Дорис Лессинг - Маара и Данн
— Идем, Данн, идем. — Она повернулась к мужчинам. — Пожалуйста, не надо.
Данн все еще не мог оторвать глаз от этих двоих, прижимаясь к Мааре и дрожа от страха.
— Держи свое отродье при себе, — бросил один из мужчин, обращаясь к Дэйме.
Оба разом отвернулись и зашагали прочь, такие же одинаковые сзади, как и спереди, тяжелые и медлительные, с одинаковой походкой и посадкой головы.
Маара, прижимая к себе Данна, напомнила Дэйме о двух одинакового облика мужчинах, один из которых угрожал им, лишил пищи и воды, а другой, напротив, был добр и напоил. Очевидно, эти двое напомнили Данну братьев Гарта и Горду.
— Эти двое — ровесники моих сыновей, — сказала Дэйма. — Хитрые, коварные и грубые твари. Вам обоим надо держаться от них подальше.
Маара принялась объяснять Данну, что два человека могут выглядеть абсолютно одинаково, но оказаться совершенно разными по характеру, вести себя по-разному… И удивлялась, что все случившееся уложилось в какую-то неделю.
Девочка говорила, а Данн все смотрел туда, куда исчезли эти двое, и не понимала Маара, слышал ли ее брат. Но она все объясняла, рассказывала, зная, что он может неожиданно вспомнить услышанное и показать, что он все понял, осознал, осмыслил.
— Давай поиграем, — попыталась она его расшевелить. — Что ты видел — дома, когда пришли плохие люди? Что ты видел позже, когда добрый Горда дал нам воду?
Данн принялся послушно отвечать, но глаза его глядели куда-то вдаль, и мысли блуждали неизвестно где. Маара не отставала, и Данн отвечал, но говорил он только о злом Гарте с кнутом. И помнил только о нем. Он объединил то, что происходило в их родном доме на протяжении часов, когда им, голодным, измученным жаждой, угрожали кнутом, и то, что произошло позже в скальной хижине, когда к ним пришел Горда.
— Ты не помнишь, как добрый Горда дал нам воду?
Нет, он забыл это.
— А почему у этих… с палкой… одно и то же лицо?
Данн засунул палец в рот, громко зачмокал и заснул. Маара покачивала его, не спуская с рук, а Дэйма взяла бидоны и отправилась за водой.
Вернувшись, она вымыла детей, на этот раз с головой, хотя пыль здесь постоянно носилась в воздухе, проникала в мельчайшие щели и этого мытья все равно хватило бы ненадолго.
После мытья Дэйма захватила детей и направилась доить молочную скотину — она обещала это соседке. Данн приклеился к ноге сестры, мешал ей идти. Маара приклеилась к Дэйме, потому что боялась громадного животного, в холке вровень с макушкой Дэймы — а Дэйма старуха высокая. Окраса молочница оказалось черно-белого — если смыть пыль, конечно. Животное прочно стояло на земле — то есть на скальной породе, — упершись в нее четырьмя крепкими копытами, глядело на Маару умными глазами, каких девочке еще никогда не доводилось видеть. В глазах этих не оказалось привычной радужки, окруженной белизной, они сияли золотистой желтизной, прорезанной вертикальной щелью и осененной длинными ресницами. Мааре глаза молочницы показались злыми, но Дэйма уже накинула петлю на рога животного, вторую петлю этой же веревки — на столб и нырнула под брюхо скотины, где висел здоровенный мешок с большими розовыми выростами, похожими на пальцы. Дэйма подсунула под этот мешок ведро и обеими руками принялась выдавливать из пальцев молоко, струйками стрелявшее в металл ведра, выбивая из него колокольный перезвон. Животное как будто и не обращало внимания на действия Дэймы, стояло спокойно и все время что-то пережевывало. Потом вдруг медленно повернуло голову, лизнуло шею Дэймы, а затем — шею Маары. Девочка испуганно вскрикнула.
— Не бойся Мишку, она тебя не обидит. Вот, присядь тут и сама попробуй ее подоить.
Маара пристроилась рядом с Дэймой, а Данн прилип к ее спине. Животного он, конечно, боялся, и изо всех сил прижимался к сестре, хоть та и залезла под самое брюхо ужасного гиганта.
— Ну-ка, обеими руками! — подбодрила Маару Дэйма.
Маара обхватила горячий скользкий сосок, сжала, выдавила немного молока. Дэйма показала, поправила, направила — и вот уже из-под рук Маары тоже вырывается мощная белая струйка.
— Молодец, молодец, получается у тебя, — улыбнулась Дэйма. — И она тебя теперь признает.
Дэйма покончила с доением, мешок под брюхом опустел, животное издало протяжный трубный звук и отошло к другим таким же, понуро щипавшим чахлую сухую траву, торчавшую между камнями. Все они принадлежали разным хозяевам, но днем паслись вместе и даже ночи проводили в одном загоне. Главную опасность для молочниц представляли ящеры-драконы.
