Геннадий Семенихин - Лунный вариант

— Я больше бифштексами сейчас интересовался, — уже незлобиво усмехнулся Горелов, — голодный был. Не до обзора ручек и ножек.

— Каждому свое, — нравоучительно изрек Убийвовк, — так и в библии, кажется, законспектировано. А вот я на амурные дела готов свою недельную продовольственную норму променять. Никакого аппетита в такую жару.

— А если месячную понадобится? — подначил Горелов.

— И за тем не постою! — пылко воскликнул Убийвовк. — Я же роду Сечи Запорожской, мабудь, догадались. Гулять так гулять. Как там поется в древней студенческой песенке? — И майор внезапно рявкнул громким басом:

Быстры, как волны, дни нашей жизни,Что ни цепь, то короче к могиле наш путь,Налей, на-алей, товарищ, заздравную чашу.Бог знает, что с нами случится впереди.

И вдруг остановил самого себя:

— Виноват, не то хотел для подтверждения мысли своей, а вот это: «Наша жизнь коротка, все уносит с собой, проведемте ж, друзья, эту ночь веселей». Здорово, а? Ось дывысь, мий гарный нарубок, як в этих словах точно сформулирована вся диалектика человеческой жизни. Однако мы долго балакаем. Не пора ли по такой жаре и на боковую?

— Нет, — отозвался Алексей, — я, майор, боковой среди дня не признаю.

— А чем же ее заменяешь?

— Разминками.

— Какими же?

— Умственными и физическими.

— Ничего не понимаю, — пожал плечами Убийвовк. — То ты про наилегчайшие категории по боксу, то про какие-то умственные разминки. Кто ты есть? Я вот, например, точно все про себя тебе сформулирую, загадок никаких. Военный летчик первого класса майор Григорий Убийвовк, Гриньком можешь меня кликать. Все ясно и просто. Гоняю самолеты по всей стране. Иногда и за кордон приходится. В этот гарнизон. Тьмутаракань, так сказать, только по воле командования прибыл. Самолет двухместный тренировочный пригнал. Как примут, свободен буду. Может, назад четырехтурбинный экземпляр гнать придется. В Энск, на завод. Движки заменять пора. Почти весь ресурс выработали.

— А гнать до завода долго?

— Да тысячи три по прямой будет.

— А если у движков ресурс и кончится в это время?

— Так я же первого класса летчик, хоть и в военно-транспортной авиации служу, — флегматично зевнул Убийвовк, — перегоню как-нибудь, тем более тут все степ да степ под крылом.

Горелов на него посмотрел — и ни в движениях, ни в ленивом позевывании не уловил никакой искусственности. Представил, что Убийвовк уже не однажды гонял «над степом» такие самолеты с осипшими, умирающими двигателями. Гонял опасно и трудно. Но ни взмахом бровей, ни прищуром зеленых глаз не хочет на это намекнуть. Профессия! Редко встретишь летчика, способного ею хвастаться и выдавать за геройство свое отношение к трудностям.

«Пожалуй, зря я сужу его так строго, — подумал Алексей про себя, — сколько я там насчитал? Три ноль? За этот ответ придется приплюсовать очко, пусть будет три один».

— Да разве такую машину на степь посадишь? — поинтересовался Алеша.

— Если припрет, так посадишь.

— А припирало когда-нибудь?

— Было разок.

— Ну и что же?

— Жить захотелось, когда шасси стал выпускать. Вот и балакаю теперь с вами.

— Чудной вы, майор.

— Какой уж есть. Продолжайте свои умственные и физические разминки, а мне дайте поспать.

— Да ведь не мешаю, кажется, — ухмыльнулся Горелов.

Убийвовк взбил подушку и хотел уже на нее завалиться, но вдруг спохватился:

— Постойте, капитан. Я все уже вам рассказал — и кто, и откуда, и куда четырехтурбинный экземпляр погоню. А вы что можете сказать в свое оправдание?

— Летчик, такой же, как и все, — вяло отмахнулся Алексей, — только песню эту «наша жизнь коротка» не знаю. Это что? Из Есенина, что ли?

Убийвовк подложил под щеку кулак и прыснул:

— Ге-ге, парубок, вы ще скажете, это из Евтушенко. Нехорошо. Надо знать такие вещи. Це ж классика.

— Все знать нельзя.

— Но это же элементарная вещь, это старая добрая студенческая песня.

— А вы все элементарные вещи знаете, майор?

— Да как сказать. Смотря что вы имеете в виду?

Горелов убрал со стола законченный шарж. Засмеялся, и кудряшки вздрогнули на его голове. Как менялось с годами его лицо! Еще недавно было оно мягким, обрамленным детским пушком, и в глазах что-то всегда таилось от детства — ямочки на щеках плясали, если улыбался. А сейчас зрачки потемнели, губы стали тоньше, упрямее, часто смыкались в одну полоску, когда задумывался или старался обиду перебороть какую.

— Что я имею в виду? — переспросил он. — А вот что. Как-то ребенок поинтересовался у своего отца: «Скажи, папа, почему все считают тебя великим?» Отец подумал и ответил: «Знаешь, сынок. Жук за свою жизнь проделывает огромный извилистый путь по земле, но ни разу на него не оглядывается. А я оглянулся на свой путь и на его извилины. Я увидел свой путь. Может, поэтому меня и стали считать великим». Кто это сказал, майор?

