Роберт Шекли - В стране чистых красок

– Во имя той любви, что нас связывала, – умолял я, – объясни: что происходит?

– Я не могу ничего объяснить, – отвечал он. – Я и сам этого не знаю. Это великая тайна.

– Тогда откуда же тебе известно, что всему конец?

– Просто я знаю, – сказал он. – Это знание у меня в крови. И оно не имеет никакого отношения к разуму.

– Вы все должны умереть? – спросил я. – Дело в этом?

Он покачал головой.

– На Калдоре нет смерти. Здесь есть только Перемены. Прощай, Голдштайн.

– Погоди! – крикнул я. – Неужели ты больше ничего не можешь сказать мне?

– Я могу рассказать тебе одну историю, – сказал он. – Жила-была маленькая мышка, которая лишилась родителей и бродила по горам и долам одинокая и испуганная. Постепенно она все больше слабела и наконец прилегла под деревом, готовясь умереть. Мимо пробегали кузнечики, которым стало жаль крошечную мышку. Они накормили малышку и стали о ней заботиться, как о собственном детеныше. И все они были очень счастливы вместе, и жили одной большой семьей. И та мышка поклялась, что никогда не покинет свою новую семью. А потом пришла зима, и все кузнечики умерли, и мышка снова осталась одна, но ничьей вины в этом не было: кузнечики ведь живут всего одно лето, а мыши – несколько лет.

– Но ты же сказал, что на Калдоре смерти нет!

– Нет – для нас, которые родились здесь.

– А для меня есть?

– Не знаю. Возможно, для тебя и есть. Ты ведь с другой планеты. Но я не уверен. Твоя жизнь и перемены в ней для меня куда большая тайна, чем вся наша жизнь – для тебя.

– Со мной что-нибудь тоже должно случиться? – снова спросил я.

– Да не знаю я! – воскликнул Элиаминг. – Ты же должен был уже понять, в чем главная неприятность, связанная со словами! Ими можно объяснить только то, что тебе уже и без того известно. Я попытался что-то сказать только потому, что люблю тебя. Однако сказал либо слишком много, либо слишком мало и лишь растревожил тебя. Прощай, Голдштайн! Не забывай о нашей любви!

И мой дорогой Элиаминг, последний из моих друзей, тоже ушел!

Все они рассыпались по склонам гор и будто чего-то ждут, какого-то великого события. Что ж, я тоже останусь и подожду. Да и что еще мне остается делать?

Спустился вечер; я сижу один у самого последнего костра – все остальные костры (тысячи их!) уже погасли или догорают. Я единственный свидетель происходящего, однако усталость берет верх.

Я не в силах бодрствовать дальше. Ничего, утром я непременно что-нибудь предприму…

Теперь я остался совсем один.

Все те люди, что ждали чего-то на горных склонах, куда-то исчезли. (Уже само их отсутствие потрясает до глубины души; ничего подобного я не видел и не переживал за все время моих странствий!) Люди исчезли, оставив после себя только мусор: я повсюду натыкаюсь на черные кострища, брошенное оружие, посуду, одежду…

Вся их одежда осталась здесь. Они ушли без нее.

Что ж, придется считать, что они действительно исчезли.

Никак не могу заставить себя смириться с тем, что произошло. Видимо, они ушли глубокой ночью. Вполне возможно, кто-то из них дал мне перед уходом наркотик. Возможно, одежду свою они оставили по каким-то религиозным соображениям.

Мне остается только смириться с их исчезновением.

Я переживаю глубокий эмоциональный кризис, прямо-таки физически ощущаю, в какую беду попал. И вокруг никого! Некому облегчить мои страдания. Мне очень одиноко. Конечно, жизнь вокруг не замерла – все животные вернулись. Что, на мой взгляд, совершенно необъяснимо! Ведь они исчезли еще прошлой зимой. А теперь возвращаются и очень быстро. И с каждым днем их становится все больше и больше! Птицы, звери – все, кто бегает, ползает и летает, сошлись, похоже, в этих горах.

Какое-то время я никаких записей не делал. Писать было нечего. Я живу здесь один. Все меня бросили. Наверное, не сочли достаточно ценным, чтобы взять с собой. Что ж, видимо, это справедливо.

Наверное, по той же причине меня и с Земли отослали. Я оказался недостаточно ценным, чтобы жить с людьми, и они сунули меня в космический корабль и отослали на другую планету, чтобы я мог снова попытать счастья.

Но мне и здесь не повезло. Какое-то время, правда, мне удавалось дурачить калдорианцев, но так до конца и не удалось. И все же они были слишком добры, чтобы просто отослать меня прочь, и вместо этого решили уйти сами – наверное, перебрались в какую-нибудь иную часть планеты.

