Аркадий Стругацкий - Том 3. 1961-1963
— Хома наш Брут — ужасный плут, — сказал я.
— И ты, Брут, — сказала Стеллочка.
— Это идея, — сказал я. — Это надо развить.
В лаборатории Романа на столе была разложена газета — огромный девственно чистый лист ватмана. Рядом с нею среди баночек с гуашью, пульверизаторов и заметок лежал живописец и киномеханик Александр Дрозд с сигаретой на губе. Рубашечка у него, как всегда, была расстегнута, и виднелся выпуклый волосатый животик.
— Здорово, — сказал я.
— Привет, — сказал Саня.
Гремела музыка — Саня крутил портативный приемник.
— Ну, что тут у вас? — сказал я, сгребая заметки.
Заметок было немного. Была передовая «Навстречу празднику». Была заметка Кербера Псоевича «Результаты обследования состояния выполнения распоряжения дирекции о трудовой дисциплине за период конец первого — начало второго квартала». Была статья профессора Выбегаллы «Наш долг — это долг перед подшефными городскими и районными хозяйствами». Была статья Володи Почкина «О всесоюзном совещании по электронной магии». Была заметка какого-то домового «Когда же продуют паровое отопление на четвертом этаже». Была статья председателя столового комитета «Ни рыбы, ни мяса» — шесть машинописных страниц через один интервал. Начиналась она словами: «Фосфор нужен человеку, как воздух». Была заметка Романа о работах отдела Недоступных Проблем. Для рубрики «Наши ветераны» была статья Кристобаля Хунты «От Севильи до Гренады. 1547 г.». Было еще несколько маленьких заметок, в которых критиковалось: отсутствие надлежащего порядка в кассе взаимопомощи; наличие безалаберности в организации работы добровольной пожарной дружины; допущение азартных игр в виварии (писал Конек-Горбунок, проигравший в железку недельный овсяной паек Кощею Бессмертному). Было несколько карикатур. На одной изображался Хома Брут, расхлюстанный и с лиловым носом. На другой высмеивалась баня — был нарисован голый синий человек, застывающий под ледяным душем.
— Ну и скучища! — сказал я. — А может, не надо стихов?
— Надо, — сказала Стеллочка со вздохом. — Я уже заметки и так и сяк раскладывала, все равно остается свободное место.
— А пусть Саня там чего-нибудь нарисует. Колосья какие-нибудь, расцветающие анютины глазки... А, Санька?
— Работайте, работайте, — сказал Дрозд. — Мне заголовок надо писать.
— Подумаешь, — сказал я. — Три слова написать.
— На фоне звездной ночи, — сказал Дрозд внушительно. — И ракету. И еще заголовки к статьям. А я не обедал еще. И не завтракал.
— Так сходи поешь, — сказал я.
— А мне не на что, — сказал он раздраженно. — Я магнитофон купил. В комиссионном. Вот вы тут ерундой занимаетесь, а лучше бы сделали мне пару бутербродов. С маслом и с вареньем. Или, лучше, десятку сотворите.
Я вынул рубль и показал ему издали.
— Вот заголовок напишешь — получишь.
— Насовсем? — живо сказал Саня.
— Нет. В долг.
— Ну, это все равно, — сказал он. — Только учти, что я сейчас умру. У меня уже начались спазмы. И холодеют конечности.
— Врет он все, — сказала Стеллочка. — Саша, давай вон за тот столик сядем и все стихи сейчас напишем.
Мы сели за отдельный столик и разложили перед собой карикатуры. Некоторое время мы смотрели на них в надежде, что нас осенит. Потом Стеллочка произнесла:
— Таких людей, как этот Брут, поберегись — они сопрут!
— Что сопрут? — спросил я. — Он разве что-нибудь спер?
— Нет, — сказала Стелла. — Он хулиганил и дрался. Это я для рифмы.
Мы снова подождали. Ничего, кроме «поберегись — они сопрут», в голову мне не лезло.
— Давай рассуждать логически, — сказал я. — Имеется Хома Брут. Он напился пьяный. Дрался. Что он еще делал?
— К девушкам приставал, — сказала Стелла. — Стекло разбил.
— Хорошо, — сказал я. — Еще?
— Выражался...
— Вот странно, — подал голос Саня Дрозд. — Я с этим Брутом работал в кинобудке. Парень как парень. Нормальный...
— Ну? — сказал я.
— Ну и все.
— Ты рифму можешь дать на «Брут»? — спросил я.
— Прут.
— Уже было, — сказал я. — Сопрут.
— Да нет. Прут. Палка такая, которой секут.
Стелла сказала с выражением:
— Товарищ, пред тобою Брут. Возьмите прут, каким секут, секите Брута там и тут.
— Не годится, — сказал Дрозд. — Пропаганда телесных наказаний. Брут, прут, мнут, кнут... Все это телесные наказания.
— Помрут, — сказал я. — Или просто — мрут.
