенка:
— Не здесь, сержант Асвад.
— Клянусь Иисусом, неужели мир сошел с ума?
— Не здесь, — предостерегает священник. Он снова похлопывает Лилит по руке и говорит:
— Попытайся спокойно отдохнуть, дитя. Просто закрой глаза и спи, тогда очень скоро ты снова сможешь играть.
Он поворачивается и вслед за Джамилом выходит из комнаты. Священник прикрывает дверь, но остается щелочка, сквозь которую слышно:
— Следите за тем, что говорите, сержант. Если какой-нибудь отец церкви замашет удавкой у меня под носом, можете быть уверены, я расскажу им все, что они захотят узнать, включая ваши случайные святотатства.
— Извините меня, пожалуйста.
Наступила тишина, а потом доктор сказал еще тише:
— Девочке не надо напоминать о ее матерях.
— Никак не могу поверить, — шепчет Джамил. — Кроме первого министра, в Джораме нет более исполненного власти человека, чем Думан Амин. Как такое могло произойти?
— Первому министру надо было успокоить оппозицию. Думан Амин оказался ценой поддержки Тахира Ранона.
— Но первый министр — близкий друг Думана!
— Самый близкий друг Микаэля Ючеля — это сам Микаэль Ючель.
— Отец, такое не должно происходить ценой чести, преданности и дружбы.
— Сержант, вы наивнее маленькой девочки. Партия, пришедшая к власти, станет определять, кто войдет в мировое правительство, когда оно сформируется. Ясно, что это мировое правительство будет тем инструментом, который станет контролировать торговлю с Имантом и другими чуждыми мирами. Вы даже не можете вообразить, какие сюда вовлечены невероятные уровни богатства и власти…
Дверь приоткрылась, и священник заглянул в комнату. Он посмотрел на Лилит и снова убрал голову за дверь, на сей раз наглухо закрыв ее за собой. Звуки за дверью стали неслышимы.
Она закрыла глаза и сосредоточилась на мыслях о чем-то ином, чем ее кошмары. Ей кажется странно знакомой комната, где она сейчас находится. Снова открыв глаза, она с любопытством вертит головой и слева видит стол и стул. За этим столом сидела мать в тот далекий день. Это комната матери.
Она с трудом подымается на локте, потом на руке, пока не усаживается. Несколько секунд комната словно вращается вокруг нее, но она фокусирует свой взгляд на окне, и терпит, пока это вращение не проходит. Внутри она ощущает оцепенение и дурноту. А что же еще чувствовать по поводу смерти матери? Откуда ей знать, что делать со смертью матери, если она до сих пор не знает, что ей делать с жизнью Хедии? А еще и смерть Риханы. Она предпочла бы вовсе не знать о таких событиях.
Она осматривается и видит, что одета в черную ночную рубаху. В ногах постели приготовлена вуаль. Отвернувшись от вуали, она движется к краю постели и там соскальзывает на пол. Босые ноги касаются холодных планок пола, и головная боль и тошнота немного оставляют ее.
Одной рукой для устойчивости опираясь на постель, она тянется к стулу. Оказавшись рядом, она забирается на него. Позволив пальцам скользить по гладкой поверхности мягкого дерева стола, она находит слабые следы, оставленные пером матери, писавшей резкими росчерками могама. Здесь писала Хедия. Наверное, она писала даже в тот день, когда ее убили священники.
Лилит нахмурилась, вспомнив, что мать писала не только в тот день. Девочка сотни раз прижималась к дверям и почти каждый раз, затаив дыхание, слышала скрип пера. Должно быть, Хедия писала очень много.
Из слабых канавок на поверхности стола не извлечешь никакого смысла. Множество черточек наслоились друг на друга. Она спрашивает себя, что же делать дальше?
Она осматривает комнату, и та оказывается крошечной, темной и тесной. Кроме постели, стола, встроенного в стену шкафа, гладильного пресса и единственного стула, другой мебели нет. Стены окрашены в бледно-голубой цвет. Темно-коричневые и золотистые балки и доски из осиного дерева образуют потолок, с которого свисает голая электрическая лампочка.
Где Хедия могла хранить написанное? Внезапная краска стыда заливает лицо Лилит. Бог ненавидит пишущих женщин. Что же Бог должен думать о женщине, которая ищет слова, написанные другой женщиной. Будущее вдруг показалось ей пустынной серой дорогой, охраняемой мужчинами в черных фесках с удавками в руках.
Девочка вернулась к постели и села на нее, болтая ногами в воздухе. В груди и в горле давило. Она понимала, что там копятся слезы, но не желала плакать. Плакать слишком тяжело. Есть много такого, что необходимо понять, есть целый новый мир, который необходимо изучить. Это мир, где нет безумной матери, мир, где Думан Амин больше не обладает властью.
