Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец
– Про таких, как я с золотинкой моей, в Андрии говорят: сошелся щипец с мордашкой, так и щенки без хвоста, – ответствовал Бэс. – Ничего, главное, чтобы хоть что-то и когда-то появилось.
После того мы вышли из Горной Страны навсегда, сопровождаемые всяческими напутствиями. Шушанк особенно горевал, расставаясь с верным другом так надолго, если не навсегда: чувствовал, что семейный – не то, что холостой. Однако спуститься в Андрию самому и помыслить не хотел: от добра добра не ищут.
Мы могли бы без труда проникнуть в Лес через земли Болотников, но решили, что невзрачная старуха, две женщины и две собаки – зрелище для андров неудивительное. Хотя тот же Шушанк советовал задержаться в Горах на столько, сколько понадобится, чтобы Бэсу-Эмманюэлю дозреть и оснежначиться до конца – ибо нас предупредили, что в Стране Кхондов, не говоря об Андрии, этот процесс может долго блокироваться на уровне подсознания, – мне непременно хотелось пройти Землю Вечной Осени насквозь. Вот только времени для этого, по моим ощущениям, почти не оставалось: столько наших отяготило ее собой, что каждое мгновение могло начаться новое и непонятное.
Пока насторожились не обыватели, а всего лишь войска внутренней службы. На наше счастье, Андрия как никогда была переполнена рабочими-сезонниками, дела у дворников хватало по завязку, а за драгоценные камушки вполне можно было раздобыть абсолютно натуральные паспорта у человеческих бродяг, не говоря уже о любой местной одежде – как женской, так и мужской. Шустрил, как всегда, Бэсик, используя своих знакомцев из числа тех благонадежных «немтырей», которые натурализовались еще до Великого Переселения Кошек, инсанских полукровок-финансистов и андров из окультуренной мафии. Однако ему помогал и Арт, который стал к этому времени завзятым подпольщиком. Я обучала моих невесток: лучше не мазаться, если ты можешь выдать себя за инсанку, и незачем носить плотную вуаль, если ты бедно одета. Красота – штука в Андрии очень условная, под нею имеется в виду исключительно упаковка или, как говорят, прикид. Вообще-то не они меня могли демаскировать, а скорее я – привлечь к ним внимание: все из-за того, что я, оказывается, в свое отсутствие и нежданно-негаданно для себя приобрела статус вождя оппозиции. Это благодаря моей шпионской сети и кое-каким связям с аристо, носящим личный характер. Н-да… Вот она, изнанка мирской власти! Еще спасибо, что мои духовные похождения в Горах пока держались на уровне не слишком внятной мифологемы. И все равно: порой доходило до того, что на еле уловимый, нечаянный знак нашего тайного алфавита привставала с мест половина здешней конки или – как его там? – мальпоста.
Зольная граница с Триадой, как меня и предупреждали, была заброшена по причине куда более насущных и болезненных пертурбаций внутри андрской страны.
Но… О Лес! Как сладко обнаружить, что он стоит по-прежнему, что за время твоего отсутствия он разросся, посвежел и звенит голосами неисчислимого множества Живущих. О том, что никаких вертушек-вертячек над ним не шастает, пепелища заровнялись, а мусор окончательно истлел и похоронен, нам даже не говорили – так это было очевидно. Сообщали более о домашнем: Серенины молочные братцы попереженились, а сестры вышли замуж, Хнорк развелся и со своими старшими (чистейшая формальность), и со своей юницей – сам нашел ей молодого, потому что вечно пропадает в соседнем родовище «пегих» сукков по каким-то особенным делам, Раух помер, бедняга, ну да совсем старик был. После Арккхи и меня никакого вождя у кхондов не заводили – ждали меня, чтобы посоветоваться. Все понимали, что в Лесу я свое отыграла, но вот проблема: следует ли из ненаследственного характера кхондской власти, что сына вождя вообще нельзя выбрать на его место? Ибо такого, что принес в Запредельный Лес Артханг волею своей чудесной матери, не приносил никто из кхондов: он заключил первый истинный брак с Меняющейся, притом высокородной.
– Я сдержала свое слово, мой Лес, – сказала я, когда меня не слышал никто, кроме него. – Я принесла изменение.
Ибо мы насытили эту землю смешанными браками и детьми этих браков и любовей. На сей раз они рождались повсюду, даже у Болотников, как доносили мне; их зрелость могла прийти к ним так же быстро, как к Серене, и были они – как те, кто считал себя четвероногим, так и те, кто считал себя прямоходящим, – крепкими, ловкими и на редкость смышлеными. А сильные мужи… Они вынуждены были скрывать свою изменчивость, и это была нелегкая задача – нелегкая скорее психологически. Потому что надо было ждать. Терпеливо ждать.
И мы ждали.
Тем временем андры – по крайней мере, среднее и старшее поколение – все глубже погрязали в суеверии и дурной мистике. Даниэля (Даниила Святого и Трисветлого) большинство считало невинной жертвой чьего-то абстрактного окаянства, сыном гневного Солнца, который возвратился к Отцу; но – вот парадокс – числя за родом андрским сакральную вину, реальную всяко пытались переложить то ли на сатанистов-кошатников, поклонников Большого Черного Пантера (!), то ли на мунков и нэсин. Не хватало, чтобы они обоготворили в качестве третьей ипостаси Шар, образ, который сами же и сотворили. Хотя именно это почти что произошло.
