Сергей Снегов - Диктатор
И сразу грянуло событие, вначале тоже показавшееся хулиганской акцией, но, как мы теперь знаем, повлиявшее на судьбы всего мира. В Клуре в ответ на женское движение в Кортезии возникло свое. «Мир и помощь!» — так обозначили свои требования женщины Клура, заполонившие улицы. Это было стихийное буйство, какая-то дикая волна, вдруг выплеснувшаяся на улицы, — вождей там не было, главарем становилась всякая женщина, взбиравшаяся на импровизированные трибуны — крыши уличных ларьков, платформы водоходов, а одна даже взгромоздилась на электроорудие и оттуда проклинала все орудия мира. Правительство запретило в столице Клура Ферморе все митинги, но в ответ женщины хлынули на главную площадь города. В этот день правительство обнародовало очередной декрет, что продовольственные пайки сокращаются еще на треть, и тем предрешило свой конец. Разъяренные женщины ворвались во дворец, министры разбежались кто куда. Женщины двинулись на стереостанцию, их становилось все больше, они все яростней орали. Мужчины не присоединялись к ним, только из домов, с тротуаров сочувственно наблюдали за ошалелым натиском своих подруг.
Но ни один солдат не встал наперерез потоку женщин, ни один офицер не отдал приказа к сопротивлению. Потом стало известно, что директор станции кричал начальнику охраны: «Остановите этих безумных! У вас же оружие в руках!» А начальник охраны презрительно бросил: «Я воюю только с вооруженными мужчинами, а не с безоружными женщинами!» И приказал своим солдатам отойти от ворот, чтобы женщины по оплошке сами не набросились на них.
Толпа ворвалась в операционный зал. Перед камерами одна из женщин вышла вперед и прокричала:
— Латаны! Вы помогли нам спасти детей. Помогите нам и теперь! Помогите нам!
Женщины одна за другой взывали перед камерами о помощи. И обращались только к нам, только к Латании, ни одна не потребовала благодеяний от кортезов, ни одна не помянула Аментолу. И я с замиранием сердца смотрел на их исхудавшие лица, на знаки жестокой нужды, сделавшей серыми их щеки, костлявыми их плечи — еще недавно женщины клуров слыли красавицами! А из толпы вытолкнули худого мальчишку лет восьми, и мальчик плакал, протягивал тонкие ручонки и молил:
— Дедушка Гамов, помоги! Дедушка, помоги!
Я уже говорил, что навеки запечатлелся во мне облик несчастной девочки, погибшей во время нападения воздушных пиратов Кортезии на наш мирный городок — опрокинутое на спину тельце, ужас в личике, руки, протянутые к небу, молящие грозное небо о пощаде… Много дней преследовало меня лицо ребенка, просившего у неба спасения и не получившего его. И я знаю, что в той жестокой каре, что судили мы убийцам-пилотам, немаловажную, может быть, даже главную роль сыграл образ этой молящей о пощаде девчонки, вечно возобновлявшийся в памяти, вечно пронзавший болью сердце…
И еще не кончил этот плачущий мальчик простирать ко мне с экрана свои ручонки и взывать со слезами о помощи, как я уже знал, что никогда не забуду его и никогда не перестанет звучать во мне его милый, его жалкий голосок. И еще я знал, что на Гамова, смотревшего, как и я, в эти минуты передачу из Клура, призыв мальчика подействует еще сильнее, ибо обращен непосредственно к нему. И выбор Гамова уже сделан — он пойдет по единственно возможному для него пути.
