Роберт Сильверберг - Стархэвен
Он садится в первый же попавшийся лифт и попадает на 118 этаж, в Прагу; проходит полздания, не заходя в жилые помещения и не разговаривая со встречными; садится в другой лифт; выходит на 173-м этаже, в Питтсбурге, и стоит некоторое время в коридоре, прислушиваясь к толчкам крови в капиллярах висков. Затем он входит в Зал осуществления телесных желаний. Даже в этот поздний час находятся люди, пользующиеся его удобствами: около дюжины человек обоего пола плещутся в бассейне с водоворотами, пятеро или шестеро гарцуют на топчане, несколько пар просто совокупляются. Его шанхайские одежды привлекают любопытные взгляды, но к нему не подходит никто. Поникнув головой, он медленно выходит из зала. Теперь он идет по лестницам, образующим большую спираль, пронизывающую всю тысячеэтажную высоту гонады 116. Он всматривается в величественную спираль и различает вытянувшиеся в бесконечность этажи с рядами огней, отмечающих каждую платформу. Бирмингем, Сан-Франциско, Коломбо, Мадрид. Он хватается за перила и всматривается вниз. Взгляд скользит по спирали спускающейся лестницы. Прага, Варшава, Рейкьявик. Головокружительный чудовищный водоворот, сквозь который, словно снежинки, плывут сверху огни миллионов светящихся шаров. Он упрямо карабкается по мириадам ступенек, загипнотизированный своими собственными механическими движениями. Прежде чем это доходит до него, он преодолевает сорок этажей. Он весь пропотел, а мускулы его икр набрякли и собрались в узлы. Он рывком отворяет дверь и вываливается в главный проход. 213-й этаж. Бирмингэм. Двое мужчин с самодовольными улыбками блудников возвращаются домой, останавливают его и предлагают ему какое-то снадобье — маленькую полупрозрачную капсулу, содержащую темную маслянистую жидкость темно-оранжевого цвета. Сигмунд без возражений берет капсулу и, не задумываясь, проглатывает. Они дружелюбно похлопывают его по бицепсам и уходят своей дорогой. Почти сразу же его начинает тошнить. Затем перед ним плывут расплывчатые красные и голубые огни. Сквозь туман в голове он пытается сообразить, что же ему дали. Он ждет экстаза. Ждет. Ждет…
Следующее, что он сознает, — слабый рассвет. Он сидит в незнакомой комнате, развалившись в сиденье из колеблющихся натянутых металлических ячеек. Над ним стоит высокий молодой человек с золотистыми волосами, и Сигмунд слышит свой собственный голос:
— Теперь я понимаю, почему они пытаются бунтовать. Когда-нибудь вам тоже станет невыносимо. Люди почти касаются вас. Их можно чувствовать… И…
— Спокойнее… Откиньтесь на спину. Вы просто переутомились.
— У меня разрывается голова.
Сигмунд видит привлекательную рыжеволосую женщину, снующую в дальнем углу комнаты. Ему трудно сфокусировать глаза.
— Я не уверен, что знаю, где я нахожусь, — добавляет он.
— Триста семнадцатый. Сан-Франциско. У вас, должно быть, раздвоение, правда?
— Голова… Ее нужно выкачать, а то лопнет.
— Я Диллон Кримс. А это моя жена Электра. Она нашла вас, блуждающего по зданию, — дружелюбное лицо хозяина улыбается. У него удивительные голубые глаза, словно диски из полированного камня. — Знаете, не так давно я принял мультиплексин и стал всеми разветвлениями здания сразу. Я будто расплылся по нему. Представляете — видеть в себе один большой организм, мозаику тысяч умов. Прекрасно! Все было хорошо до тех пор, пока я не начал сокращаться, и тогда все здание превратилось просто в огромное ужасное пчелино-муравьиное скопище. Вы утратили представление о реальности, когда химикалии попали в мозг. А теперь оно постепенно восстанавливается.
— Я не могу восстановить его.
— Что хорошего в ненависти к зданию? Ведь гонада является реальным решением реальных проблем, не так ли?
— Понимаю.
— И в основном это решение эффективно. И потому не стоит тратить силы на ненависть к зданию.
— Не то чтобы я ненавидел его, — отвечает Сигмунд. — Я всегда восхищался теорией вертикальности в развитии гонады, моя специальность — управление гонадой. Была и есть. Но вдруг все стало неправильно, и я не знаю, в чем неправильность. Во мне или во всей системе?
— Для гонады нет выбора, — говорит Диллон Кримс. — То есть вообще-то можно прыгнуть в Спуск или сбежать в коммуны но эти альтернативы бессмысленны. Так что оставайтесь здесь и пользуйтесь преимуществом всего этого. Вы, должно быть, слишком много работали. Послушайте, не хотите ли выпить чего-нибудь холодного?
