Андрей Столяров - Изгнание беса (сборник)
Так что же именно дал нам Оракул?
Знание времени и обстоятельств собственной смерти, сколько бы блистательных философских работ ни пыталось это обосновать, с точки зрения нормального человека вряд ли можно считать таким уж благодеянием. Как биологический вид мы к этому не приспособлены. И скорее всего, никогда не привыкнем, что день “боя часов” известен заранее. Это для человека просто психологически неприемлемо. Мы иначе устроены. Нам вовсе не требуется знание смертных координат. Разумеется, можно, как, вероятно, и поступает Оракул, не вдаваясь в подробности, рассматривать человечество как некий целостный механизм и предупреждать его о поломках разных мелких деталей. Ради бога. Однако есть вещи, которые отвергаются нами сразу. Окончательно и в какой бы то ни было форме. Компромисс невозможен. “Бойня пророков” свидетельствует об этом со всей очевидностью.
Что еще в таком случае мог бы представить Оракул?
“Философский камень” как был, так и остается тайной за семьюдесятью печатями. И скорее всего, пребудет в таком состоянии до скончания мира. Пусть его технологическая рецептура достаточно примитивна. Берется то-то и то-то, с ним производится такое-то и такое. Добавляется пятое, двенадцатое, тридцать девятое. Посыпается вслед за этим толчеными мухоморами. Сверху, чтоб завершить, торжественно сажается черная кошка. Только обязательно кошка, и непременно – с голубыми глазами… Айн, цвай, драй!.. Цилиндр фокусника поднимается… Фир, фюнф, зекс!.. следует взмах волшебной палочкой… Вуаля!.. Один процент всех атомов в веществе замещен; и не просто, а – соответствующими соседями по таблице. Ловкость рук, господа, и никаких радиоактивных отходов…
Или, может быть, “роса Вельзевула”, собранная некогда Брюсом? Про нее мы точно знаем одно: она смертельно опасна. Мгновенная гибель Бориса Зарьяна с сотрудниками не оставляет сомнений. Корпус, где добровольцы в свинцовых костюмах вскрывали тигель, вот уже года два коричневеет, как зуб, посередине черного выжженного пятна. Даже трава не растет в радиусе около двухсот метров. Но, пожалуй, это и все; прямо скажем, немного. Не существует защиты, мы просто не можем ее исследовать.
Об апокалипсисе в Бронингеме уже говорилось. И о катастрофическом развале ЕАКС – в той же мере.
И, вероятно, единственное благо, которое пока не вызывает сомнений, это тысячу раз перемолотый в различных дискуссиях “вечный хлеб”. Нитчатая зеленая масса, похожая на застойные водоросли. Технологию производства ее выловил еще Ян Каменский. Самый первый успех, и потому, наверное, самый памятный. Но опять таки: мы до сих пор толком не знаем, что это такое. В отношении “вечного хлеба” действует все тот же универсальный рецепт. Берется то-то и то-то, с ним производится такое-то и такое… добавляется… присыпается… далее помещается в воду… Вуаля!.. Получается нечто, насыщенное белками и способное к размножению. Причем согласно нашему традиционному взгляду на то, что представляет собой белковая жизнь, это нечто не только не может размножаться и прорастать, но и просто существовать сколько-нибудь заметное время. Кажется так – водоросли буквально впитывают в себя все известные виды энергии: радиационную, магнитную, тепловую, вероятно, даже гравитационную, и, используя в качестве субстрата обыкновенную воду, непосредственно превращают их в массу, богатую глюкозой и протеинами. Культивирование “вечного хлеба” не требует особых затрат. “Хлеб” не портится при хранении и годен в пищу без дополнительной обработки. Развивающиеся страны выращивают его десятками тысяч тонн. Проблема голода для Земли таким образом решена. Но очевидно также, что эта проблема уже давно могла бы быть решена и другим путем – средствами самого человечества, без упований на помощь Бога или чужого разума – просто за счет отказа высокоразвитых стран от некоторой части материальных излишеств.
Разумеется, Оракул дал нам очень многое.
Мы теперь твердо уверены, например, что мы не одни во Вселенной. И хоть данное знание, на первый взгляд, не относится к числу прикладных, его значимость как катализатора в дальнейшем развитии человечества трудно переоценить. Одно дело – самооценка, пусть даже самая, насколько возможно, критическая, и совсем другое – холодное, пристально регистрирующее внимание со стороны. То внимание, которое не позволяет сделать явно опрометчивый шаг. В этом качестве присутствие Оракула на Земле имеет глубокий смысл.
Мы также знаем теперь, опять-таки благодаря в основном Оракулу, что эпоха компьютеров – не то чтобы ступор цивилизации или, хуже того, полный тупик, но по крайней мере, не высшая и не единственная мера прогресса. Есть принципиально иные пути, возможно, более перспективные. И мы вынуждены поэтому пересмотреть некоторые, казалось бы, незыблемые мировоззренческие догматы.