Женщины еще не завершили свои призывы, когда на стереостанцию ворвались солдаты. И это были не охранные войска, а жандармерия. Солдаты выбрасывали женщин из зала. И я увидел, как дюжий солдат схватил мальчишку, умолявшего о помощи, донес его до двери и вышвырнул вон — оператор заснял эту сценку от начала до конца. Мальчик вырывался, кричал: «Пустите меня!», а жандарм гоготал, ему было весело оттого, что он сильней. А затем появились водометы и на толпившихся женщин обрушилась вода — валила с ног, заставляла бежать не глядя куда…
Всего десять минут понадобилось, чтобы погасить женский бунт…
В завершение на стереоэкране появился командующий столичным корпусом Арман Плисс. Он объявил, что гражданское правительство страны проявило полную неспособность справиться с ситуацией. Министры разбежались. Он не собирается разыскивать этих трусов и возвращать им власть. Армия берет всю власть в стране. Он назначает себя временным правителем и предупреждает, что не подумает ограничиваться слюнтяйскими запретами. Воспрещаются всякие собрания, протесты, митинги, болтовня и выкрики, мешающие порядку. И он имеет честь сообщить народу очень важную весть. Он только что беседовал по телефону с Амином Аментолой. Великодушный президент великой Кортезии возобновляет продовольственную помощь Клуру и Корине. Скоро в наши порты придут нагруженные доверху суда. В связи с таким поворотом событий всякие тайные либо публичные обращения за помощью к коварной Латании будут расцениваться как государственное преступление. Клур никогда не предавал и не предаст своих союзников. Война с Латанией продолжается до победы.
Он говорил, я рассматривал его. Он был импозантен, этот корпусной генерал Арман Плисс: высокая фигура, узкие плечи, непомерная голова — если бы стоячий воротник не подпирал ее, она качалась бы на длинной и тощей шее, как чугунный шар на резиновой палке. А на краснощеком лице нос такой величины, что его хватило бы на троих. И в довершение картины мощные усы, концы их подбирались к мочкам ушей. В общем, фигура и физиономия для карикатуры. С него и рисовались карикатуры в либеральных газетах, там его дружно не терпели.
И я знал об Армане Плиссе, что в армии он из самых непримиримых, воинский долг ставит выше политики. Он возражал и против пропуска наших водолетов в Кортезию для казни пилотов-пиратов. И даже объявил, что, будь его власть, он сбил бы наши водолеты еще на подходах к границе, ибо если при этом погибнет с сотню заложников, то зато не совершится позор свободного пролета машин над территорией их страны.
Вот таков был этот узкоплечий, большеголовый, усатый корпусной генерал Арман Плисс. И то, что он пришел к власти в Клуре, меняло всю ситуацию. Образ молящего о еде ребенка стушевывался перед ликом фанатика войны. Я думал уже не о мальчике, а о том, какое изменение в нашей политике вызовет появление этой усатой бестии.
Гамов думал о том же и созвал Ядро. Против обыкновения, он сел за председательский стол, а я сбоку от него.
— Вы все слушали речь нового правителя Клура, — начал Гамов. — Аментола согласился на экспорт продовольствия в Клур и Корину. Правда это или вранье, чтобы успокоить народ? Вы, Прищепа?
— Аментола и вправду отказался от прежнего решения заморозить экспорт, — сказал Прищепа. В порты уже прибывают товары на вывоз. Плисс не очень интеллектуален, зато прямолинеен и честен. Он ненавидит ложь и лжецов. Такого человека Аментола не стал бы обманывать, опытный политик прекрасно сознает, с кем имеет дело.
— Штупа, какая вероятность, что обещанное продовольствие достигнет Клура?
— Никакой! — ответил Штупа. — Аментола властен над своими складами, но не над зимней погодой в океане. Весной и летом мы с двух сторон насиловали океан, сейчас он временно получил покой. Покой океана зимой — это бури, дикая круговерть на воде и в воздухе. Там сейчас все ходит ходуном. Ни одно судно в такую погоду не выйдет на водные просторы.
— Разве Аментола не может метеонасилием принудить океан к спокойствию и зимой?
— Может. Но тогда израсходуются все запасы энерговоды. С чем он начнет весеннее наступление?
