Александр Житинский - Глагол «инженер»
— Как ви оцениваете? — спросил Зураб Ираклиевич.
— Именно то, что нам нужно, — быстро сказал Чхилая.
— Ми тоже так думаем, — сказал Зураб Ираклиевич.
Он взял все три экземпляра, подошел к книжному шкафу, открыл его ключом, поставил отчеты на полку и снова закрыл шкаф. По тому, как он это делал, я понял, что отчеты никогда больше не покинут этого шкафа.
— Ви свободны, — сказал он Чхилая. Тот провалился.
Зураб Ираклиевич взял меня за локоть и повел по направлению к бару, расспрашивая о Юрии Тимофеевиче, о его здоровье и прочем. Я стал рассказывать о свадьбе Милы. Это всех заинтересовало. Щелкнули автоматические дверцы бара, засияли зеркальные стенки, заискрились вина и коньяки.
— Что будете пить? — спросил Зураб Ираклиевич.
— Замороженный дайкири, — сказал я, вспомнив один из романов Хемингуэя.
Зураб Ираклиевич слегка склонил голову, оценив во мне знатока. Мой заказ не застал его врасплох. Двигаясь на редкость элегантно, он приготовил три дайкири, и мы уселись за столик, потягивая коктейли из соломки. На столике лежали сигареты «Филип Морис» в коричневой пачке. Разговор шел о погоде, тбилисском «Динамо» и грузинских марках коньяка. Некоторые мы тут же дегустировали. Никто не заикнулся о моей работе. Будто ее и не было.
— Да, чуть было не забыл! — сказал я. — Нужно оформить акты.
Я достал бланки. Зураб Ираклиевич изучил их и положил к себе на стол.
— Завтра вам передадут, — сказал он. — Ну что же… Вам надо познакомиться с Тбилиси. Гия, чтобы все было… понимаешь?
Гия понимающе зажмурил глаза.
С этого момента я провел в Тбилиси еще тридцать восемь часов, как потом выяснилось. Вот что я запомнил.
Мы попрощались с Зурабом Ираклиевичем. Это я помню очень хорошо. Дальше появились две девушки, сотрудницы Гии. Их звали Нана и Манана. Я их все время путал. Откуда ни возьмись, опять возник Автандил. Он был набит бутылками коньяка и деньгами. В тех карманах, где не было денег, был коньяк и наоборот.
Помню почему-то церковь. Мы туда заходили. В какое время и зачем, не помню. Еще помню театр оперы и балета. Автандил сидел в буфете, а мы с Гией смотрели балет. Нана с Мананой куда-то исчезли. Зато сзади сидел целый ряд девушек из медицинского училища. Я стал знакомиться. Они по очереди называли свои имена:
— Элико, Темрико, Сулико…
Это звучало, как песня. Я запоминал. Знакомство вызвало оживление в зале. Дальше мы вышли на проспект Руставели, и без всякого перехода Автандил упал на колени перед горничной в гостинице, приглашая ее на танец. Ему хотелось, чтобы она обежала вокруг него легкими шагами.
Глаза Гии Меглишвили, которые и так располагались очень близко, слились в один блестящий веселый глаз. Гия стал симпатичным циклопом.
Один из этих бесконечных часов мы посвятили перестрелке в ресторане. Автандил обстреливал соседний столик бутылками коньяка в геометрической прогрессии. Соседи пытались бороться, но Автандил выиграл ввиду явного преимущества.
— Зачем ты сюда приехал? — допытывался я у Автандила.
— А! — восклицал он, делая взмах рукой. — Я знаю, да?
Потом мы почему-то оказались на горе Мтацминда. Это такая знаменитая гора, которая установлена прямо над городом. Обратно мы ехали на фуникулере, распевая песни. Собственно, пел весь фуникулер. От песен его очень качало. Интересно, что туда мы не ехали на фуникулере. Как мы оказались на горе, мне неясно и сейчас.
Последний аккорд гостеприимства был, вероятно, самым громким и ликующим. К сожалению, я его не помню совсем. Я очнулся в самолете, на высоте десяти тысяч метров. Передо мной стояла стюардесса, наблюдая за процессом моего пробуждения. В руках у меня был большой рог с отделкой из серебра и на серебряной цепочке. В роге было еще много вина. Из нагрудного кармана, наподобие платочка, торчали сложенные бумажки. Я развернул их и убедился, что это подписанные акты о приемке договора. Акты юридически удостоверяли, что я выполнил научную работу на двадцать тысяч рублей.
— Гражданин, — сказала стюардесса. — Пристегнитесь.
— Зачем? — спросил я.
— Идем на посадку.
Я допил вино из рога и пристегнулся. На роге я заметил серебряную пластинку с гравировкой: «Другу Петру от друга Автандила с большой любовью. Чтоб жизнь твоя всегда была полна, как этот рог!»
