Борис Юдин - Город, который сошел с ума
Он охнул ещё раз и исчез.
Васильев нарезал колбасы из праздничного набора, достал пару яиц из холодильника и соорудил яичницу. Поставил чайник. Только он расправился с едой, как пришёл Константин. Выставил на стол две поллитры и высыпал сдачу сплошь двушками.
– Ты что, брат, – спросил Васильев, – на паперти стоял?
– Где надо, там и стоял. – парировал Константин. – А чё? А вот, из автомата позвонить, или ещё чего. Чёрные сказали, что на неделю подключают, а потом снова надо.
– А что ты их по – настоящему боишься назвать? – улыбнулся Васильев, – Договорённость какая или просто так?
– Нельзя. – серьёзно ответил Константин. – Их назови – они сразу и появятся.
А с этими парнями лучше не шутить.
Васильев решил запомнить хохму про внезапное появление, окончательно убедился, что если он не в самом аду, то обязательно где – то рядом, и пошёл бриться.
Ах, какое это удовольствие бриться с горячей водой! Васильев наслаждался процессом и думал, что его положение не так уж и плохо. И что напрасно он так рвался отсюда. И здесь можно неплохо устроиться, если с умом к делу подойти. Довольный Васильев приоделся, посоветовал Константину потратить двушки на что – нибудь нужное, например на пирожные, и пошёл на вечеринку к Нике.
Во дворе его ждал сюрприз. Верный Запорожец был без колёс и мирно стоял на четырёх кирпичах. Васильев было растроился, а потом подумал, что если он покойник, то и ездить ему некуда, и успокоился. Вот таким умиротворённым подошёл Васильев к дому Ники Воскресенской, равнодушно пробежал глазами по мраморной доске с надписью: «В этом доме в 1879—1882 г. г. у чертёжника – подрядчика В. Сергеева жил и работал «мальчиком «А. М. Пешков (М. Горький) «, поднялся на второй этаж и позвонил в дверь, обитую коричневым дерматином.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
– Заходи, Олежка, заходи. – пропела Ника, открыв дверь. – Только тебя и ждали.
– Точно! – проорал из глубины коридора Кучерявый, – Уже хотели в милицию звонить да за тобой послать. А ты сам явился.
Он считал себя большим шутником и никогда не упускал случая блеснуть.
– Что у тебя на доме доска какая – то странная висит? – спросил Васильев, передавая бутылки, – Тут в самом деле Горький жил?
– А что? – спросила Ника, несколько кокетничая. Как будто это не на дом приколотили доску, а ей на грудь. – Не похоже? У нас тут и Пушкин проживал, и Гоголь неподалёку тоже. Такой Город.
– Да. – подтвердил Кучерявый. – Я вот тоже… Пару недель назад подхожу к своему дому, смотрю – доска с надписью, что в этом доме Некрасов сочинил «Кому на Руси жить хорошо». А я, дурак, думал, что дом этот недавно построен. А оказалось музейная ценность, так сказать. Теперь все жильцы переполняются законной гордостью.
Васильев снял обувь и прошёл в комнату. Там было всё, как всегда. Незамысловатая закуска, молчаливый Добежалов, ковыряющий в тарелке остывшую котлету, Таня Крайняя, дремлющая в уголке, раскрасневшаяся Таранькина, Кондратьев, шепчущий нечто Маше Коврижной, и Витя Хрупак, орущий под гитару, что сегодня он непременно распорядится своей субботою. Только Никин муж Юра Копало сидел не за столом, а в сторонке, уставившись на картонный ящик. В передней стенке ящика было вырезано отверстие, напоминающее телеэкран а сбоку прикреплены несколько тумблеров.
– Юра! А ты что компании чураешься? – спросил Васильев, усаживаясь за стол.
– Не мешай, блин горелый! – проворчал Копало, – Не видишь – телик смотрю?
– И что передают? – спросил Васильев.
– Сам глянь! Видишь – Штирлиц начинается.
Копало щёлкнул тумблером и в комнату полилась песня о том, что не следует думать о минутах. Довольный Юра пояснил:
– У Сёмки Черепа купил вчера. Все программы берёт. Вот Штирлиц закончится – «С лёгким паром» начнётся.
– А почему, Юра? – спросила Ника. – «С лёгким паром» всегда на Новый год показывают.
– Потому что Новый год и есть! – торжественно провозгласил Копало и замер, наслаждаясь приключениями хмурого разведчика.
– А пока ваш Новый год добирается, у нас Первомай шагает по планете! – провозгласил Кучерявый и затянул: «Не спи, вставай, кудрявая, в цехах звеня»…
– Вань! А кто это такая кудрявая, которой вставать надо? – перебил Васильев хорошую песню дурацким вопросом.
– Как кто? – удивился Кучерявый, – Там же русским языком говорится:
«Страна встаёт со славою». Вот кто.
– А я думал девушка… – разочаровался Васильев.
