Феликс Кривин - Хвост павлина
Средняя поскромней живет: у нее люки только на третьем этаже. Но зато она самая толстая. Потому что и в мир глядит, и о своей пользе не забывает.
А вот меньшая — самая тоненькая. Люков нет, товара нет, одни окна, в мир вытаращенные. Ей бы только по сторонам глядеть своими окнищами: сама тоненькая, а они вон какие большие!
Не они ли, окнища эти, высмотрели «Трех братьев», таких же древних и реставрированных, — да не здесь, в Таллине, а в далеком городе Риге? Стоят «Три брата», прислонились друг к другу, чтоб не упасть, никак на троих полторы тысячи лет не разделят.
Вот почему старушки-избушки выглядят, как бабенки-избенки: они берегут себя. Для «Трех братьев» себя берегут. Полторы тысячи да полторы тысячи… Сколько ж это золотых свадеб можно сыграть!
В Эстонии многое охраняется государством. Лесные массивы, парки, болота, даже камни — огромные валуны, удивляющие своей величиной путешественников. И в первую очередь — памятники архитектуры.
Таллин не так уж стар, просто он сумел сохранить свою старость. Другие и молодость не хранят, другим наплевать — что старость, что молодость, была бы крыша над головой. У таких все рушится, и будь им хоть три тысячи лет, ничего от этих лет у них не сохранится.
А в Таллине все сохраняется, в нем что ни камень, то памятник.
Хотя для того, чтобы стать памятником, необязательно быть камнем.
Две лошадки, которые катают детей по улицам Старого Таллина, тоже, в сущности, памятники старины, хотя они вовсе не старые, даже скорей молодые.
Они-то молодые, но род их лошадиный давно устарел. Он всюду вымирает, не только в Эстонии.
Лошадь не медведь, чтоб ей охраняться государством. Она домашняя, своя, а со своими не церемонятся.
Стоит у Морских ворот Толстая Маргарита, смотрит в море, словно кого-то оттуда ждет, словно кого-то там, в море, хочет увидеть.
Кого она хочет увидеть? Может быть, Длинного Германа?
Башне башню увидеть легко, для этого ей не нужно подниматься на башню. Но при этом важно, куда смотреть. А Толстая Маргарита смотрит совсем не в ту сторону. Она смотрит в море, а Длинный Герман у нее за спиной. Он на горе, в Вышгородском замке.
И вся она, Маргарита, у Германа на виду, все ее двадцать четыре метра в поперечнике, семьдесят пять метров в обхвате. И вся жизнь ее у Германа на виду.
А жизнь у нее… Было, что видеть…
То целая казарма держала Маргариту на казарменном положении. То появились уголовники — опять же, целая тюрьма. Вот так и жила Толстая Маргарита: была то казармой, то тюрьмой, и все это на виду у Длинного Германа.
Вот потому-то и смотрит в море Толстая Маргарита: чтоб не смотреть на Длинного Германа. Она-то знает, что он сзади, у нее за спиной, но делает вид, будто он где-то в море.
Так ей легче.
Оттуда, где нет его, его можно хоть ожидать, а стоит повернуться — и сразу кончится ожидание…
У домов все не как у людей.
Вот старинный дом по улице Сяде. Когда-то, в молодости, в нем была богадельня, а теперь, в старости, учебный комбинат. И выглядит дом отлично в свои шестьсот тридцать лет…
Вот он, секрет молодости в пожилые годы: закрыть свою богадельню и открыть учебный комбинат.
Представим себе Таллин без новостроек. Не только новостроек нашего, но и прошлого, девятнадцатого века. И даже позапрошлого, восемнадцатого века.
Пожалуй, мы на этом не остановимся и представим себе Таллин без новостроек семнадцатого и шестнадцатого веков.
Город строится. На календаре XV век. Но уже теперь Таллин — один из крупнейших городов Северной Европы. В нем проживает семь тысяч человек.
Но нас интересуют только трое; мастер Зейферт, мастер Мольнер и мастер Андреас.
Они живут в Таллине XV века. Возможно, встречаются:
— Добрый день, мастер Зейферт! Добрый день, мастер Андреас!
— Добрый день, мастер Мольнер! Как поживаете?
— Какой я вам мастер?
— Еще какой! Без вас, мастер Мольнер, нам бы не поздоровилось!
Мастер Зейферт — литейщик. Андреас — каменотес. А Мольнер — просто аптекарь. Зачем его называть мастером?
Его называют мастером, потому что он мастер своего дела. Он первый аптекарь той самой аптеки, в которой вы, возможно, купите лекарства через пятьсот лет.