— Товарищ, пред тобою Брут, — сказала Стелла. — От слов его все мухи мрут.
— Это от ваших стихов все мухи мрут, — сказал Дрозд.
— Ты заголовок написал? — спросил я.
— Нет, — сказал Дрозд кокетливо.
— Вот и займись.
— Позорят славный институт, — сказала Стеллочка, — такие пьяницы, как Брут.
— Это хорошо, — сказал я. — Это мы дадим в конец. Запиши. Это будет мораль, свежая и оригинальная.
— Чего же в ней оригинального? — спросил простодушный Дрозд.
Я не стал с ним разговаривать.
— Теперь надо описать, — сказал я, — как он хулиганил. Скажем, так. Напился пьян, как павиан, за словом не полез в карман, был человек, стал хулиган.
— Ужасно, — сказала Стеллочка с отвращением.
Я подпер голову руками и стал смотреть на карикатуру. Дрозд, оттопырив зад, водил кисточкой по ватману. Ноги его в предельно узких джинсах были выгнуты дугой. Меня осенило.
— Коленками назад! — сказал я. — Песенка!
— «Сидел кузнечик маленький коленками назад», — сказала Стелла.
— Точно, — сказал Дрозд, не оборачиваясь. — И я ее знаю. «Все гости расползаются коленками назад», — пропел он.
— Подожди, подожди, — сказал я. Я чувствовал вдохновение. — Дерется и бранится он, и вот вам результат: влекут его в милицию коленками назад.
— Это ничего, — сказала Стелла.
— Понимаешь? — сказал я. — Еще пару строф, и чтобы везде был рефрен «коленками назад». Упился сверх кондиции... Погнался за девицею... Что-нибудь вроде этого.
— Отчаянно напился он, — сказала Стелла. — Сам черт ему не брат. В чужую дверь вломился он коленками назад.
— Блеск! — сказал я. — Записывай. А он вламывался?
— Вламывался, вламывался.
— Отлично! — сказал я. — Ну, еще одну строфу.
— Погнался за девицею коленками назад, — сказала Стелла задумчиво. — Первую строчку нужно...
— Амуниция, — сказал я. — Полиция. Амбиция. Юстиция.
— Ютится он, — сказала Стелла. — Стремится он. Не бриться и не мыться...
— Он, — добавил Дрозд. — Это верно. Это у вас получилась художественная правда. Сроду он не брился и не мылся.
— Может, вторую строчку придумаем? — предложила Стелла. — Назад — аппарат — автомат...
— Гад, — сказал я. — Рад.
— Мат, — сказал Дрозд. — Шах, мол, и мат.
Мы опять долго молчали, бессмысленно глядя друг на друга и шевеля губами. Дрозд постукивал кисточкой о края чашки с водой.
— Играет и резвится он, — сказал я наконец, — ругаясь, как пират. Погнался за девицею коленками назад.
— «Пират» — как-то... — сказала Стеллочка.
— Тогда: сам черт ему не брат.
— Это уже было.
— Где?.. Ах да, действительно было.
— Как тигра полосат, — предложил Дрозд.
Тут послышалось легкое царапанье, и мы обернулись. Дверь в лабораторию Януса Полуэктовича медленно отворялась.
— Смотри-ка! — изумленно воскликнул Дрозд, застывая с кисточкой в руке.
В щель вполз маленький зеленый попугай с ярким красным хохолком на макушке.
— Попугайчик! — воскликнул Дрозд. — Попугай! Цып-цып-цып-цып...
Он стал делать пальцами движения, как будто крошил хлеб на пол. Попугай глядел на нас одним глазом. Затем он разинул горбатый, как нос у Романа, черный клюв и хрипло выкрикнул:
— Р-реактор! Р-реактор! Дер-ритринитация! Надо выдер-ржать!
— Какой сла-авный! — воскликнула Стелла. — Саня, поймай его...
Дрозд двинулся было к попугаю, но остановился.
— Он же, наверное, кусается, — опасливо произнес он. — Вон клюв какой.
Попугай оттолкнулся от пола, взмахнул крыльями и как-то неловко запорхал по комнате. Я следил за ним с удивлением. Он был очень похож на того, вчерашнего. Родной единокровный брат-близнец. Полным-полно попугаев, подумал я.
Дрозд отмахнулся кисточкой.
— Еще долбанет, пожалуй, — сказал он.
Попугай сел на коромысло лабораторных весов, подергался, уравновешиваясь, и разборчиво крикнул:
— Пр-роксима Центавр-р-ра! Р-рубидий! Р-рубидий!
Потом он нахохлился, втянул голову и закрыл глаза пленкой. По-моему, он дрожал. Стелла быстро сотворила кусок хлеба с повидлом, отщипнула корочку и поднесла ему под клюв. Попугай не реагировал. Его явно лихорадило, и чашки весов, мелко трясясь, позвякивали о подставку.
— По-моему, он больной, — сказал Дрозд. Он рассеянно взял из рук Стеллы бутерброд и стал есть.