— Ясно. Продовольствие либо вообще не поступит через океан, либо его будет так мало, что в голодающих странах ничего не изменится. Третий вопрос. Как будем действовать мы?
Он не назвал, кому отвечать. Я сказал:
— Гамов, у вас ведь уже есть готовое решение.
— Да, есть. Хочу предложить его на ваше рассмотрение.
Он все же помедлил, — оглядывал нас, молча прикидывал, кто будет сразу за, кто выскажет сомнения, кто встанет против. Что до меня, то впервые в нашей совместной работе я решил ему сопротивляться. Он тоже догадывался об этом и волновался. Даже голос его вдруг стал другим — глухим и сдавленным.
Потом он сказал, что от того, как мы поведем себя в создавшейся ситуации, зависит не только перспектива войны, но и дальнейшая жизнь человечества. Он раньше не прибегал к таким высоким словам, хотя бывали очень сложные положения и принимались очень трудные решения. Но сегодня только такие чрезвычайные слова точно отвечают чрезвычайности момента. Возникла возможность совершить еще не слыханный в истории поступок — спасти от голода тех, кто держит против нас оружие. Он повторяет — история еще не знала, чтобы протягивали руку помощи тому, кто поднимает на тебя меч. Все совершалось по-иному — радовались беде врага, ликовали, когда он погибал, такова обычность войны. И ему могут сказать — а разве у нас не война? Так будем действовать по-военному! На войне как на войне! Но он возразит — а разве обычность войн предотвращала их? Если один пересиливал и побеждал, то другой замыкался и копил силы для реванша. Всякая война, даже начавшаяся из-за пустяков, порождает страшное дитя — взаимную ненависть. Но ненависть — это не только политика государств, это рак души. Ненависть не рождает дружбы, даже примитивного сотрудничества, даже равнодушного сосуществования. Ненависть побуждает ненавидящего все снова и снова бросаться на своего врага. Вдумайтесь, как мы планируем победу в войне? Мы видим ее в том, чтобы одолеть в новом сражении, в «решающей битве», так это называется на военном языке. Победа для нас в одном — настолько ослабить врага, чтобы он поднял руки. Это, конечно, победа, но настоящая ли? Руки враг поднял, а что творится в его душе? Появилась ли в ней любовь к нам, нет, не любовь, простая дружба, нет, не дружба, обычное благожелательство, простенькое добрососедство? Говорю и снова говорю: ненависть не тот фундамент, на котором строят благополучие! И вот появилась уникальная возможность нанести удар в глубину души врага, в тот глухо замурованный тайник, где клокочет ненависть к нам. Ударить по ненависти любовью, сразить нетерпимость великодушием, преодолеть отвращение приязнью — да ведь это сражение не в уже возникшей войне, а сражение с самим понятием войны, выжигание того болота, где кишат и плодятся, постоянно возобновляясь, отвратительные миазмы вражды, подозренья, ненависти. Вот такая появилась у нас необыкновенная возможность! Неужели мы окажемся недостойны великой миссии, открывшейся нам? Да, мы можем проиграть — и вместо объятий с недавним врагом увидеть у него, усиленного нашей же помощью, импульсатор, наставленный нам в грудь. Я и этого варианта не исключаю, я вижу его так же отчетливо, как вы. Но если ненависть, злое сердце войны, бросит наши армии на взаимное истребление, то ведь негодование в наших душах на коварство врага не ослабит, а усилит нас. И при любой черствости граждан его страны, при любой слепой преданности его солдат приказам своих командиров, какая-то часть его людей будет все же покорена нашим великодушием, а это не усилит, а ослабит его армии — тоже факт в нашу пользу. Я предлагаю ответить согласием на просьбу женщин Клура, захвативших на несколько часов стереостанцию. Я слышу в их призывах глубинный голос народа этой страны. Я прошу оказать продовольственную помощь населению Клура и Корины!