Убийвовк на локтях поднялся над кроватью, глаза округлились.

— Мей брей, та, ей-богу, не знаю. Балакай дале, капитан. Я буду с радостью слушать.

— Альберт Эйнштейн.

— Да ну? Тот самый, что выдумал теорию вероятности и относительности?

— Положим, не выдумал, а развил, углубил.

— И над атомной теорией работал.

— Это так, — согласился Горелов и весело рассмеялся: — Как видите, каждому свое. Вы в студенческих песенках прошлого века хорошо ориентируетесь, а я в изречениях великих математиков и физиков.

— Это ваша профессия?

— Возможно, и так.

— А бокс в наилегчайшем весе?

— Это уже самодеятельность, — развел руками Горелов.

Убийвовк даже вскочил с постели:

— Ничего не понимаю. Кто ты такой, капитан? Так темнишь, что и сам запутался.

Горелову стало весело. Он вспомнил последние указания их веселого секретчика майора Дробышева, советовавшего любыми путями уклоняться от расспросов об их особой группе, ну а уж если собеседник окажется не в меру упрямым, говорить о том, что прибыл в Степновск с особой группой парашютистов, и на этом ставить точку. Он так и сделал, но получил в ответ только гримасу.

— Особая группа? — презрительно переспросил Убийвовк. — Куда ни пойди — везде только и слов, что особая группа. В столовой для вас целый зал, в Доме офицеров всегда в первых рядах сидите. Спасибо еще, что из одной гостиницы с вами не выселяют. Чем же вы, позволю себе спросить, занимаетесь?

— Парашютными прыжками, — ответил Горелов уклончиво.

— Хм… — недоверчиво кашлянул неугомонный Убийвовк. — Шоб мои очи повылазили, колы я ими не бачил на вашей тужурке значка военного летчика второго класса. Вы же пилотяга, а не прыгун. Чого ж вы мени туточки баки заливаете? Хотя, погодьте. Мабудь, вы на самолете бросать их возите, тех прыгунов?

— Вожу, — подтвердил Алеша, желая поскорее избавиться от этого затянувшегося допроса. — На правом сиденье летаю.

— Такэ, такэ, — протянул майор, — теперь все ясно. А я-то думал, может, космонавты какие, раз так засекречены. Ну, добре, капитан, вот мы и познакомились. Вечером, может, сообразим? — прищелкнул он языком. — И не на троих, а на двоих.

До Алексея не сразу дошел смысл последней фразы.

— Чего сообразим?

— Вот малэнький, — захохотал Убийвовк, — пятьсот граммов аш два о от бешеной коровки крепостью в сорок градусов.

— Ах, это! — засмеялся Алексей. — Не могу. Завтра полеты.

— Полеты — святое дело, — мрачно подтвердил Убийвовк. — Сам перед полетами грамма в рот не беру. Жаль, что компаньона на сегодня лишаюсь. Придется самому идти на промысел. А то, мабудь, по дивчинам ударим, га? У тебя же тут жинки под боком нема?

— Ни под боком, ни под селезенкой, — сказал Горелов, убирая со стола рисовальную тетрадь и карандаши, — у меня ее вообще нет. А у вас, майор?

— Была, — признался Убийвовк, — только не сошлись характерами. Вот и приходится иногда знакомства на стороне заводить.

— Ну-ну, — иронически усмехнулся Алексей, — желаю успеха. А я на реку.

Он взял сверток с купальными принадлежностями и вышел из комнаты.

Над Иртышом в иссиня-ярком, обжигающем глаза небе стояло солнце. Струйками клубился над берегом раскаленный послеполуденный воздух. Песок от солнца был жестким, хрустел под подошвами ботинок. Горелов высмотрел местечко под бурым обрывистым берегом, там, где серо-пепельные кусты ивняка отбрасывали легкую тень, быстро разделся. В эти часы многие обитатели большого авиационного гарнизона приходили освежиться в речной воде. Одни, неторопливо окунувшись, долго потом лежали на песке, подставляя солнцу бока и снину. Другие стремительно бросались в реку и, едва успев охладиться, тотчас уходили, пытаясь унести с собой речную прохладу. Их ждали в штабах или на аэродроме дела. У Алексея был целый час свободного времени, и он не спешил. Прежде чем войти в реку, долго любовался бурными завертями на поверхности Иртыша, правым берегом, сплошь покрытым ивняком. Корявые косорукие деревья толпами спускались к самой воде, пытаясь ее зачерпнуть гибкими ветвями. Эти выносливые создания даже ожесточенной жаре не поддавались. Солнце смогло лишь окраску узких продолговатых листков изменить из зеленой в пепельно-серую. Очевидно, годами протекал этот процесс, но само дерево прижилось в жарком краю. Корни самых крупных ив уходили в воду и жили в вязком суглинке, насыщая влагой стволы и листья. За большими ивами, будто пытаясь столкнуть их с суши в Иртыш, сбивался в густую толпу молодняк. Большие многолетние ивы были похожи на отцов и матерей, сдерживающих толпу ребятишек, озорных и неосторожных, которым рано было еще заглядывать в древний, много повидавший Иртыш.