Скоро и здешние животные поймут, что я из себя представляю, это лишь вопрос времени. Пока что мне удалось их тоже одурачить, как прежде многих других. Удивительно: они почти ручные. Не думаю, что они когда-либо столь тесно общались с человеком. Они очень застенчивы (как и все животные), но настроены весьма дружелюбно. Часто подходят и лижут мне руки. И спят со мною рядом. Но мне нельзя к ним привыкать: они ведь тоже уйдут.

Чаще всего со мной остаются те животные, что принадлежат к моему тотему – совы и олени. Они самые добрые из всех. В каком-то смысле олени меня усыновили. По крайней мере, один из них, а то и несколько, всегда спят со мною рядом. Совы запросто садятся мне на плечи – это единственные птицы, которые так ведут себя.

Брошенные людьми оружие и одежда зарастают травой. Время проходит, проходит…

Ну хорошо, пожалуй, я отчасти могу уже что-то объяснить. Не вижу ничего страшного в том, что говорю это прямо, черт побери!

Все здешние люди превратились в животных!

А я нет – потому что родился на другой планете.

Калдорианцы претерпели некую метаморфозу – и далеко не первую.

С первых мгновений моего пребывания на этой планете странность здешней жизни была мне очевидна. Их социальные институты менялись с ошеломляющей быстротой. В течение двух недель нормы жизни полностью перестраивались и тут же сменялись новыми.

Чрезвычайно быстро произошел переход от некоей формальной культуры к культуре коммунальной, культуре всеобщей любви, а затем – к самой примитивной культуре, характеризующейся всеобщим недоверием.

Однако метаморфозы, происходящие с самими людьми, еще более глубоки. Они еще много раз переменятся и возродятся снова – в чисто физическом смысле, подобно бабочкам или лягушкам. И это каким-то образом связано с жизненным циклом самой планеты. Со всеми ее жизненными циклами, следовало бы мне сказать.

Это планета сплошных реинкарнаций.

В которых нет ничего мистического. Это самая простая, так сказать исходная, истина. Люди возрождаются в виде животных.

А в виде кого возродятся животные?

Здесь, по-моему, цикл рождений вряд ли связан с какими бы то ни было разумными, объяснимыми причинами. Мои друзья и мысли не допускали о существовании кармы. Рождение в качестве кого бы то ни было одинаково хорошо для них, ибо все живое достойно жизни и уважения. И кроме того, в конце концов, можно ведь стать буквально всем на свете!

Это бесконечная реинкарнация в чистом виде, непрерывная цепь рождений без смерти. Здесь существуют и царствуют лишь Рождение и Перемена.

А потому, естественно, я никоим образом не мог бы вписаться в этот цикл.

Позднее лето. Золотые дни. Но все чаще идут дожди. Я уже снова в Мореи. Многие из животных вернулись вместе со мной. И, похоже, ничуть не возражают против жизни в городе.

В действительности-то город принадлежит уже не прежним, а следующим, возрожденным, людям.

И все-таки животные тоже постепенно уходят. Или же, что еще более вероятно, постепенно перерождаются. Погода сейчас благоприятствует росту растений, и они попросту вытесняют животных.

Я снова уехал из города. Осенью я лучше всего чувствую себя рядом с членами своего тотема – соснами.

Я мало что мог записать. Время идет, а я живу. Я стал куда спокойнее и увереннее. Видимо, начинаю приходить в себя.

Зима.

Все животные исчезли. Растения мертвы. Единственное, что еще живо – это сама планета и я.

Весной будут новые рождения. В этом я уверен. Возможно, вновь возродятся и мои друзья. Но сам я, наверное, к этому времени буду уже мертв. Ибо смерть – это одна из неизбежных и свойственных лишь мне одному метаморфоз.

Собираюсь прожить здесь до весны, что, безусловное вызовет необходимость принять кое-какие трудные для меня решения – ведь мне придется питаться телами собственных друзей, животных и растений или же погибнуть.

Возможно, это чисто человеческий эгоизм, но я просто не могу позволить себе умереть! Так что по необходимости я что-то ем и пытаюсь внушить себе мысль о том, что все на свете чем-то питаются и сами тоже служат кому-то пищей. Однажды и я послужу пищей кому-то…

Следуя обычаю, я никогда не стану есть тех, кто принадлежит к моему роду. И вообще стараюсь есть как можно реже – ибо все это когда-то несло в себе жизнь. Я жду, я мечтаю. Мне снятся сны. Вернутся ли ко мне мои друзья?