Дмитрий Барчук - Орда
– Что ты собираешься делать дальше?
Такой стиль оправдал себя. Теперь уже сын стал заискивать перед матерью.
– Ну не мое это, ма. Ты уж прости меня, – виновато произнес он и присел на краешек тахты.
Мать, нанося на лицо какой-то омолаживающий крем, отстраненно, как если бы речь шла о чем-то несущественном, сказала:
– Юриспруденция была не твое, международная экономика – не твое. А что же тогда твое, сын?
Теперь уже настала очередь Алексея Андреевича выражать свои эмоции. Его глаза вдруг загорелись, и он торжественно, как пионер на линейке, произнес:
– Война!
Марина Кирилловна вскочила с тахты как ужаленная.
– Ты что, совсем очумел? Какая такая война?
– Ma, ты, пожалуйста, сядь, успокойся, – парень потянул мать за руку и снова усадил ее на тахту. – Я расскажу тебе все по порядку. Понимаешь, в институте я познакомился с такими клевыми парнями. Они учатся старше меня. И на дипломатов, и на журналистов. Все ребята спортивные. У кого-то черный пояс по дзюдо, кто-то – мастер спорта по вольной борьбе, один даже чемпион Европы по акробатике. Посмотрели на мой первый разряд по боксу, и вообще, что я – парень толковый, и как-то пригласили меня в спортивный клуб «Витязи».
Юноша увидел, как мать встрепенулась, и упредил ее вопрос:
– Ты только не подумай, что эта какая-нибудь мафия, подготовка «быков» для воровских дружин. Нет. Это совсем другое. Это даже никакие не фашисты, не скинхеды, которыми вас пугают по телику. Мама, это люди, которым небезразлична судьба России. Мы просто не можем смотреть, как вы ведете нашу страну к погибели.
– Кто это – вы? – не выдержала и спросила Марина Кирилловна.
На что Алексей, не моргнув глазом, ответил:
– Вы все. И в первую очередь мой дед и твой отец, мама. Ты знаешь, почему я к нему последние полгода не заезжал ни на квартиру в «Алые паруса», ни на его шикарную дачу в Жуковке. Да потому, что противно было. У него в глазах, как на счетчике таксометра в нью-йоркском такси, одни баксы щелкают. У них же, у министров, каждая резолюция, оказывается, свою цену имеет. «Не возражаю» – десять тысяч, «одобряю» – пятьдесят, а «рекомендую к внедрению» – все сто. Сто тысяч долларов, мама. Я, конечно, еще не силен во всех тонкостях чиновничьего мздоимства, может, у этих резолюций и иные формулировки, но суть остается прежней.
Мать молчала, а сын перевел дух и продолжил:
– Отца же я перестал уважать, когда он продал «Инвест» и тоже полез в это болото. Занимаясь компьютерами, он хоть способствовал прогрессу нашей страны, а нефть… Что такое нефть? Забил трубу в скважину и качай ее себе на здоровье для проклятых капиталистов. Минимум затрат, максимум прибыли. Минимум рабочих мест, истерзанные леса, опустошенные недра… Никакой добавленной стоимости. А что делать другим, у которых нет ни деда-министра, ни отца – финансового воротилы? Ты когда-нибудь задумывалась об этом, ма? У нас уже столько продавцов, официантов и проституток, что на всем процветающем Западе такого количества не найдешь. Где наука, мама? Где хай-тек? Где инновационный бизнес? Нет их. И не дадут нам их развить. Запад устраивает сегодняшний порядок, когда он качает из России самое дорогое, что у нас есть: ее ресурсы и ее мозги. И так будет дальше. Мы превратимся в Мексику или Колумбию, если не научимся защищать свои интересы. А защищать их можно только силой. С оружием в руках.
– И что же вы, готовите новую революцию? Не много ли их для бедной России? – съехидничала Марина Кирилловна.
– Не бойся, мама, тебя мы не тронем, – успокоил Алексей. – Мы же сами дети той «пятой колонны», которая разваливает Россию. Мы не станем отцеубийцами, не будем громить приватизированные вами заводы и скважины, не тронем даже фешенебельные бутики. Нет, мама, мы просто сделали свой нравственный выбор. Каждый для себя лично. Мы – дети московской и провинциальной элиты – хотим пойти служить рядовыми в Российскую армию. Обязательно в воздушно-десантные войска и с обязательным условием, чтобы нас после учебки отправили в Чечню. Только так мы можем искупить кровью ваш позор за развал великой страны. Чтобы потом не стыдно было смотреть в глаза соотечественникам, что я, мол, сын такого-то олигарха, нахапавшего миллиарды на разграблении родины.
– А как же реформы и демократия? – развела руками жена бизнесмена. – Или этого всего нет? Я что-то не понимаю.
