Рэй Брэдбери - О скитаньях вечных и о Земле
И все это затеял, конечно, Чарли Расколл. Вот сейчас он заглянет в дверь, крикнет: «С первым апреля!» — и все засмеются. Не может быть, что это мой ребенок. Какой ужас! Нет, меня разыгрывают».
Ноги Хорна пристыли к полу, по лицу струился пот.
— Уведите меня отсюда.
Он отвернулся; сам того не замечая, он сжимал и разжимал кулаки, веки его вздрагивали.
Уолкот взял его за локоть и спокойно заговорил:
— Это ваш ребенок. Поймите же, мистер Хорн.
— Нет-нет, невозможно. — Такое не умещалось у него в голове. — Это какое-то чудовище. Его надо уничтожить.
— Мы не убийцы, нельзя уничтожить человека.
— Человека? — Хорн смигнул слезы. — Это не человек! Это святотатство!
— Мы осмотрели этого… ребенка и установили, что он не мутант, не результат разрушения генов или их перестановки, — быстро заговорил доктор. — Ребенок и не уродец. И он совершенно здоров. Прошу вас, выслушайте меня внимательно.
Широко раскрытыми измученными глазами Хорн уставился в стену. Его шатало. Доктор продолжал сдержанно, уверенно:
— На ребенка своеобразно подействовало давление во время родов. Что-то разладилось сразу в обеих новых машинах — родильной и гипнотической, произошло короткое замыкание, и от этого исказились пространственные измерения. Ну, короче говоря, — неловко докончил доктор, — ваш ребенок родился в… в другое измерение.
Хорн даже не кивнул. Он стоял и ждал.
— Ваш ребенок жив-здоров и отлично себя чувствует, — со всей силой убеждения сказал доктор Уолкот. — Вот он лежит на столе. Но он не похож на человека, потому что родился в другое измерение. Наши глаза, привыкшие воспринимать все в трех измерениях, отказываются видеть в нем ребенка. Но все равно он ребенок. Несмотря на такое странное обличье, на пирамидальную форму и щупальца, это и есть ваш ребенок.
Хорн сжал губы и зажмурился.
— Можно мне чего-нибудь выпить?
— Конечно.
Ему сунули в руки стакан.
— Дайте я сяду, посижу минутку.
Он устало опустился в кресло. Постепенно все начало проясняться. Все медленно становилось на место. Что бы там ни было, это его ребенок. Хорн содрогнулся. Пусть с виду страшилище, но это его первенец.
Наконец он поднял голову; хоть бы лицо доктора не расплывалось перед глазами…
— А что мы скажем Полли? — спросил он еле слышно.
— Придумаем что-нибудь утром, как только вы соберетесь с силами.
— А что будет дальше? Можно как-нибудь вернуть его… в прежний вид?
— Мы постараемся. Конечно, если вы разрешите. В конце концов, он ваш. Вы вправе поступить с ним как пожелаете.
— С ним? — Хорн горько усмехнулся, закрыл глаза, — А откуда вы знаете, что это «он»?
Его засасывала тьма. В ушах шумело.
Доктор Уолкот явно смутился.
— Видите ли… то есть… ну конечно, мы не можем сказать наверняка…
Хорн еще отхлебнул из стакана.
— А если вам не удастся вернуть его обратно?
— Я понимаю, какой это удар для вас, мистер Хорн. Что ж, если вам нестерпимо его видеть, мы охотно вырастим ребенка здесь, в институте.
Хорн подумал.
— Спасибо. Но, какой он ни есть, он наш — мой и Полли. Он останется у нас. Я буду растить его, как растил бы любого ребенка. У него будет дом, семья. Я постараюсь его полюбить. И обращаться с ним буду как положено.
Губы Хорна одеревенели, мысли не слушались.
— Понимаете ли вы, что берете на себя, мистер Хорн? Этому ребенку нельзя будет иметь обычных товарищей, ему не с кем будет играть — ведь его в два счета задразнят до смерти. Вы же знаете, что такое дети. Если вы решите воспитывать ребенка дома, всю его жизнь придется строго ограничить, никто не должен его видеть. Это вы понимаете?
— Да. Это я понимаю. Доктор… доктор, а умственно он в порядке?
— Да. Мы исследовали его реакции. В этом отношении он отличный здоровый младенец.
— Я просто хотел знать наверняка. Теперь только одно — Полли.
Доктор нахмурился:
— Признаться, я и сам ломаю голову. Конечно, тяжко женщине услышать, что ее ребенок родился мертвым. А уж это… сказать матери, что она произвела на свет нечто непонятное и на человека-то непохожее. Хуже, чем мертвого. Такое потрясение может оказаться гибельным. И все же я обязан сказать ей правду. Врач не должен лгать пациенту, этим ничего не достигнешь.
Хорн отстранил стакан.
— Я не хочу потерять еще и Полли. Я-то сам уже готов к тому, что вы уничтожите ребенка, я бы это пережил. Но я не допущу, чтобы эта история убила Полли.