С двумя ведрами молока, одним полным, другим полупустым, они подошли к дому Рабат. Дэйма вручила соседке неполное ведро. Рабат ревниво проинспектировала взглядом оба ведра, улыбнулась своей фальшивой улыбкой.
— Спасибо, Дэйма.
Наступила самая жаркая пора дня, и они спаслись в прохладе большой комнаты. Данн сидел на полу, прижавшись к ногам Маары, сосал палец.
Девочка увидела, что глаза Дэймы вдруг наполнились слезами. Слезы потекли по морщинам щек, закапали на стол.
— Смешно, — пробормотала Дэйма. — Как повторяются события.
— Ты имеешь в виду — сначала твои дети, потом мы?..
— Мои сыновья хотели играть с другими детьми, но Кулик сказал: «Держи свое отродье при себе!»
Маара освободилась от Данна, залезла к Дэйме на колени, обхватила ее шею руками. Это вызвало у старухи новый поток слез. Вслед за ней заплакала и Маара, забеспокоился и Данн, тоже влез на колени к Дэйме, и вот они уже дружно льют слезы втроем.
— Но твои дети ведь выросли, к счастью. Им не смогли навредить.
— А сколько раз пытались! И вот, когда все это осталось позади, мои сыновья ушли. Что ж, они и должны были уйти. Я и сама этого желала. — Дэйма плакала, не пытаясь сдержаться, остановиться.
— Обещаю, что я тебя не покину, — твердо сказала Маара. — Я не оставлю тебя один на один с этими ужасными скальниками.
— И я обещаю, — пропищал Данн. — И я не оставлю тебя.
— Да, скорее придет моя очередь вас оставить, — вздохнула Дэйма.
Данн испугался, громко заревел, и Маара принялась его успокаивать:
— Не бойся, Дэйма не уйдет, она не про это…
Остаток дня они обе убеждали мальчика, что Дэйма никуда не денется.
Дэйма решила, что пришла пора учить Маару всему, что умеет она сама. Как обращаться с молочной скотиной Мишкой. Как по-разному заквашивать молоко. Как готовить сыр. Как выискивать в траве крохотные растения, показывающие, что рядом можно найти сладкий желтый корень, который нужно выкапывать. Какие дикие растения можно готовить вместо овощей, а какие использовать как приправы или лекарства. Как свечи делать. И вскоре Дэйма сказала, что пора Мааре узнать, где спрятаны деньги.
— Если бы тебе нужно было спрятать деньги, Маара, куда бы ты их поместила?
Девочка задумалась.
— Не рядом с водой или пищей, не в кладовой. Не в этой комнате, сюда каждый легко может войти, заглянуть. Не в крыше, потому что солома может загореться. Не снаружи, потому что подсмотреть могут. И не в пустой комнате, потому что люди сразу о них подумают, о пустых комнатах.
Пауза.
— Тогда где?
Но Маара молчит.
Из стоявших в углу комнаты запасных напольных свеч Дэйма вытащила самую толстую, чуть не с туловище Маары. Гладкую с боков и снизу. Однако, поковыряв дно свечи, Дэйма вытащила из нее затычку и кожаный мешочек с монетами. Золотые монеты, маленькие и тяжелые, полсотни золотых монет. Маара помнила, что дома многие из родственников и знакомых носили одежды, украшенные золотом, золотые украшения, в том числе и сделанные из таких монеток. Ей самой при рождении подарили браслет из золотых монеток, очень ценный, как она знала. Где-то теперь этот браслет? Где ее прежняя жизнь в большом, полном света и воздуха дворце, с садами и водоемами? С каждым днем все труднее это припомнить. И звали ее тогда по-другому. Как? Она спросила Дэйму, знает ли та ее прежнее имя. Нет, Дэйма не знала. И вообще, его лучше забыть. «Меньше знаешь — лучше спишь», — сказала она.
Маара часто забиралась на руки к Дэйме, но обычно тогда, когда Данн спал, чтобы не вести себя при нем как дитя малое. Она обнимала Дэйму, чувствовала ее кости — не было на ее теле мягкого места. Маара прижималась щекой к костлявому плечу Дэймы, вспоминала мать, хотя лицо той уже расплывалось в памяти, скрывалось за дымкой. Мать, кажется, везде была мягкой, в ее длинные черные волосы можно было спрягать лицо, от нее всегда свежо и пряно пахло. Конечно, пропылившаяся насквозь Дэйма пахла иначе. Пыль господствовала в этом мире, пыль лежала на полу, парила в воздухе, закрывала солнце, забивалась во все щелочки. Пыль скрипела на зубах во время еды, забивала глаза и уши.
— Может быть, дождь пойдет, — умоляющим голосом обратилась к Дэйме Маара.
— Может быть, — вздохнула Дэйма, не желая расстраивать ребенка.
