Александр Житинский - Потерянный дом, или Разговоры с милордом
Они подошли к раскладушке, вглядываясь в мое лицо.
– Это Игорь Сергеевич, председатель нашего Правления, – указал на невысокого человека Николай Иванович.
– Раз шутите – значит, дело на поправку пошло, – с улыбкой заметил Игорь Сергеевич.
Николай Иванович приложил свою огромную ладонь к моему лбу.
– Температуры вроде нет… Градусник-то разбился, – объяснил он мне.
– Чего вы хотите? Чаю? Поесть? – спросил председатель.
– Чаю.
– Сейчас я организую, – он поспешил на кухню.
– Ну, слава Богу, оклемались! – с преувеличенной бодростью начал Николай Иванович, присаживаясь возле раскладушки на стул. – Мы прямо перепугались. Дело-то пустяковое – ангина, а как вас скрутило! Тут все дежурили по очереди. Все-таки я вам скажу, люди у нас хорошие. Если надо спасать человека – тут уж не смотрят…
– Какое сегодня число? – спросил я.
– Да конец уж декабря! Рождество по старому стилю. К Новому году будете как огурчик!..
Я лежал с закрытыми глазами, а надо мною гремел бодрый голос Николая Ивановича. И вновь я слышал слова об историческом прогрессе и ответственности каждого члена общества, но они почему-то проходили мимо. Я уже не любил своего прошлого, а без этого не мог полюбить и его прекрасное будущее.
Игорь Сергеевич принес на подносе три чашки, выставил на столик. Щегол бесстрашно крутился тут же, вертя головкой. Мы принялись пить чай молча и серьезно, будто участвуя в некоем ритуале.
– Вам не трудно будет, если мы прямо сейчас обсудим ваши дела? – спросил председатель.
– Пожалуйста, я готов.
– Мы решили принять вас в кооператив. Пока условно.
– Спасибо, – слабо кивнул я, удивляясь, насколько мне это безразлично.
– Вот и хорошо… – оживился он, облегченно вздохнув. – Я думаю, вы понимаете двусмысленность вашего положения. Надо получать паспорт, устраиваться на работу, становиться, наконец, нормальным членом общества…
– Но меня разыскивает милиция, – сказал я.
– Забудьте об этом. Вас уже разыскали.
– Вас ни в чем не обвиняют, кроме нарушения паспортного режима. Придется уплатить штраф, – пояснил Николай Иванович.
– Для этого меня и разыскивали? – попытался пошутить я.
Но мои духовные пастыри не желали шутить. Лица их остались серьезны, и даже печаль какая-то обозначилась на них. Кажется, я вел себя не совсем так, как им хотелось.
– Можете устроиться на работу по специальности, хотя это и сопряжено… Вас ведь уволили по статье, – сказал председатель.
– Вот именно, за прогул, – объяснил Николай Иванович.
– …А можете пойти на ставку в наш подростковый клуб. Будете учить моделированию, – Игорь Сергеевич кивнул на спичечный дом.
И тут я всхлипнул, как ребенок. Мне не дали умереть, зачем? Я все равно не смогу стать таким, как они хотят, я много раз пытался. Неужели они не видят, что я любил их всех без исключения? Я клеил свои спички, надеясь построить для них дом, где можно было бы жить по-человечески. Что из того, что у меня не было иного материала. Идея, идея важна, Николай Иванович! Разве в паспорте дело, Игорь Сергеевич? Там стоит французская фамилия и адрес улетевшего дома. Чем вы их замените? Я сам строил этот дом, мучительно привязывая его к сильнопересеченной местности, но он все равно улетел, потерялся. Что мне остается, кроме игрушечного дома, в который я вложил свою мечту, и та завалилась набок?!
– Ну, полно, полно… – с состраданием проговорил Игорь Сергеевич.
Я вытер глаза уголком подушки.
– Согласен на все ваши условия, – сказал я.
– Да поймите, мы вас ни к чему не принуждаем! – вскричал он в досаде. – Мы хотим, чтобы вы сами! Сами! Но в коллективе.
– Что я должен делать? – сухо спросил я.
– Нужно решить ваш семейный вопрос, – председатель извлек из кармана конверт. – Ваша супруга просила передать вам.
– Так, – сказал я, пряча конверт под подушку.
Они этого не ожидали, думали, по всей вероятности, что я тут же прочту письмо, поэтому в разговоре возникла пауза.
– Вот, собственно, пока все… Жду вас в Правлении, – сказал председатель, поднимаясь.
Они откланялись и ушли, как и положено уходить от больного, – на цыпочках.