— Надеюсь, мы сможем вернуть ребенка в наше измерение. Это и заставляет меня колебаться. Считай я, что надежды нет, я бы сейчас же удостоверил, что необходимо его умертвить. Но, думаю, не все потеряно, надо попытаться.
Хорн безмерно устал. Все внутри дрожало.
— Ладно, доктор. А пока что ему нужна еда, молоко и любовь. Ему худо пришлось, так пускай хоть дальше будет все по справедливости. Когда мы скажем Полли?
— Завтра днем, когда она проснется.
Хорн встал, подошел к столу, на который сверху лился теплый мягкий свет. Протянул руку— и голубая пирамидка приподнялась.
— Привет, малыш, — сказал Хорн.
Пирамидка поглядела на него тремя блестящими голубыми глазами. Тихонько протянулось крохотное голубое щупальце и коснулось пальцев Хорна.
Он вздрогнул.
— Привет, малыш!
Доктор поднес поближе бутылочку — соску:
— Вот и молоко. А ну-ка, попробуем!
Малыш поднял глаза, туман рассеивался. Над малышом склонялись какие-то фигуры, и он понял, что это друзья. Он только что родился, но был уже смышленый, на диво смышленый. Он воспринимал окружающий мир.
Над ним и вокруг что-то двигалось. Шесть серых с белым кубов склонились к нему, и у всех шестиугольные отростки, и у всех по три глаза. И еще два куба приближались по прозрачной плоскости. Один совсем белый. И у него тоже три глаза. Что-то в этом Белом кубе нравилось малышу. Что-то привлекало. И пахло от этого Белого куба чем-то родным.
Шесть склонившихся над малышом серо-белых кубов издавали резкие высокие звуки. Наверно, им было интересно, и они удивлялись. Получалось, словно играли сразу шесть флейт-пикколо.
Теперь свистели два только что подошедших куба — Белый и Серый. Потом Белый куб вытянул один из своих шестиугольных отростков и коснулся малыша. В ответ малыш протянул одно щупальце. Малышу нравился Белый куб. Да, нравился. Малыш проголодался, Белый куб ему нравится. Может, Белый куб его накормит…
Серый куб принес малышу розовый шар. Сейчас его накормят. Хорошо. Хорошо. Малыш с жадностью принялся за еду.
Хорошо, вкусно. Серо-белые кубы куда-то скрылись, остался только приятный Белый куб, он стоял над малышом, глядел на него и все посвистывал. Все посвистывал.
Назавтра они сказали Полли. Не все. Только самое необходимое. Только намекнули. Сказали, что с малышом в некотором смысле немного неладно. Говорили медленно, кругами, которые все тесней смыкались вокруг Полли. Потом доктор Уолкот прочел длинную лекцию о родильных машинах — как они облегчают женщине родовые муки, но вот на этот раз произошло короткое замыкание. Другой ученый муж сжато и сухо рассказал о разных измерениях, перечел их по пальцам, весьма наглядно: первое, второе, третье и четвертое! Еще один толковал ей об энергии и материи. И еще один — о детях бедняков, которым недоступны блага прогресса.
Наконец Полли села на кровати и сказала:
— К чему столько разговоров? Что такое с моим ребенком и почему все вы так много говорите?
И доктор Уолкот сказал ей правду.
— Конечно, через недельку вы сможете его увидеть, — прибавил он. — Или, если хотите, передайте его на попечение нашего института.
— Мне надо знать только одно, — сказала Полли.
Доктор Уолкот вопросительно поднял брови.
— Это я виновата, что он такой?
— Никакой вашей вины тут нет.
— Он не выродок, не чудовище? — допытывалась Полли.
— Он только выброшен в другое измерение. Во всем остальном совершенно нормальный младенец.
Полли уже не стискивала зубы, складки в углах губ разгладились. Она сказала просто:
— Тогда принесите мне моего малыша. Я хочу его видеть. Пожалуйста. Прямо сейчас.
Ей принесли «ребенка».
Назавтра они покинули клинику. Полли шагала твердо, решительно, а Питер шел следом, тихо изумляясь ей.
Малыша с ними не было. Его привезут позднее. Хорн помог жене подняться в вертолет, сел рядом. И вертолет, жужжа, взмыл в теплую высь.
— Ты просто чудо, — сказал Питер.
— Вот как? — отозвалась она, закуривая сигарету.
— Еще бы. Даже не заплакала. Держалась молодцом.
— Право, он вовсе не так уж плох, когда узнаешь его поближе, — сказала Полли. — Я… я даже могу взять его на руки. Он теплый и плачет, и ему надо менять пеленки, хоть они и треугольные. — Она засмеялась. Но в этом смехе Питер расслышал дрожащую болезненную нотку. — Нет, я не заплакала, Пит, ведь это мой ребенок. Или будет моим. Слава Богу, он не родился мертвый. Он… не знаю, как тебе объяснить… он еще не совсем родился. Я стараюсь думать, что он еще не родился. И мы ждем, когда он появится. Я очень верю доктору Уолкоту. А ты?
