Ди-Джей - Александр Берник

— Доброе утро сударь. Меня зовут Ди Балаш. Я профессор, учёный на службе Святого Престола.

Он сознательно не стал афишировать имена и звания работодателя, усреднив свою принадлежность таким обтекаемым образом, потому что изначально не знал, как на королевской кухне относятся к тому же епископу Люсона. Вполне возможно, что так же, как и к халявщику Сёме.

Лжепрофессор ещё по дороге обдумал, каким образом оформить свою, в общем-то неординарную просьбу. Но думал на эту тему недолго, в общем-то сразу найдя, как ему показалось, приемлемый вариант.

— Мне нужна кровь, — не ходя вокруг да около, ошарашил он повара в лоб.

Тот среагировал немедленной сменой выражения лица. Если бы эмоции подсвечивались надписями на лбу, то там бы читалось: «но я не донор!». Диме читать его эмоции и не требовалась, потому что он тут же уточнил:

— Курицы, свиньи, коровы. Не важно.

Гримаса повара вновь сменила предполагаемую надпись на лбу, типа: «а для каких таких бесовских ритуалов?».

— Боже упаси, — поспешил ответить проситель на незаданный вопрос, — исключительно для научных трудов на благо церкви и Господа Нашего.

При этих словах молодой человек даже позволил себе перекреститься слева направо, как истинный католик. Вот только не знал, правильно ли сделал. Толи двумя перстами необходимо махать, толи тремя, толи вообще ладонью, как осенял всех епископ-герцог. В конце концов, Дима кончал университет и в этой и той жизни, а не духовную семинарию, поэтому ему простительно.

Последним аргументом в этом странном односторонним виртуальном диалоге стал золотой, зажатый в пальцах и выставленный на уровне глаз собеседника. И по очередной смене эмоции на лице старшого Дима понял, что с этого и надо было начинать.

Глава поварской мануфактуры хищно улыбнулся и чуть ли не бегом кинулся кого-то убивать. Молодой человек хотел было остановить ретивого толстяка, мол, мне не так срочно, на ужин зайду, но вовремя спохватился, сообразив, пусть бежит. Чем раньше, тем лучше.

Сёма ещё и половину корзины не экспроприировал, когда появился главный повар с глиняной бутылью объёмом с литр, с плотно подогнанной пробкой, бережно неся её обеими руками. Торг был короток. Посудина с кровью перекочевала Диме — золотой старшому. По рукам бить не стали, так разошлись, но оба довольные.

Правда, лжепрофессор тут же опомнился, что забыл поинтересоваться, кого же ради этого золотого тот зарезал. Но повар уже скрылся из виду, видимо побежал прятать незапланированный приработок. Дима посмотрел на бутыль, пожал плечами и согласился, что по большому счёту — какая разница.

Хотя на всякий случай откупорил тугую пробку и понюхал содержимое. А вдруг чего другого набодяжил? Кровь пахла кровью, это его окончательно успокоило. Правда, не разобрал тонкие нотки аромата, потому что толстые забили, да так, что позывные рвоты к горлу припёрли. Заткнул бутыль. Отдышался.

За ужином на кухню с Сёмой не пошёл, сославшись на то, что всё уже там видел и у него другие планы. Мол, хочет ещё раз по мануфактурам пройтись, присмотреться, прицениться. Нравится многое, жаль, денег пока маловато.

Монах махнул рукой.

— Зелёный ты ещё. Жизни не знаешь. Обманываешься как сорока на всё блестящее, не понимая, что главная ценность человеческого бытия — это пожрать. Ибо жизнь, — с философски заумным видом заметил перекормленный служитель истинной веры, — есть непрерывный перевод еды в говно.

Здесь он сделал многозначительную паузу и посмотрел на компаньона, оценивая его реакцию на свой жизненный лозунг. На что развеселившийся Дима кивнул, в принципе с ним соглашаясь.

— Да, Сёма. Еда — это основа всех какашек. В этом ты прав.

— Господь наш сотворил для человека еду вкусной, — поучительно продолжал святой отец свою проповедь, задирая палец к небесам, — мы её потребляем, вкусность оставляем себе, — он в блаженстве огладил своё безразмерное пузо, — а говно из себя выбрасываем. Ибо вкусность — благодать божия, а сама по себе еда — какашки. Это ты правильно заметил.

Попаданец выслушал философскую концепцию Сёмы с кривой ухмылкой. Такой весёлой точки зрения на процесс питания ему ещё в жизни не доводилось слышать и, находясь в приподнятом настроении, решил подзудить обжору.

— А знаешь, Сёма. У нас в Пражском университете ряд учёных мужей с пеной у рта доказывали, что значительно полезней употреблять еду невкусную. Они называли это здоровое питание.

На что монах-философ вкусности пожал покатыми плечиками, смотря расфокусированным взглядом куда-то в пол, и подытожил:

— Ну, говноеды. Что с них взять. Ничего святого.

И с тем подался на очередной продовольственный грабёж.

Дима, от души повеселившись, тем не менее, занялся делами — изготовлением маски. Вооружившись ножницами монаха и обнаружив в его запасах белый клей, непонятно из чего сваренный, но посчитав его для пропитки и придания нужной формы тряпке лучшим из всех обдумываемых ингредиентов, он варварски отстриг полосу от собственной ночной сорочки и с предвкушением результата уселся за рукоделие.

Что-то боле-менее удобоваримое получилось только из третьего куска отрезанной полосы. Первый потратил на эксперименты. Следовало понять, как придать тряпке нужную форму, да ещё чтобы рога стояли как член на Машку.

С рогами оказалось, как раз всё намного проще. Клей застыл, и они встали, превратившись в два остроконечных штыка, которые запросто можно было использовать в качестве холодного оружия. Ну или забодать ими кого-нибудь на смерть, исколов в качестве дырокола до состояния решета.

А вот с формой получалось не очень. Сдуру, как клей слегка подсох, попытался просто приложить её к лицу, но жестоко за это поплатился, изрядно выщипав брови. Они вроде остались на месте, но больно было аж до слёз.

Только с третьей попытки удалось сделать, как задумал и без ущерба для лица, защитив растительность над глазами наслюнявленными кусочками писчей бумаги. После чего преступил к художественной росписи кровью и чернилами. Сочетания красного с чёрными давали как раз нужный купаж.

Маска получилась страшной. Это он оценил на собственной шкуре, когда позже, оторвавшись от перевода очередной научной ереси, заглянул к себе до поганого ведра и наткнулся взглядом на висевшее на гвозде для просушки самопальное карнавальное изделие. От неожиданности аж сердце в пятки ушло и дух перехватило. В сумраке масляной лампадки придуманный лик Сатаны выглядел бесподобно.

К вечеру Дима сел за написание послания. Просидев несколько минут над чистым листком бумаги и размышляя, он неожиданно пришёл к выводу, что бумага в этом деле лишняя. Послание необходимо доводить до молоденькой, а значит,