В. Галечьян - Четвертый Рим
Вновь став совершенно серьезным, отец Климент ответил юноше.
— Можно открыть глаза страждущему, направить заблудшего, но невозможно никого подгонять на истинном пути. Все зависит от самого человека. Конечно, большинство людей колеблемы, как трава, и все определяется для них порывом ветра. Они с радостью следуют воле обстоятельств, забывая любые неудобные на данный момент побуждения души. Редкий дух способен открыть праведный путь, но куда тяжелее его пройти, ибо требуется разорвать многие оковы и снять многие запоры внутреннего озарения.
— Так вы верите в судьбу? — поразился Луций.
— Происхождение добра и зла остается непонятной тайной лишь для непосвященного. Посвященный в эзотерические учения смотрит духовным взором и видит не один плоский мир, а три. Он зрит мир животного начала, где властвуют силы тьмы и неизбежная Судьба, светлый мир Духа, обитель освобожденных душ, где царствует Божественный закон и погруженное в полутьму человечество, которое колеблется между верхним и низшим мирами.
— Отчего-то я не замечаю других идиотов, которые скакали бы как ваньки-встаньки из одного мира в другой? — скорее задал вопрос, чем просто констатировал факт Луций.
— По тому, сколько дано, так и спросится.
— Не сказать, чтобы от вашего поучения что-либо прояснилось в мозгах, — вздохнул юноша.
— Гений посвященного — Свобода. Ибо в тот момент, когда человек познает истину и заблуждение, он свободен выбирать между Провидением, которое ведет к истине, и роком, который сам выполняет нарушенный закон справедливости. Духовная вселенная исходит из акта воли, соединенного с действием разума. Добро есть то, что заставляет подниматься к божественному закону Духа, направляя человечество к единению, а Зло влечет человека в мир материальных наслаждений, следовательно, к разъединению. Истинное назначение человека в том, чтобы собственными усилиями подниматься все выше и выше. Рамки его свободы расширяются до бесконечности во время подъема и безгранично сужаются при падении. Ибо каждая потеря божественного в душе расширяет рамки Зла, уменьшает понимание истины и ограничивает способности к добру. Есть и критические точки взлета и падения, когда возвращение назад невозможно…
— Вот, значит, в чем причина явления пастыря — овца забрела на кромку обрыва. А вы спешите спасти меня для высшей цели?
— Да.
— И хотите этого? Или ваше желание не имеет значения? — напряженно спросил юноша.
— Я люблю тебя, — просто ответил священник, — и верую, что как ты был моим учеником, так и я стану твоим. Но ты прав: мои любовь и вера не имеют значения. Я просто проверяю одну теорию.
— Отец Климент, возьмите меня отсюда! — вместо того чтобы возмутиться, вдруг упал на колени Луций.
— Ты пал слишком низко, и я не могу спасти тебя. Ты сам должен очистить светильник в душе…
— …новыми испытаниями, — дополнил юноша, усмехаясь, а священник, не комментируя реплику, продолжал:
— Над прошлым человека господствует рок, над будущим — свобода, а над настоящим вечно сущее — провидение. Из их взаимодействия возникают бессчетные доли, и ад, и рай для человеческих душ. Но помни, что Зло, являясь разногласием с божественным законом, не есть дело Бога, а человека, потому существует лишь относительно и временно, а Добро же, будучи в согласии с божественным законом, существует реально и вечно. Побори зло, раскрой в душе дороги добра, тогда придешь ко мне, и более того, сам станешь пастырем!
— Не хочу никого пасти! — закричал юноша и бросился из комнаты.
Однако побег продолжался недолго. Выскочив в коридор, Луций заметил шествующую от лифта процессию во главе с Хионом и Стефаном Ивановичем. Юноша стремительно захлопнул дверь и бросился обратно в спальню, но отца Климента в его апартаментах уже не было, и все равно Луций прошептал, обращаясь к нему:
— Верую в Высшую цель, служение которой есть Добро! Знаю, она для меня в постижении Предвечного. Но как все сделать?
— Твоя жизнь есть путь к Единому Вездесущему. Ты принесешь слово его людям, — прошелестел ответ невидимого священника.
При мысли, что наставник не оставил его, на душе Луция стало спокойнее, и он почувствовал себя готовым к встрече с силами зла.
