Эллен Датлоу - Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези
— Кузена моего не встречал? Он в Аризоне жил, Льюис Зайглер его звали…
— А на Африканском побережье что происходит, не в курсе?
— Ну расскажи нам, ну расскажи хоть что-нибудь…
Киран Пател большую часть жизни — а прожила она чуть не сто лет — занималась тем, что продавала бусы туристам около одной из бомбейских гостиниц. Она говорила: последнее время ее родину посещало все меньше путешественников, но по большому счету это не имело значения, поскольку ее страна пришла в изрядный упадок. Бусы из слоновой кости, которыми она в изобилии торговала в молодости, сперва стали редким товаром, а последнее время почти вовсе исчезли. Немногочисленные уцелевшие слоны сидели по клеткам в зоопарках иных государств. На закате дней своих под видом «доподлинных бус из слоновой кости» Киран сбагривала туристам соответствующего цвета пластиковые шарики, массовое производство которых успешно наладили корейские фабрики. Но и это, собственно, имело весьма мало значения. Туристы, которых привлекал ее лоток, в жизни не распознали бы подделки.
Шестнадцатилетний Джеффри Фэллон явился из Парк-Фоллс, штат Висконсин. Он сообщил, что боевые действия еще не распространились от побережий в глубь страны, а вот зараза уже добралась — чему сам он был живым подтверждением.
— Ну, не живым… ходячим, лучше сказать, — поправлялся парнишка.
Супостатом первоначально был Пакистан. Потом — Аргентина и Турция, а дальше он начинал путаться.
— Чего вы от меня-то хотите? — пожимал он плечами. — Я, собственно, больше всего по своей девчонке скучаю…
Эту девчонку звали Трейси Типтон, и она любила брать его за мочку уха зубами, а передние зубы у нее были неровные, и когда она так делала, все его тело напрягалось и звенело подобно гитарной струне. Он думать не думал о своих ушах до того дня, когда она впервые потянулась к ним губами… Но вот теперь он был мертв — и только про них и думал. Кто бы мог предугадать, а?..
Еще был мужик, что день-деньской катался вверх-вниз на эскалаторах торгового пассажа на улице Гинза. Он никому не называл своего имени. Когда люди спрашивали его о последних прижизненных воспоминаниях, он лишь энергично кивал головой, громко хлопал в ладоши, произносил «Бум-м!» и делал жест, как будто рассыпал конфетти.
В центре города стояли громадные здания из стекла и пластика, чьи зеркальные окна отражали небо и облака. Несколько сотен кварталов — и небоскребы сменялись домами попроще: из камня, кирпича и дерева. Правда, происходила эта смена весьма постепенно, а улицы были так оживленны, что можно было отшагать подряд несколько часов и тогда лишь заметить, как изменились архитектурные стили. Вдоль тротуаров тянулись кинотеатры, спортивные залы, несчетные магазины, баскетбольные площадки и всевозможные прочие заведения. От библиотек до табачных лавочек, от прачечных до химчисток. А еще в городе имелись многие сотни храмов — правду сказать, не менее чем по сотне в каждом квартале. Пагоды, мечети, часовни и синагоги стояли, зажатые между овощными рынками и пунктами видеопроката, — лишь вздымались высоко в небо кресты, минареты и купола. На самом деле многие мертвые успели отбросить свою прежнюю религиозность, ибо убедились: реальное посмертие очень мало походило на ту блистательную будущность, что при жизни обещало им священство. Но не меньше было и тех, кто, наоборот, продолжал страстно придерживаться своей веры, а также новообращенных. Сермяжная правда состояла в следующем: никто доподлинно не знал, что его ожидало по окончании пребывания в городе. А из того факта, что после смерти ты покамест не встретился со своим Богом, отнюдь не следовало, что этого однажды не произойдет…
Именно такой философии придерживался Хосе Тамайо, раз в неделю работавший добровольным сторожем церкви Святого Сердца. По воскресеньям он ждал у западной двери, пока не закончится вечерняя служба, а когда прихожане растворялись в лабиринтах городских улиц — мыл пол, протирал алтарь и скамейки, пылесосил подушечки для причастия. Покончив с этим, он выходил наружу и осторожно преодолевал спуск из семнадцати ступенек — туда, где стоял слепой и разглагольствовал о своем путешествии через пустыню, — и шел к себе домой через улицу. Хосе когда-то повредил колено во время футбольного матча, и теперь, стоило ему как следует вытянуть ногу, в суставе взрывалась крохотная звездочка боли. Последствия травмы никуда не делись даже после перехода, и Хосе воздерживался от долгах и далеких прогулок. Собственно, поэтому он и подрабатывал в церкви Святого Сердца: она была попросту ближайшей. В юности он был методистом и принадлежал к единственной некатолической религиозной организации, существовавшей в городке Хуан-Тула. Теперь он часто вспоминал о том, как они с одноклассниками по воскресной школе проникли в церковную кладовку и стибрили упаковку из шести баночек шипучки. Тут как раз явился учитель, и они поспешно прикрыли дверь, и только узенький лучик света проникал в щель, выхватывая из темноты ручку тележки, нагруженной складными стульями. Плотно упакованных стульчиков было много — может, сорок, а то и все пятьдесят. Хосе явственно помнил, как смотрел на эту тележку, вслушиваясь в учительские шаги, а пузырьки газировки лопались у него на языке и щекотали небо…
Мертвых часто удивляли подобные воспоминания. Они могли месяцами не вспоминать о домах и дворах, где довелось вырасти, о былых взлетах к славе и падениях в бездны стыда, о работе, повседневной жизни и увлечениях — обо всем, что заполняло и постепенно поглотило их жизни, — и вот поди ж ты, какой-нибудь мимолетный, незначительный эпизод прожитого являлся на ум по тысяче раз за день.
