Владимир Рыбин - С нами крестная сила
"Вертолет! — определил Андрей. — Так низко?! Может, авария?" Схватив рюкзак, он спрыгнул с сенника, подвернул ногу и захромал в сторону, чтобы глянуть, что гам за вертолет такой над самой крышей? Небо было чистое, ни тучки и никакого вертолета. Зато увидел другое — обесцвеченный солнцем выплеск пламени над крышей. Припадая на левую ногу, отбежал подальше, оглянулся. Сарай горел весь, снизу доверху, будто подожженный сразу со всех четырех углов. Жуть прошла через сердце, какой он никогда не испытывал, и ноги сами собой понесли его прочь. Он бежал, забыв про боль в ноге, ничего не видя вокруг. Ветки хлестали по лицу, плотные кусты рвали одежду, но он и этого не замечал, бежал, охваченных страхом. Остановился, лишь когда страх отпустил. Прижался спиной к березе, чувствуя, как дрожит в нем все, удивляясь самому себе, злясь на себя. Стыдоба-то! Вдруг кто видел его, убегающего? Что подумают? Поджег и сбежал, струсил?..
Поразмыслив, он решил, что надо сейчас же идти обратно в деревню и все там рассказать. И про сон, и про Гиданну во сне, и про книжку. Не поверят? В городе высмеяли бы, а в Епифанове поверят. Он шагнул и чуть не упал — так резануло ногу. Огляделся, понял, что находится недалеко от памятного места у ручья, где ему однажды было так хорошо. Решил доковылять сначала до ручья, отдышаться там, остудить горевшую лодыжку. Еще издали увидел кого-то, сидевшего у знакомой копны сена, и узнал Епифана.
— Скидавай кеду-то, — сказал Епифан, когда Андрей тяжело упал на сено рядом с ним.
— Да ничего…
— Скидавай, говорю… Неча в речку лезть со всеми болячками.
— Да не болячка, подвернул только.
— Знамо, что подвернул, потому к говорю: сымай.
Андрей разулся. Епифан обежал пальцами вспухшее место, подул на него, принялся что-то делать, то ли мять, то ли гладить ногу, то ли прикасаться только, бормоча себе под нос непонятное. Легкая ломота поднималась по ноге, разливалась по всему телу. Хотелось потянуться, но Андрей терпел, сидел неподвижно, со скептической ухмылкой наблюдая за стариком.
— Ты не мешай, а помогай давай, — сказал Епифан.
— Как помогать?
— Гони боль-то, гони. Или мне отдавай. Так и говори: возьми боль-то, дядя Епифан, возьми мою боль.
— Вслух?
— Хоть и про себя. Не отвлекайся только, о девках-то не думай.
Может, и удалось бы Андрею сосредоточиться, если бы не последнее сказанное. Сразу перед глазами встала Гиданна, какой он видел ее во сне, в обтекающей фигуру белой ночной рубашке. Резануло тоской: где-то она теперь, с кем?
— Я чего сказал? — повторил Епифэн, не поднимая головы.
— Ганка уехала, — сказал Андрей.
— Знамо, что уехала. И ты уезжай.
— Я и хотел. Да вот в сарай зашел.
— Я говорил: не ходи.
— А он сгорел…
— Знамо, что сгорел.
— Я некурящий.
— Чему быть, того не миновать.
— А как вы вчера, про пожар-то почувствовали!
— Завтрашнее бросает перед собой тень в сегодня. Андрей дернулся, и Епифан поднял на него укоризненный взгляд.
— Будешь неслухом, домой не доскачешь.
— Мне вот эти самые слова сказала Гиданна. Во сне.
— Эка новость, это у нас, почитай, полдеревни знает.
— Но я не знаю. А приснилось-то мне.
— Тоже не диво. Знание часто приходит неведомо как.
— И вы не знаете, почему знаете?
— Бывает, что и не знаю. А то адруг знаю, что будет, но не знаю, что именно, вроде как вон то дерево. Издали-то ни веток, ни листьев не видать, но ведь знаю, что они есть. Чтобы увидеть ветки да листья, надо подойти или как следует всмотреться, вот я и всматриваюсь, и говорю.
— Всматриваетесь в завтра?
— Или в послезавтра. Трудно угадать.
— И можете сказать, что будет завтра?
Епифан подумал, оглядел речку, кусты на берегу, потрогал сено, на котором сидел и насторожился.
— Пожара бы не было.
— Где?
— Да здесь же, здесь! — внезапно раздражаясь, выкрикнул Епифан и оттолкнул от себя ногу Ачдрея.
— Уходи отсюда, не ко двору ты тут.
— Как это?
— Не такой ты сегодня. И вообще…
— Какой не такой?
— Не знаю. Теперь идти сможешь, уходи.