Теперь Алексей вскочил с тахты и стал нарезать круги по материнскому кабинету.
– Какие к чертям собачим реформы, мамуля! – восклицал он отрывисто. – В Великую Отечественную войну, когда полстраны было оккупировано немцами, падение национального производства составило всего 27 процентов, а за годы ваших «реформ» оно сократилось более чем в два раза. Какая может быть демократия, когда получение депутатского мандата зависит только от толщины кошелька. И это ты называешь демократией? Нет уж, живите сами в такой стране, а я буду воевать за другую!
– Эх, угораздило же меня родиться в дикой стране, – тяжело вздохнул Иван Асташев, когда мы шли по протоптанной в снегу дорожке вдоль берега речки Ушайки, в которой водились огромные хариусы, к ее устью, где она впадала в большую реку Томь. – А так. Жил бы в Санкт-Петербурге или хотя бы в Москве. Томск, как в России Москва, в нашем царстве тоже второй город. И если б мой папаша был, скажем, московским генерал-губернатором, это ж представить себе страшно, сколько бы у меня денег-то было. Я бы сразу карету себе модную завел. Запрягали бы ее только белыми рысаками. И, представляешь, Петруша, подьезжаю я в такой карете в ассамблею или ресторацию, а кучер-то у меня весь в белом, в напудренном парике. Швейцар в ливрее со всех ног бросается открывать дверцу кареты. И вот выхожу я, в генеральском мундире с золотыми аксельбантами, ордена сверкают у меня на груди. Захожу в залу. Кавалеры склоняют головы в почтении, а дамы прямо трепещут и переговариваются меж собой: «Какой красавчик!».
Я шел, скрипя валенками по свежему, выпавшему за ночь снегу и думал о том, как могут отличаться дети от своих родителей. Отец – рубака, воевода. Ему, кроме баталий да его терема, ничего в жизни больше не нужно. А сын вот совсем другой. Видать, материнская кровь в нем взяла верх, и потянуло его к роскошной жизни, дворцам да фонтанам.
– А позволь полюбопытствовать, любезный мой Иван Васильевич, каково состояние у твоего батюшки? – как бы ненароком спросил я.
– Ты про деньги, что ль? – простодушно переспросил Иван.
Я утвердительно кивнул головой и добавил:
– А еще, сколько душ крепостных? Может, какие-нибудь заводики или мануфактуры Василий Афанасьевич имеет.
– Ну, крепостных у нас нет. Царь того не велит. А дворовых людишек с десяток наберется.
– Да, не велико состоянице-то, – посочувствовал я.
Тут товарища моего такая обида взяла, что он даже схватил меня за грудки.
– Ты говори, да не заговаривайся, офицеришка. У отца моего два железных завода на Урале и три рыбных фактории на океане. А приискам золотым и серебряным несть числа. Только папаша их пока на секретной карте держит. Боится, что государь в казну заберет, потому и не разрабатывает. И в Сибири, и в Америке. Да вообще, они с иркутским воеводой всю Америку до самой земли Калифа промеж собой поделили. А там богатств… Только вот янки, французы, испанцы всякие лезут. Пока отбиваемся. А ежели прогоним Романовых обратно в Европу, представляешь, как царь моего батю озолотит. Слышал, наши Яицкий городок взяли. Скоро Оренбург падет, и тогда весь юг у Екатерины голым станет.
Мы уже вышли на берег большой замерзшей реки, где, со слов моего провожатого, вот-вот должны были начаться интересные состязания, но я все же успел закончить наш разговор:
– Относительно последних твоих слов, Иван Васильевич, я имею очень большие сомнения. Нет у Татарии такой силы, которая бы могла противостоять армии Ее Императорского Величества. И я склонен полагать, что не Орда возьмет Петербург и Москву, а семеновцы и преображенцы войдут в Тобольск и Томск. И тогда моя помощь тебе может очень пригодиться. Я почему про состояние батюшки твоего спрашивал? Ведь в империи деньги – всего полдела, их надо еще умело ко двору представить. В России все от должности зависит. Если есть у тебя должность, то и деньги у тебя имеются. А нет чина – извините, богатеть не положено. И лишь тот может быть богатым, кто верных людей среди чиновников имеет. Иначе можно всего лишиться. А можно и зажить на широкую ногу в Москве или даже Санкт-Петербурге, как ты мечтаешь. И пусть приказчики да управляющие порядок блюдут на твоих заводах и приисках, а денежки тебе будут капать. Правда, и в государеву казну тоже.
Тем временем представление начиналось. На оба берега Томи вывалила уйма народу. Некоторые – самые отважные и безрассудные – даже столпились на льду, чем вызывали законное возмущение береговых зрителей. По словам Ванюши, население Томска в ту пору составляло почти восемь тысяч душ. Из них добрая половина сейчас окружала ледяное ристалище.