— Пожалуй, да, — отвечает Сигмунд.
Рыжеволосая женщина всовывает ему в руку бокал. Когда она наклоняется к нему, ее груди колеблются, мерно раскачиваясь словно колокола из плоти. Она великолепна, и крошечная струйка гормонов слегка возбуждает его, напомнив ему, как началась эта ночь: неудачный блуд в Варшаве. Женщины — Он не мог вспомнить ее имени.
— По видео, — сказал Диллон Кримс, — объявили розыски Сигмунда Клавера из Шанхая. Распознаватели включены с четырех часов. Это вы?
Сигмунд утвердительно кивает.
— Я знаю вашу жену. Ее зовут Меймлон, правда? — Кримс косится на свою жену, словно опасаясь ревности. Понизив голос, он продолжает. — Однажды, давая представление в Шанхае, я блудил с ней. Это было восхитительно. Как она свежа и привлекательна! Сейчас она, наверное, очень волнуется за вас, Сигмунд.
— Представление?
— Я играю на космотроне в одной из космических групп, — Кримс пальцами делает жесты, словно касаясь клавиатуры. — Вы наверное, видели меня. Вы позволите мне позвонить вашей жене.
— Это ваше личное дело, — бормочет Сигмунд, испытывая чувство наступающего раздвоения, отрыва от самого себя.
— Как это?
— Со мной что-то творится. Я ни к чему не отношусь: ник Шанхаю, ни к Луиссвиллю, ни к Варшаве. Только рой чувств без настоящего “я”. А меня нет. Я потерялся. Я потерялся внутри.
— Внутри чего?..
— Внутри себя. Внутри здания. Я расползаюсь. Куски меня остаются в каждом месте. С моего Эго отшелушиваются слои и куда-то уносятся. — Сигмунд сознает, что на него смотрит Электра Кримс. Он старается восстановить самоконтроль, но чувствует себя обнаженным до самых костей. Спинной хребет выставлен напоказ, видны кости, гребень позвонков, странно угловатый череп. Сигмунд. Сигмунд…
Над ним серьезное, встревоженное лицо Диллона. Вокруг красивое жилое помещение. Многозсркалье, психочувствительные гобелены. Такие счастливые люди. Они поглощены своим искусством. Они прекрасно встроены в коммутатор жизни.
— Потерян… — шепчет Сигмунд.
— Переводитесь в Сан-Франциско, — предлагает Диллон, — мы здесь не слишком напрягаемся. У нас можно получить комнату. Может быть, у вас откроется артистическое призвание. Может быть, мы смогли бы писать программы для видеоспектаклей. Или…
Сигмунд хрипло смеется. Горло у него словно набито шерстью.
— Я напишу пьесу об алчущем карьеристе, который добирается почти до самой вершины и вдруг решает, что это ему не нужно. Я… Нет я не напишу. Я не имею в виду ничего такого. Это снадобье говорит моим ртом. Тс двое всучили мне омерзитель, вот и все. Лучше вызовите Мэймлон.
Он старается встать на ноги, дрожа всем телом. Ощущение такое, словно ему 90 лет. Ноги подгибаются, и он клонится набок. Кримс и его жена подхватывают его. Щека Сигмунда прижимается к колыхающимся грудям Электры. Он выдавливает из себя улыбку.
— Это снадобье говорит моим ртом, — снова повторяет он. — Эти проклятые наркотики! Эти… проклятые… наркотики…
— Это длинная и скучная история, — рассказывает он Мэймлон. — Я попал в такое место, где я не хотел бы быть, принял капсулу, не зная, что в ней, и после этого все смешалось. Но теперь все в порядке. Все в порядке…
3
Проболев один день, он возвращается за свой стол в луиссвилльской приемной. Там его ожидает груда писем. Великие люди административного класса испытывают сильную нужду в его услугах. Ниссим Шоук хочет, чтобы он приготовил очередной ответ просителям из Чикаго по тому делу — о разрешении свободы установления пола всякого зачатого плода. Киплинг Фрихаус требует интуитивной интерпретации некоторых графиков в производственно-балансовых сметах следующего квартала. Монро Стивису для встреч с благословителями и утешителями нужна диаграмма, показывающая посещаемость звуковых центров: психологический профиль населения шести городов. И так далее. Это обворовывание его мозгов. Как благословенно быть полезным. Как утомительно быть полезным!
Он старается изо всех сил, но его ни на миг не покидает мешающее ему ощущение раздвоенности. Расстройство души.
Полночь. Не спится. Он лежит, ворочаясь, рядом с Мэймлон. Нервы натянуты, как струны. Мэймлон знает, что он проснулся. Она успокаивающе гладит его рукой.