В общем, когда андры почуяли дыхание снежнаков за своей спиной, они со страху превознесли Самого Главного Оборотня так, как никто и ожидать не мог!
А вот его полуприятелей, поклонников господина Сифра, можно сказать, заклевали. Это были и вовсе высокородные, пифагорейцы, поклонники магии больших чисел. Кот у них был символом мудрости и знания. Одним чохом их причислили к номинальным сатанистам, особам совершенно иного толка: то были неудовлетворенные андрским бытием и андрскими идеалами юнцы и подростки, которые сперва, исключительно из чувства противоречия, зациклились на кошках, а потом и из того же чувства, и по неосторожности слегка подсели на психотропные поганки – те самые, о которых Лес тщетно пытался предупредить Андрию через каурангов. В результате эти юнцы стали легкой добычей не столько наркоторговцев, уголовников и психиатров, сколько здешних рясофорных шаманов. Последние успешно изгоняли беса наложением рук и потому даже малость инициировали поглощение зелий. Я вспоминала отшельников Фиваиды, что, по слухам, потребляли наркотический корень балиниты во время христианских медитаций.
Сатанисты были по существу ребятки славные, в большинстве своем из интеллигентных и полуинтеллигентских семейств. Достаточно было оградить их от влияний – а дальше уже работали наши лесные медиаторы, противоядия и тоники, настой из которых отвязывал их не хуже Слова Божьего. Слово у нас тоже имелось – вы не забыли, я думаю, той книги с маргиналиями? – куда более полное, чем у жрецов, и очень апокрифичное. То есть не купированное и не пропущенное через мелкое сито.
Тут возникла проблема. Отсутствие наркоты обнаруживает некую дыру в душе, которую обычно бывает нечем заполнить. Поэтому мы догадались: а – свести сатанистов с числецами, б – навести математиков на след воплощенных образов этого культа. Иначе говоря, тот же хитрый и вездесущий Бэс напал на след Серениного пребывания в Сухайме и, к моей радости, обнаружил процветающую ферму, обвенчанных Айзакью и Сорри (премилая вышла парочка) и моих прекраснейших кис – Багира и Киэно – в окружении котят самого разного возраста! Деток мой Кот-Скиталец, Кот-Подвижник отлил в себя, даже тех, кто мастью попал в его грозную супругу, и они уже давно пользовались в кругах истых котолюбов особой популярностью, как бы подпольной.
Итак, в деревенской усадьбе был заложен первый чистый храм котопоклонников. Киэно и Мой Любимый Кот навестили меня в моем лесном доме и порадовались на всех нас. От них я, кстати, услышала о Серене и Эрбисе нечто совсем уж непонятное для моих прозаических мозгов: будто бы они ждут «с изнанки времени» урочного часа, того же, что и я, – когда совсем новое и в то же время старое придет в этот мир и перевернет его весь, начиная с того места в Храме, где принял на себя корону Мартин Флориан Первый и, надеюсь, Последний.
Я постепенно свыкалась с ролью домохозяйки и будущей бабки: удивительно бывает устроена жизнь! Сын мой все чаще и привычнее входил в человеческий образ: похоже, кхондам такое будет скорей по плечу, чем другим Живущим. Был он сильно похож на меня молодую, всем, кроме карих глаз, которые так никогда и не стали у него снежнацкими: худощавый и чуть скуластый, нос носатый, как у семита, и хорошей формы, рот длинен и улыбчат, а волевой подбородок хоть и не как у супермена, зато с милой ямочкой посредине. На голову меня выше и едва ли не по плечо своей жене. Но какая уйма обаяния, какое лукавство во взоре, какое чувство такта – ох, я понимала свою невестку!
Бэс был не так удачлив: никак не мог преодолеть тот барьер, который так просто было переступить кхонду. (Потому что вскоре после почина Артханга Горы стали посылать своих невест прямо нам, и их мужья легко и охотно превращались в людей, более похожих на нэсин, чем на андров – из чего, кстати, можно было заключить, что инсаны – более древний тип, не подвергшийся радиационной мутации. Но я забегаю вперед.) Его Цехийя как была, так и оставалась милой простушкой: около нее было уютно, как дождливым вечером у ручного зарешеченного огня, когда на каминной плите поет чайник, а за печкой подпевает ему сверчок. Притом была она вовсе не глупа и неплохо научена всяким андрским и инсанским премудростям, но образованна как-то ненавязчиво. Ученая детка, которую знание пока не достало до сердцевины и не нарушило ее покоя. Да что там – она даже не волчицей казалась, а большим плюшевым мишкой из тех, что продавались в постперестроечном «Детском Мире» за половинку лимона. Когда Цехийя не возилась по хозяйству, до чего была великая охотница, и не пребывала в соломенных вдовах, то сидела на порожке складного домика или на низкой скамейке, обхватив Бэс-Эмманюэля поперек толстенькой талии. А женственна была до того, что не такой тертый калач, как он, давно бы сдох от любовного томления. Любились-то они больше по ночам – так и ей было привычнее, и он не стеснялся своего не очень взрачного андрского обличья, которое ненароком вылезало из него в моменты страсти и самозабвения. Потому что – вылезало-таки, и это был скромный, но прогресс.