Щегол влетел в клетку, стоявшую на подоконнике, – я только сейчас ее заметил. Я спустил ноги с кровати и сделал по комнате несколько шагов по направлению к окну. Вдруг я почуял резкий запах пива, исходивший из открытой форточки. В ущелье между домами сыпались белые хлопья. Я с трудом влез на подоконник, подвинув клетку, и высунул голову в форточку. Вывернув шею, я поглядел наверх, где виднелась полоска чистого голубого неба. В этом небе, выбрасывая пенные струи из двух баков, мягко шел на снижение голубоватый пивной ларек.
Все возвращалось на круги своя, но я уже не мог возвратиться. У меня не было запасов горючего.
Долго я лежал потом в оцепенении, вспоминая путь и находя его, как ни странно, необходимым. В комнате давно стемнело. Щегол чистил клюв о прутья клетки, шурша и поскрипывая. Я вспомнил об Александре… И только я подумал о ней, как в замке осторожно повернулся ключ и прихожая наполнилась шагами и шепотом.
– Кто там? – спросил я.
– Это мы, – раздался ее голосок, а вслед за тем в комнате появилась она сама, а за нею юноши. Один из них был с гитарой, на плече другого висел портативный магнитофон.
– Сегодня праздник. Святки, – сказала Александра.
Юноши бесшумно рассредоточились по комнате, усаживаясь прямо на полу у стен. Александра уселась на стул. Света не зажигали. Я узнал в темноте обоих сыновей Николая Ивановича, Петю Братушкина, других конспираторов. Юные революционеры вели себя предупредительно, переговаривались вполголоса.
– Будем пить чай, – сказал я. – Только чашек не хватит, – я почему-то чувствовал к ним любовь и благодарность.
– Ничего, мы по очереди, – отвечала Александра.
Один из братьев поднялся, собрал чашки и бесшумно удалился на кухню.
– Может быть, зажжем свет? – предложил я.
– Не надо. Мы будем гадать, – блеснув в темноте глазами, таинственно произнесла Александра.
Она принялась готовить гадание: достала откуда-то подсвечник со свечой, поставила его посреди комнаты. Сбоку поместила тарелку… Пока она готовилась, один из гостей включил магнитофон. Приятный мягкий голос запел под ритмичный аккомпанемент: «Она боится огня, ты боишься стен. Тени в углах, вино на столе. Послушай, ты знаешь, зачем ты здесь? Того ли ты ждал? Того ли ты ждал!..» Я растерялся – настолько точно эти непонятные слова соответствовали моему состоянию. Резкие, бьющие по нервам звуки виолончели подхватили мелодию, жесткость ритма усиливалась, и вдруг – как освобождение – призывно мягко полился тот же голос: «Я не знал, что это моя вина. Я просто хотел быть любим, я просто хотел быть любим…»
– Что это? – спросил я ошеломленно.
– Это вы не знаете, – ответил хозяин магнитофона. – Наша музыка.
Александра велела выключить музыку и зажгла свечу. Пламя озарило лица подростков.
В руках у Александры оказался лист бумаги, покрытый записями. Она скомкала его и поднесла к пламени свечи. Бумага занялась, Александра бросила пылающий комок на тарелку, где он вспыхнул, корежась, а когда остался лишь хрупкий пепел, на стене обозначилась его тень. Она была похожа на голову ребенка в кудряшках.
– Бэби, – сказал кто-то из парней.
Все дружно грохнули хохотом. Александра смутилась, принялась трактовать иначе. Следующий гадальщик зажег свое бумажное счастье, и оно запылало на тарелке на месте пепельного будущего Александры.
– Танк, – определил Петр по тени.
– В армию загремишь, не иначе!
Я заметил, что листки, которые жгли подростки, были покрыты тайнописью Николая Ивановича – шифром его конспиративных наставлений, превращавшихся под огнем в тени домов, станков, деревьев, ракет, тюремных решеток, переплетенных обручальных колец, гитар, мольбертов, поездов, самолетов. Здесь были все варианты будущего: счастливые и трагические судьбы, женитьбы, разводы, профессии. Александра с жадностью всматривалась в каждый новый призрак будущего, в то время как я все более отъединялся от молодых, понимая, что и здесь нет мне места, как не было его нигде во время моих скитаний.
Я все еще был обременен прошлым, как они – будущим. Необходимо было избавиться от него.
Вдруг наступила тишина. Я почувствовал, что все смотрят на меня. Свеча таяла в подсвечнике, колебля жалкий огонек.
– Теперь вы… – произнесла Александра, и голос ее дрогнул.
И тогда я, зная, что иначе нельзя, нашарил под подушкой конверт жены. Я поднес его к огню, не комкая. Уголок конверта обуглился, округляясь черной каймою. Гори, последнее письмо! Мне так и не узнать, что хотела сказать Ирина, как не вспомнить уже – когда мы последний раз были близки. Пускай это останется тайной. Письмо горело в руках, огонь подкрадывался к пальцам.