Все это тоже – несомненная заслуга Оракула.
Так что вопрос, вероятно, лишь о цене, которой оплачены знания. Не чрезмерны ли жертвы, как правило, неизбежные на этом пути. Сколько требуется усилий, чтобы трагедия, по скверной нашей привычке, не превратилась в фарс. И стоит ли платить вообще?
Пока безусловно ясно только одно: отказаться от контакта с Оракулом, что бы он собою ни представлял, запретить его изучение и тем более уничтожить, повернув “атомный ключ”, захлопнуть дверь, ведущую в неизвестность, по-видимому, уже нельзя. Это означало бы наше полное и окончательно поражение. Это был бы и в самом деле тупик, какими бы вескими доводами данное действие ни мотивировалось. Нельзя отшатнуться в ужасе и закрыть глаза. Нельзя просто сказать: “Мы этого не понимаем и не поймем никогда”. Ибо, сказав нечто подобное хотя бы единожды, человек сам поставит в будущем жесткий цивилизационный предел и, проявив слабость перед лицом опаляющей пустоты, перестанет быть тем, чем он сейчас в какой-то мере является.
В ров набралась бурая дождевая вода. Я шагнул было вдоль русла и сразу же ушел по колено. Вода была теплая и, как ряской, подернута густым мелким сором. Деревянные подметки увязли. Я с трудом выполз наверх по липкому скату.
Хермлин уже ждал меня – протягивая измазанную глиной руку.
– Видите, все-таки выбрались, – сказал он, помогая перевалить через край.
– Думаете, что выбрались? – с сомнением спросил я.
– Ну теперь-то, надеюсь, как-нибудь добредем…
Чуть отдышавшись, мы вытащили изо рва Катарину. Она сразу же улеглась на скользкой земле – лицом к небу. Сказала, будто во сне, прикрыв веки:
– И все же это опять модель – второй апокалипсис… Гюнтер был прав: о н оперирует только сверхсмысловыми структурами… Наверное, до сих пор о н нас просто не замечал… Мы для него – инфузории, меньше, чем тараканы… Анатоль, что там планировалось насчет “Гулливера”?..
Хермлин с тревогой посмотрел на меня:
– Бредит?
– Нет.
– То есть, вы ее понимаете?
Какой-то мужчина плюхнулся в ров неподалеку от нас. Увидел меня над краем – шарахнулся, взмахнув расставленными руками. Так и ушел по дну, расплескивая мутную воду.
– Кажется, из охранников, – задумчиво сказал Хермлин.
– Ну и что?
– Да нет, это я просто – заметил…
Мне очень не нравилось, как мы тут сидим. Слишком открыто, и слишком уж заманчивую мишень собой представляем. Тем более, что минут пятнадцать назад вывернулась над нашими головами тройка воющих истребителей. По-моему, я различил на крыльях голубые эмблемы. Хотя кто его знает. Я не был уверен, что представление уже завершилось. Или – что оно завершилось всюду одновременно.
– Вон туда, – по-видимому, угадав мои мысли, сказал Хермлин.
Впереди, задрав широкие грязные гусеницы, громоздился танк в коричнево-зеленых разводах. Он, наверное, прорывался куда-то, развернулся вдоль рва и напоролся, по-видимому, на встречный выстрел. Приплюснутая квадратная башня у него соскочила, а на скошенной боковине зияло оплавленное отверстие. Я кивнул Хермлину, и мы перебрались под защиту брони. Катарина дрожала, прямо чувствовалось, как от нее исходит лихорадочный жар. Время от времени она дробно постукивала зубами. Вдруг сказала невнятно: Оставьте меня… Не надо… Идите сами… – Я привалил ее к страшным колесам, забитым в пазах комьями глины. Броня танка казалась теплой и пахла дымом. Свисали с нее лохмотья облупившейся сгоревшей краски. И весь серый, затянутый редким туманом день, тоже был душновато-теплым и тоже пах дымом. Струилась из набрякшего неба упорная морось. Мутным вздутием обозначало себя неяркое солнце. Трудно было поверить, что раньше здесь царило многоярусное кишение сельвы, дождевых лесов, где капало с листьев и вскрикивали сумасшедшие попугаи, где сквозь петли лиан благоухали таинственные магнолии, а струящиеся тела питонов перетекали через завалы корней. Теперь до самого горизонта тянулась ямистая глиняная равнина. Усеивали ее рвы, противотанковые ежи и надолбы. Когда только это все успело возникнуть? Тут бомбили, обстреливали, подрывали и снова бомбили. Закапывались от смерти в землю и опрокидывали ее тупыми фугасами. Воронки, окаймленные красноватой землей, еще немного дымясь, истаивали в тумане. Множество разнообразных людей брело между ними – тоже постепенно истаивая, в полосатой, липнущей к телу одежде. Это, группами и поодиночке, возвращались в город бывшие заключенные.