Когда он успел это сделать?
Теперь, когда меня спрашивают, бывал ли я в Тбилиси, я всегда нерешительно отвечаю: «Да как сказать…»
И действительно, как сказать?
Распределение
Я прилетел как раз вовремя. Начиналось самое главное.
На кафедре вывесили листок с местами распределения. Места уже были известны благодаря моим стараниям. Несмотря на это, группа толпилась возле листка и снова занималась обсуждением. Ходили самые невероятные слухи. Кто-то утверждал, что в Новгороде дают квартиру. Сметанин заявил, что в одном почтовом ящике, который фигурировал в списке, квартальная премия больше зарплаты за тот же период.
Я пришел в нашу комнату и показал Чемогурову акты.
— Они даже отчет как следует не посмотрели, — сказал я.
— Ты наивный человек, — сказал Чемогуров. — У них оставались лишние двадцать тысяч рублей. Приближался конец года. Вот они их и потратили. Все довольны — и они, и мы.
— Я недоволен, — сказал я.
— Ты тщеславен, — заявил Чемогуров. — Кстати, могу сообщить, что тебя оставляют на кафедре. Вместе с Крыловым. Его в аспирантуру, а тебя мэнээсом.
— Кем?
— Младшим научным сотрудником. Сто пять рэ… Юрий Тимофеевич уже подыскивает для тебя новый договор.
Я пошел потолкаться у объявления. Видимо, все уже знали о решении профессора. Никто не интересовался моими планами и надеждами.
Мимо объявления быстро прошел Крылов. Вид у него был ужасный. Глаза ввалились, волосы были в беспорядке, руки болтались, как у куклы. Сметанин окликнул его, но Крылов не отозвался, а прошел в нашу комнату. Я последовал за ним.
— Ты чего? — спросил я.
Крылов проглотил слюну, двигая острым кадыком.
— Отстань, — сказал он.
— Женишься, что ли? — продолжал я.
Крылов схватил со стола тетрадь и запустил в меня. Я увернулся. Тетрадь пролетела мимо и ударилась в лоб Мих-Миху, который как раз входил в комнату. Мих-Мих и бровью не повел. Он нагнулся за тетрадью, а Крылов, даже не извинившись, отвернулся к окну.
— Слава, — сказал Мих-Мих, — возьми себя в руки. Неужели из-за этой…
— Чего вам всем надо?! Чего вы все ко мне лезете?! — в отчаянии завопил Крылов и бросился вон из комнаты.
Из-за интегратора вышел Чемогуров, и мы устроили небольшой симпозиум. Мих-Миху был известен диагноз. Он его нам сообщил. Крылов переживал разрыв с Викой. У него наконец открылись глаза, чему Вика в немалой степени способствовала. Она выкинула следующий номер.
В мое отсутствие она пошла в гости к Сметанину и Миле. Там было чаепитие с профессором, во время которого Вика пыталась повлиять на распределение. Она очень мило болтала и как бы невзначай давала всем характеристики. У нее был свой средний балл оценок для нашей группы. В частности, я был назван эгоистом и неуживчивым человеком. Крылова Вика характеризовала как талантливого, но неуправляемого. Сметанин же оказался покладистым и преданным делу работником. Вика о себе умолчала, но ее дополнил Сметанин. По его мнению, она могла влиять на Крылова в нужную сторону.
Во всем этом была известная доля истины.
Короче говоря, они дали понять профессору, что кафедра нуждается в верных ему людях. Если таланту Мих-Миха прибавить талант Крылова да мой индивидуализм, неизвестно что может получиться. А тут еще вечный оппозиционер Чемогуров, под влияние которого я попал. Следовательно, нужно было оставить Крылова в аспирантуре, но для равновесия и лучшего морального климата взять на кафедру Сметанина и Вику.
Это не было сказано прямо, но профессор понял. Большая политика делалась тонко, под звон серебряных ложечек.
Надо отдать должное Юрию Тимофеевичу. Он холодно выслушал Вику и удалился в свой кабинет. На следующий день он вызвал Крылова вместе с Мих-Михом и изложил им результаты чаепития. Профессор не побоялся вторгнуться в личную жизнь Славки, как побоялся сделать я.
— Она далеко пойдет, — заметил Чемогуров.
— Может быть. Только не у нас на кафедре, — сказал Мих-Мих.
У Крылова было объяснение с возлюбленной. Что они там говорили, никто не знает, но Славка после этого стал невменяем. Он замкнулся и ни с кем не разговаривал.
Такова была обстановка перед распределением.
Группа пока ничего не знала. Естественно, что Сметанин и Вика помалкивали.
Наконец наступил день распределения. Оно проходило в конференц-зале института, где обычно заседал Ученый совет. С утра мы собрались в коридоре под дверями. Нас возглавляла Зоя Давыдовна, у которой был список.