И быстро встал, будто испугался чего, отряхнул руки, отер их о штаны и заспешил прочь, опасливо оглядываясь. Всю дорогу, пока ковылял Андрей до станции, согнутая испуганная фигура старика не выходила из головы. И все думал он, отчего такое? То лечил, боль готов был взять на себя, а то как подменили. Что случилось? Как раз про будущее говорили. "Пожара бы не было", — сказал. Но он-то, Андрей, при чем? Чего прогонять-то?.. В поле, у одинокой березы, опять увидел Андрей того — куль кулем, квадратная голова. Пришелец махал длинными руками, вроде как звал. Но не то чтобы идти к нему, остановиться не мог Андрей, такой жутью вдруг охватило его. Заторопился, не оглядываясь, спиной чувствуя чужака, будто не там он, возле березы, а тут, за плечами, в рюкзаке.
Жуть отпустила только в электричке, когда он, скинув рюкзак, устроился у окна и закрыл глаза. И почувствовал, как же устал. Казалось бы, отчего? "А сарай? — неожиданно упрекнул сам себя. И принялся оправдываться: — Да ведь не я, не я… — А кто? А что? — сонно тянулась мысль. — А никто, а ничто. Сено перегрелось. Энергия-самая таинственная субстанция, энергия, энергия…" Мысль запутывалась, терялась. И вдруг зазвучал голос Гиданны:
"— Ничего нет во Вселенной, кроме энергии. И материальные тела не что иное, как концентрация, консервация той же энергии. Рассеянная, она присутствует в любой точке пространства, всегда готовая материализоваться в каких угодно видах и формах. Законы природы для всего одинаковы, и нет оснований считать, что человек-исключение из этих законов. Возможно, что человек-совершеннейший из известных во Вселенной концентрат энергии с уникальной способностью познавать себя и весь мир… — А Бог? — спросил кто-то. Андрею показалось, что сам и спросил. — Бог и Вселенская Энергия — разные термины одного и того же непомерно громадного, не имеющего ни лика, потому что у него множество ликов, ни предела, потому что оно беспредельно, ни силы и массы, потому что оно всемерно и всесильно. Понятие Божества-это очеловеченный образ ВСЕ СВЕТСКОГО НЕЧТО. Отрицая Бога, атеисты, по-существу, ведут с верующими терминологический спор, ибо не отрицают главного — существования законов природы, которым подчинено все. — А наука? — опять прозвучал вопрос. — Вера в Бога и научный метод — суть лишь разные формы познания. Ученые утверждают, что до ближайших звезд — световые годы, что для межзвездных полетов нет ни энергетических, ни временных возможности. И все же верят в возможность межвездных перелетов, то есть верят в условия, при которых не существует ни времени, ни пространства. Но не все ли это равно, что верить в непознаваемое? Верующие убеждены: истина познается в молитве, в глубочайшем сосредоточении своих мыслей и чувств на Божественном. Ученые атеисты доверяют лишь анализу, тому, что вписывается в узкие рамки их знаний и представлений. Но многое существует лишь в целом и исчезает при разложении на части, то есть при попытке анализа. Целое познается по законам целого… Все необъяснимо и все объясняемо… — А чудеса? — Чудеса противоречат не природе, а известной нам природе. Это говорил еще Блаженный Августин полторы тысячи лет назад. — А любовь? — Энергия присутствует всегда и повсюду, но проявляется лишь когда переходит из одной формы в другую. Так и любовь. Разлитая по миру, по душам людским, она в потенции и становится заметной лишь когда изливается на другого. Любовь-это проявление наиболее тонкой духовной энергии… — А билет? — Какой билет?!."
Кто-то толкнул Андрея в плечо, он вздрогнул и открыл глаза. Крупнотелая женщина в черной служебной куртке стояла перед ним, загораживая проход, контролер.
— У вас есть билет?
Он сунул руку в карман, вынул первый попавшийся клочок. Женщина щелкнула компостером и ушла, А он уставился на продырявленную бумажку. Это был магазинный чек, оставшийся от какой-то покупки. Не удивился. Столько было всякого со вчерашнего дня, что это дивом не показалось. Снова закрыл глаза. И чуть не вскочил, вдруг ясно увидев перед собой белое, помертвевшее лицо майора Демина. Черное пятно синяка у самого виска, струйка крови, вытекающая из уголка рта. Помотал головой и стал неотрывно смотреть в окно, боясь задремать и снова увидеть что-то подобное. На вокзале, выйдя из вагона, Андрей потоптался на платформе, жалея, что уехал из Епифаново. Куда теперь? Не к Гиданне же. Что подумает, если он явится? Решит, что с таким, бегающим за ней, можно и вовсе не считаться? И застыл от спасительной мысли: Епифан же прогнал. Можно сказать Гиданне: потому приехал, что не ко двору он там, в Епифанове. И только так подумал, только успоколся, как уткнулся взглядом в такое, что лучше бы и не видеть. Женщина, очень похожая на Гиданну, в таком же сиреневом платье, стояла перед каким-то лысым пижоном в белом костюме, и тот целовал ее. Вроде бы в щечку, как встречающий, а там поди-ка разбери. Он медленно пошел к этой паре, чувствуя, как все сжимается в нем от обиды. Да видно отвлекся на миг, потому что не заметил, как подозрительная пара исчезла. А горечь от увиденного осталась, и она погнала его домой, в свою пустующую квартиру, где к одиночеству было не привыкать.