Женщина, просившая подаяние в подземке, припоминала, как некогда уплетала булочки с крабами и хреном на каком-то причале в Чесапикском заливе. Мужчина, что зажигал газовые рожки в театральном квартале, вспоминал, как вытащил баночку консервированных бобов из самой середины пирамиды, выложенной в супермаркете, — и ощутил забавную гордость, когда остальные баночки остались стоять на местах. Андреас Андреопулос, программист, все сорок лет своей взрослой жизни сочинявший компьютерные игры, вспоминал, как прыгал под деревом, чтобы сорвать листочек, как открыл модную лавочку, где можно было понюхать издающих аромат насекомых, и еще — как однажды он написал свое имя на боку запотевшей пивной кружки. Эти малозначительные воспоминания постоянно вертелись в его мыслях, настолько перевешивая все остальные, что впору было задуматься, — а не в них ли состоял весь смысл прожитой жизни?.. Иногда Андреас подумывал о том, чтобы объединить их в автобиографию, — только эти мелочи, а о работе и семье даже не упоминать… Автобиографию он собирался писать от руки на нелинованной бумаге. К компьютеру он больше прикасаться не намеревался.
А еще в городе были места, где собирались такие толпы народу, что невозможно было двинуться с места, не задев чью-нибудь руку, или бедро, или брюшко. По мере прибытия мертвецов таких уголков становилось все больше. Не то чтобы в городе перестало хватать места для всех обитателей, — просто, если людям хотелось собраться вместе, это происходило в конкретных точках, и толпы все время росли. Те, кто дорожил своим уединением, научились их избегать. Если же они хотели непременно посетить открытую площадь в районе памятников или фонтаны в квартале неоновых огней, — им пришлось бы ждать, пока население оскудеет. Такое обычно происходило во время войны, голода или эпидемий.
Парк возле реки, несомненно, был самым оживленным из всех посещаемых и многолюдных мест в городе. Там имелся ряд белых павильонов и длинный газон с настоящей живой травой. Вдоль дорожек продавались воздушные змеи и прохладительные напитки, а нагромождения валунов делили берег на множество аккуратно закругленных бухточек. Как-то раз из одного павильона вывалился мужчина с длинной седой бородой и пышными белыми волосами и побрел сам не зная куда, наталкиваясь на прохожих. Всем, кто видел его, сразу стало ясно, что он только-только совершил переход. Он рассказал, что при жизни был вирусологом. Последние пять дней ему пришлось карабкаться по ветвям гигантского клена, так что одежда вся пропиталась сладким соком и липла к телу. Кажется, он полагал, что и все бывшие в парке лазали с ним вместе по дереву. Когда кто-то спросил его, как же он умер, он тяжело вздохнул и долго молчал, прежде чем ответить:
— Это верно, я помер… Спасибо, напомнили, а то я без конца забываю. Все-таки они сделали это, сукины дети! Нашли способ, как все похерить… — Выдрал из бороды сгусток кленового сока и поинтересовался: — Эй, а заметил кто из вас это мерное буханье в древесном стволе?..
Вскоре после этого город и начал запустевать.
Однокомнатный офис «Листка новостей и размышлений Л. Симса» помещался в одном из старейших городских зданий, сложенном из темного, как шоколад, кирпича и больших блоков серебристого гранита. С верхних этажей шпалерами свисал бледно-желтый мох, достигая козырька над входной дверью. По утрам Люка Симс принимался крутить свой мимеограф, и солнце щедро лилось в комнату сквозь эти полотнища мха, окутывая все теплым сиянием, густым и желтым, как масло. А временами, когда Люка смотрел в окошко на город, ему казалось, будто он смотрит сквозь стену вянущего леса.