Если бы первый аптекарь знал, какая трудная судьба ожидает тех, кто придет ему на смену! Если бы знал, что во время одной чумы первым умрет аптекарь, а во время другой чумы аптекарь останется последним спасителем, потому что врачи частью вымрут, а частью сбегут; если б знал, что один из его преемников будет всю жизнь выплачивать долги, а другой, совершенно разорившись, будет вынужден принимать фальшивые деньги, чтоб избежать наказания… Если б он знал всю эту будущую историю так, как знаем ее мы, когда она в прошлом…
Честно жить — это тоже история. Не ловчить, не ханжить — история. Не подлизываться ко времени даже в трудные времена, не искать у времени премии… Все история, все она.
Быть собой — это тоже история. С незаметной судьбой — история. Правда, жизнь у нее — посмертная, но зато над плохим и хорошим ей смеяться и плакать последнею: все ее настоящее — в прошлом.
В прошлом станет она убедительней, в прошлом станет она удивительней, чтоб грядущее ей внимало. Чтобы с ней соглашалось и спорило… Вот как делается история. Ее делают любители, а совсем не профессионалы.
Когда через пятьсот лет вы придете в аптеку за лекарствами, Мольнера давно уже не будет, но аптека его будет стоять. И Зейферта не будет, но колокол, им отлитый, будет звенеть. Мастер на то и мастер, чтоб дело переживало его. А если не переживет, он не мастер, а так, ремесленник.
— Товарищ штукатур, почему у вас штукатурка осыпается?
У Куадри и Шейтингера не осыпалась. Они строили в Таллине Кадриоргский дворец. И называли себя не штукатурами, а мастерами штука.
А ведь некоторые строители не только стесняются, боятся себя называть. Прямо как преступники — в прямом значении этого слова. И никто не вспоминает их — хотя бы для того, чтоб посадить на скамью подсудимых.
А тех мастеров вспоминают. Город помнит своих мастеров.
— Это какой Котке? Тот, который строил ратушу?
— Ратушу строил Герке, а Котке построил башню в конце улицы Люхике-Ялг.
И даже если имя забудется, слово «мастер» сохранится. Кто расписал алтарь черноголовых? В справочниках об этом написано: Мастер легенды Лючии. Художник вошел в легенду, которую сам же нарисовал.
Вот уже сколько веков живут по соседству фонарь на здании Большой Гильдии и колокол на колокольне Святого Духа… И колокол все звонит и звонит, а фонарь все светит и светит…
Будители, просветители — кого они хотят разбудить, просветить? Такой вопрос могли бы задать дома, сданные комиссии в спешном порядке.
В Таллине таких домов немного, но они есть. Видно, строили их непросвещенные, неразбуженные, и от этого у них такие мрачные взгляды.
А этот фонарь — обратите внимание: за пятьсот лет чем только он не светил! И маслом, и керосином, и газом, и вот сейчас — электричеством. И еще ему хочется светить, хочется, чтоб было светлее.
А колокол? Кому только за пятьсот лет он не звонил, к кому не взывал! И ему не надоело…
Старому Томасу тоже пятьсот, и все это время он работает флюгером. Работа не весьма почтенная по нашим временам: слишком многие переняли эту привычку — прислушиваться, куда ветер дует. Но это не настоящие флюгеры, поэтому их с высоких постов надо гнать. А Старый Томас на своем высоком посту пятьсот лет простоял и еще простоит — будьте покойны!
В Таллине, на горе Ласнамяги, в озере Юлемисте, живет старик. Не какой-нибудь старик карась или старик окунь, а настоящий старик, человеческий. Как же человек, тем более не молодой, а старик, может жить в озере?
Это легенда.
Старик живет в легенде, то есть в памяти. Может, потому он и сердится, что ему в памяти жить неудобно? Ведь у тех, кто живет только в памяти, трудный выбор: куда попасть. В ту не хочется, эта занята, в третьей можно со скуки пропасть… Чья-то память непроходимая, неприступная, как скала… Позабыла тебя любимая, нелюбимая — сберегла. Или память врага, предателя, что тебя загубил ни за грош. Позабыли друзья-приятели, этот помнит — и ты живешь…
Вот так и живет озерный старик в своей легенде.
Но озеро Юлемисте — не легенда. И гора Ласнамяги — не легенда. И не легенда то место, которое до сих пор называют Горой Войны, хотя со времени той войны прошло уже шесть с половиной столетий.
Рядом с озером Юлемисте — Гора Войны, но при этом Юлемисте — мирное озеро. Сколько раз у него была возможность хлынуть со своей высоты, затопить город, чтоб от него и следа не осталось, но оно не затопляет. Оно, наоборот, снабжает его водой.
Конечно, по секрету от старика, живущего в озере. Потому что он спит и видит, как бы город затопить, такой красивый, такой замечательный город затопить… Ему вряд ли понравится, что вода из его озера используется в мирных целях.