– Какая девушка, Олег? – не поймал шутку бытовой юморист Кучерявый. – Там же поётся «кудрявая». А откуда у девушки кудри типа завивка? Хорошая девушка должна косы носить и быть примером, так сказать… в быту и трудовых успехов.
– А ты почему Кучерявый, а не лысый? – неожиданно спросил Добежалов.
– Я потому что такой… – замешкался Иван, – Родился потому что. Вот.
– Ну, и она, девушка эта, взяла да и родилась кудрявой. – сказал Добежалов и снова уткнулся в котлету.
– А вот, за День рождения! – заорал Хрупак и налил.
Все, и Васильев в том числе, с удовольствием выпили и дружно спели песенку про то как бегут пешеходы по лужам.
Васильев пел, вспоминая давно позабытые слова, и чувствовал, что ему хорошо и легко. И не хотелось уже возвращаться в сумасшедший Нью – Йорк, а хотелось чтобы это ощущение единения и взаимопонимания длилось бы и длилось.
– Если я в аду… – рассуждал Васильев, распевая одновременно про тонкую рябину, которой хотелось прижаться да никого подходящего, кроме кола в изгороди, не было рядом. – Если я в аду, то и все тоже в аду. Как же иначе? Ну, с Добежаловым тут всё ясно – он давно умер. А остальные? Живыми же на Тот свет не берут. Значит, пока меня не было что – то произошло. Эпидемия наверное. Если бы война или что – то такое – я бы знал непременно. Надо будет спросить осторожненько.
И пока Васильев оглядывал компашку, выбирая себе жертву, Кондратьев предложил выпить за искусство.
– Гениально! – пропела Коврижная и подцепила вилкой килечку.
– За бессмертное искусство! – добавил Кучерявый. Выпил и затянул про песню, которая строить и жить помогает.
– Гениально! – поддержала его Коврижная.
– Ага! – обрадовался Васильев, сообразив, что у неё спросить – это самый простой вариант. Тем более, что сидела она рядом. И он осторожненько взял Марию за руку. Пульса не было!
Однако Коврижная по – своему поняла Васильевский жест. Она наклонилась и прошептала:
– Гениально! Но сегодня ничего не выйдет, Олежка. Критические дни. Да и мой крокодил сегодня дома.
– Я, собственно… – начал оправдываться Васильев, – Я ничего такого… вообще..
– Хороших порывов нечего стесняться. – утешила Васильева Коврижная. – Они так редко бывают порывы эти.
Потом она выпила рюмку и закусила килечкой.
Васильев поднялся и под песню про комсомольцев – добровольцев пошёл в туалет, а потом в кухню на перекур. Там уже стоял у открытого окна Кондратьев и задумчиво смотрел на ночной город.
– Скажи, Олежка, – спросил Кондратьев, не оборачиваясь, – Вот, окна горят, люди там небось… Ты мне скажи – они живут или им только кажется, что они живут?
Васильев, подойдя поближе, взял Кондратьева за руку. И к своему удивлению, почуял тугой, нетерпеливый пульс.
Кондратьев улыбнулся:
– А я тебя, Олег, и щупать не буду. Я и так знаю…
Васильев тоже улыбнулся и закурил:
– Саша! Ты понимаешь, что тут происходит?
– Ни хрена не понимаю. – утешил Кондратьев. – Я на съёмках в Смоленске был. Приезжаю, а тут… вся эта хренотень. Чуть крыша не съехала.
– И что? Все покойники, кроме алкашей? – грустно спросил Васильев.
– Нет. – равнодушно сказал Кондратьев. – Не все. Только элита наша, так сказать. Номенклатура, интеллигенция всякая и к ним примкнувшие. Я на заводах бываю с концертами. Работяги живут как жили. И ни хрена им не стало.
– Как это не стало? – заволновался Васильев. – Вот Владлен говорил, что детей как – то… не рожают, что ли…
– Ты Владлена больше слушай! – засмеялся Кондратьев, – Он тебе ещё не такого споёт. Они же все видят только то, что хотят видеть.
Друзья, быть может, ещё поговорили, но в кухню бочком вошёл Ильюша Жердев и вынул из – за пазухи бутылку водки.
– А теперь, парни, за Новый год, потому что он, сволочь, снова к нам подбирается. – и Жердев начал наливать. Он был настолько обаятелен и убедителен, что не выпить с ним было просто невозможно.
Но Васильев удержался от соблазна, скользнул в коридорчик и ушёл не прощаясь.
Ночь была душновата. Васильев брёл к дому и слушал как из открытых окон плыла музыка из Рязановского шедевра. И снова возникло у Васильева желание бежать из этого города как можно скорее и дальше.
Во дворе Васильевский Запорожец всё так же сиротливо стоял на четырёх кирпичах. Только очень странно стоял, покачиваясь, как пьяный мужик. Васильев подошёл поближе. Это какая – то изобретательная парочка умудрилась открыть машину и забраться внутрь. И теперь голые девичьи ноги, упираясь в ветровое стекло, напоминали военные прожектора.