Книга вторая. МЯТЕЖ
1. АКАДЕМИЯ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА
Стефан Иванович, сопровождаемый молодым генералом в черном, расшитом знаками царского дома мундире, торопясь, вошел в Дубовый зал, где уже находилось человек девять-десять заговорщиков. Сразу напротив входа, прорывая однотонную поверхность отделанных резным деревом стен, висела аналойная икона, изображающая Георгия Победоносца, пронзающего копьем змея. Перекрестившись на икону и тяжело вздохнув, директор лицея занял место рядом с приведшим его генералом и стал слушать.
Выступал министр безопасности империи, причем на самой высокой ноте.
— Чтобы свергнуть регента, нам даже не понадобилось вводить регулярные московские дивизии, — возбужденно говорил он. — Как мы и предполагали, разложившийся буржуазный режим не смог себя защитить. Сопротивление оказали какие-то лавочники, которым солдаты подожгли баржи с товаром. Практически никто из списка к изоляции не оказал сопротивления. Двое-трое пытались ускользнуть, но безуспешно. Только что последние верные регенту части, запертые в Царском Селе, выкинули белый флаг прямо на крыше Екатерининского дворца.
Подвожу итоги: регент низложен и, по моим сведениям, убит в сутолоке, возникшей при его аресте. Сын его арестован и теперь среди других рабов находится в Римском клубе, тренируется мальчик. Всякое сопротивление подавлено, и город святого Петра вновь с Москвой.
— А что император? — спросил Хион, переводя взгляд на генерала в черном кителе, который сопровождал Стефана Ивановича по длинным коридорам военной академии.
Генерал встал, коротко поклонился присутствующим и передернул плечами.
— Только что я разговаривал с французом, — сказал он. — Не могу сообщить ничего утешительного. Как только он узнал о смерти регента, причем я неоднократно пытался донести до него, что мы все очень, очень о ней скорбим… Так вот, только услышав, что его креатура уничтожена, он самолично начертал указ о мобилизации всех войск, которые находятся в его, как верховного главнокомандующего, юрисдикции. Я с трудом уговорил его дождаться приезда начальника штаба и вас, — кивнул он Хиону, — для согласования действий. Кроме того, он насмотрелся душещипательных передач телевидения, которое смакует все подробности ареста.
— Скоро перестанет лезть не в свое дело, — пообещал Хион, отдуваясь и пряча ярость за плавными, неторопливыми движениями.
— Что же, господа, мы будем делать с императором, который не понимает Россию? Воспитанный в чужой стране, знающий о наших проблемах только понаслышке, да картинкам детских приездов, он практически волею здесь присутствующих был возведен на российский престол. Но если он настоящий царь-самодержец, то единственное, о чем должен мечтать, — это о возрождении империи российской. Он же, окружив себя слюнявыми французишками, талдычит лишь о правопорядке и законе.
— Положение наше непростое, — встал низкорослый Топоров. — Если мы сейчас императора низложим, над нами весь мир смеяться будет. Скажут: не успели пригласить, так сразу и пинком под зад выставляете его. И убрать нельзя — романовская кровь. Выход, пожалуй, один — надо создать комиссию по изучению обстановки в Петербурге под руководством его величества и торжественно забодать его в Питер. А там мы ему такое количество документов и свидетелей представим о бесчинствах регентской власти, что он его вдругорядь прикажет из могилы вырыть и расстрелять. Как ваше мнение, господин флигель-адъютант?
— Пойдет, — мотнул головой генерал. — Сейчас закончим и пойду его уговаривать, чай все же родственники.
— Проблема императора не ограничивается питерским эпизодом, — предупредил Топоров. — Беда в том, что, генетически принадлежа к коренным русакам, по своему воспитанию, окружению, духу император самый средний француз. И родина его — Франция гораздо больше значима для него, чем Россия. И я не уверен, что мы долго сможем держать его даже в качестве декоративной фигуры.
— Я бы хотел, чтобы сейчас несколько слов нам сказал человек, отвечающий за политико-историческую формулу нашего фронта, уважаемый директор Римского лицея, — предложил Хион.
Стефан Иванович встал, сурово оглядел присутствующих. Большинство из них было в военной форме. Практически тут сидели все, кто имел реальную власть в Москве. Поэтому путч имел скорее воспитательное, чем практическое значение. Стефан Иванович поднял рюмку и обвел широким жестом присутствующих, как бы мысленно чокаясь с ними.
