Осторожно, волшебное! - Наталья Викторовна Соколова
Надо спешить. Это надо успеть.
Он поднялся на лифте наверх, зашел к начальнику охраны и попросил ключи от сейфа - кое-что посмотреть по чертежу. Даст или не даст? Получил уже указание или не получил? Человек был единственный, кто имел право доступа к сейфу в любое время. Начальник охраны, здоровяк-полковник с выдающейся вперед челюстью и кирпично-красным цветом лица, медлил, перебирал какие-то бумаги на столе, открывал и закрывал ящик. Нарочно медлит? Это подстроено?
Потом ушел и очень долго, как казалось Человеку, не возвращался.
Будет глупо, если сейчас... Если все сорвется в последнюю минуту.
Человек кусал ногти, ждал.
Полковник вернулся, держа в руках металлическую коробку с ключами от комнаты и от сейфа. Позвонил телефон.
Подкидывая на ладони коробку, он снял трубку. Глаза его забегали, ответы были односложными, явно принужденными: «Да... пожалуй... м-м, постараюсь... не знаю... по обстоятельствам». Человек похолодел от напряжения, он не мог оторвать глаз от коробки на большой красной ладони полковника, спина стала мокрой. Полковник с неожиданной решимостью, багровея уже до полного накала, с пламенеющей шеей и даже ушами, сказал в трубку: «Дорогая, очень прошу. У меня люди. Позвони позднее. И условимся...» Тихо положил трубку на рычаг и с неловкой улыбкой на тяжелом, как утюг, лице, поеживаясь, отдал ключи Человеку.
- Вас проводить прикажете?
Он явно чувствовал себя виноватым.
- Спасибо. Я сам.
В сейфе лежали листы чертежей - на каждом государственная печать и подпись Главы Государства. Человек перебрал листы, взял один, беспощадно сложил его вдвое, потом вчетверо, и еще, еще. Пиджак немного оттопыривался, но два часовых, стоящих в коридоре у дверей комнаты, не обратили на это внимания. Хорошо, что он однорукий, пиджак все равно сидит не так, как у других, мешковато, да и рукав засунут в карман, прикрывает.
У себя в кабинете Человек сжег чертеж, орудуя спичками, потом еще кое-какие бумаги, письма. Убрал пепел. Ну вот, теперь готово. Он спрятал на глубине Око, излучающее фиолетовый свет, посылающее мощный луч вибрации, и никто никогда не узнает, где именно спрятал, никто вообще не додумается, что оно под землей. Теперь уничтожил чертеж, расчеты - нет в стране человека, который мог бы восстановить Око, кроме него самого (да и то на это понадобилось бы много месяцев работы). Фара на груди Зверя осталась, но теперь она была мертва, бесполезна (без Ока Зверь терял все - глубину, скорость, силу). Конечно, остановить развитие технической мысли нельзя, конечно, рано или поздно все равно ученые страны найдут, изобретут, выдумают луч вибрации - такой же или иной, может быть, даже лучший. Но когда это будет?
Во всяком случае, вице-президенту придется пережить разочарование: в ближайшее время явно не удастся продемонстрировать Зверя «где-нибудь в южных районах».
Теперь можно было подумать и о себе, о своей судьбе - раньше просто не было времени. Смертная казнь? Или пожизненное заключение в крепости? Он содрогнулся, этот второй вариант показался ему особенно страшным. Пожизненное заключение в одиночке. Говорят, там нет окон. Раньше обливали себя керосином и сжигали. Теперь электричество - как-никак двадцатый век, прогресс. Умереть нельзя, это запрещено.
Пройдет какое-то время, они узнают про Око, про чертеж.
Пожалуй, начнутся пытки. Он думал об этом трезво, точно, как будто речь шла о постороннем человеке. Для него лично выгоднее смерть - быстрая смерть. Военный трибунал, следствие на скорую руку... Сколько это может продлиться? Неделю, три, месяц? Интересно, какое они ему предъявят обвинение, как это все будет состряпано. А впрочем, не все ли равно? Результат один.
Он подошел к окну. И вдруг в нем поднялся дух протеста, запоздалое мучительное сожаление. Сломал свою жизнь, растоптал работу. Зачем? Во имя чего? Кому это надо? Опять шел дождь, внизу ползли зонтики - не только черные, попадались и серые, так всегда бывало весной. Склоненные, точно в поклоне, кругло изогнутые спины, серо-черные спины покорного овечьего стада, которое, теснясь, движется неизвестно куда и зачем, живет, чтобы жить.
В дверь постучали.
- Да, войдите.
Ползли и ползли зонтики, сплошняком, один к одному, молчаливые, равнодушные, повторяющиеся.
Белокурый солдат был явно растерян.
- Там... за вами...
Человеку захотелось успокоить этого юнца, который еще два часа назад смотрел на него влюбленными глазами.
- Все в порядке. Все идет как надо. - Он вернулся, взял со стола маленькое круглое зеркало, положил его в карман. - Я готов.
11. НАКАЗАНИЕ ЗАБВЕНЬЕМ
Суд был скорый.
Ему предъявили обвинение в антипатриотических настроениях и антиправительственной деятельности.
Прошло десять дней с того момента, как его арестовали.
«Однако шеф торопится», - подумал Человек, входя в огороженный барьером загончик и садясь на деревянную скамейку без спинки.
В зале было пусто. Даже президента не допустили: его дружба с подсудимым была хорошо известна.
Выступали четыре свидетеля обвинения. Свидетелей защиты не было.
Вице-президент, в академическом сюртуке, но без орденов (видимо, не надел из соболезнования), говорил тихо, но внятно, с мягкими ласковыми интонациями. Как ему ни больно, но он вынужден сказать правду. Подсудимый обладает талантом... м-м, известными способностями, но является человеком, морально растленным, сухим скептиком, и рационалистом, и даже, говорят... страшно сказать... атеистом. На его мастерские и лаборатории затрачены большие государственные средства, а результаты, в сущности, незначительные. Тот, кто отвернулся от бога, может ли честно служить народу? Есть основания думать, что крупные суммы присвоены лично подсудимым. Есть основания думать, что у подсудимого были связи с эмигрантскими группами - при обыске найдено довольно много марок, оторванных от конвертов, со штемпелями преимущественно итальянскими, а в Италии, как известно, немало эмигрировавших из нашей страны лиц, враждебных Главе Государства...
Человек не стал говорить, что собирал марки для сына сторожихи. Это было бесполезно.
Вторым давал показания пожилой усатый мужчина с незапоминающимся лицом, служащий при ангаре, которого Человек видел изо дня в день вот уже двадцать лет, но с которым, кажется, ни разу не обменялся репликами. Он не помнил, чтобы когда-нибудь слышал его голос. Усатый добросовестно докладывал, сверяясь с записной книжкой, что сказал Человек такого-то числа в таком-то часу по поводу передовой статьи правительственной газеты (»Чушь собачья»У; как он не одобрил такой-то дипломатический демарш Главы Государства (»Сели в лужу»); как позволял себе всякие ненужные рассуждения, крамольные политические
