Генри Олди - Король Камней
Свет за окном изменился. Крупа перестала сыпать, поземка улеглась. Исчезли белые разводы, исчертившие могильный холм. Влажная земля парила, оттаивая. Откуда взялась оттепель? Кажется, на какое-то время Циклоп выпал из реальности. Рассудок помутился от перенапряжения, или он позорно заснул. Все ли по-прежнему в библиотеке? Стол, колодец-чернильница, рощица гусиных перьев. С минуту Циклоп тупо смотрел на собственную руку, пальцы которой сжимали очиненное перо. На указательном темнело фиолетовое пятно.
Чернила. Свежие.
С пальцами было что-то не так. Но взгляд Циклопа, словно магнит – железо, уже притянула к себе тетрадь. Он точно помнил, чем заканчивались записи Инес: «Я не знаю, сколько мне осталось…» Дальше шли чистые листы. Теперь же, после отступа, на пергамент легли еще три абзаца. Знакомый почерк – наклон вправо, стремительные росчерки «поперечин», небрежные завитушки… Циклоп пригляделся. Да, почерк тот же, но более размашистый, чем на предыдущих страницах; обводы букв слегка дрожат.
Казалось, Инес взялась за перо после долгой болезни.
«…я ошибалась! Изменения плоти – следствие. Результат особых свойств разума, которыми обладали Ушедшие. Мы, маги, подобны им, но бесконечно ущербны в сравнении с прежними владыками земли. Око Митры пыталось сделать меня Ушедшей, вернуть «утраченные» возможности, которыми я никогда не обладала. В том числе – способность к метаморфозам плоти.
Король Камней хотел вылечить меня!
Дайте ребенку нож – и он порежется. Вручите меч дураку, и он рассечет себе ногу. Дикарь, не знающий огня, обожжется, сунув руку в костер. Око Митры даровало мне талант, которым я не умела пользоваться. Метаморфозы корежили мое тело, а я не знала, что с этим делать. В итоге «лечение» убило «больную». Полагаю, огонь изменений продолжил терзать мой труп – так горит забытый костер, пока дрова не обратятся в золу…»
Буквы расплывались перед глазами. Плачешь? – спросил себя Циклоп. Когда ты плакал в последний раз? Глупец, ты хватаешься за соломинку. Ты сам написал эти строки, имитируя почерк Красотки. Если тебе расколют голову, перед смертью ты должен поблагодарить избавителя…
Он смотрел на свои пальцы, и глупо улыбался. Тонкие холеные пальцы. Гладкие, длинные ногти, чуть заостренные на концах. Знакомые; чужие. Женские. На указательном – пятно от чернил. Инес всегда была аккуратна, она бы ни за что не запачкалась. Ты – не Инес…
– Господин Циклоп!
Он обернулся, пряча руки за спину. В дверях мялся изменник Натан. Глаза у парня были – по медяку каждый. И без разницы, что левый – незрячий.
– Господин Циклоп! Там… Там такое!
2.
Башню окружал плотный кокон тумана. Или, скорее, пара – как в бане. Пар клубился, бурлил, в нем рождались течения и вихри, складываясь в зыбкие фигуры. Призраки колебались водорослями на дне, меняли форму, расточались, сгущались вновь, уже в другом обличье. Словно Ушедшие, считавшие постоянство облика болезнью, решили вернуться – и не нашли ничего лучшего, кроме как собраться вокруг башни Красотки.
– Что за Беловы шуточки?
Циклоп шагнул за порог. Под ногой чавкнула грязь, намереваясь плотно закусить сыном Черной Вдовы, или хотя бы его башмаком. Грязь? Откуда? Ведь – зима, снег…
– Сто раз говорил тебе, – сообщил один из призраков, – не произноси имен и прозвищ всуе. А тебе, дураку, хоть бы хны!
Шагнув ближе, призрак налился плотью – щеголь, одетый не по погоде. Длиннополый кафтан лилового атласа; пуговицы из аметиста, оправленного в серебро. Сафьяновые сапоги с носами-клювами; по всей длине пояса – вставки из гранатов. Головной обруч – электрон с опалом в шипастой розетке. И целая радуга перстней: по два-три на каждом пальце. Рубины и изумруды, сапфиры и бриллианты, простенькие на вид камеи и геммы со странными рисунками…
Лицом гость ничуть не напоминал заплутавшего в тумане вельможу. Южный загар, смоляные волосы стянуты на затылке в роскошный хвост; жесткий уступ подбородка, щель рта, утесы высоких скул, орлиный нос – и взгляд хищной птицы из-под кустистых бровей.
– Здравствуйте, мастер Газаль, – поклонился Циклоп.
– И тебе доброго здравия…
Воздух, по-летнему теплый, был до предела насыщен влагой. Циклоп взмок, на лбу выступила испарина. Тут не в кафтане, подумал он – голышом впору разгуливать!
– Н'Ганга не любит холода. Да и я, признаться тоже, – Злой Газаль скривил в усмешке узкие губы. – Держись поближе к башне, приятель, если тебе дорога жизнь.
«Почему?» – хотел спросить Циклоп, но Газаль-руз уже растворился в облаках пара.
– Дни Наследования, – сказали за спиной.
Симон Остихарос выглядел дряхлым, как никогда. Маг горбился, опираясь на посох, словно прожитые годы давили на него, пригибая к земле.
– Мы возведем вокруг башни Инес барьер крови. Выйти ты сможешь. Но если захочешь вернуться – умрешь скверной смертью. Вас это тоже касается, – обернулся старец к Натану и Вульму, стоявшим поодаль.
– А зачем… – начал было любопытный изменник.
Отмахнувшись, Симон убрел в туман.
– А если в город надо? – забеспокоился Натан.
– Перебьешься, – отрезал Вульм.
– Нет, а если? Еды купить?
– Жрать меньше надо. Хорош глазеть, пора ужин готовить, – Вульм ухватил Натана под локоть. – Я что, один корячиться должен?
– Ужин? – вяло удивился Циклоп.
Вульм пожал плечами:
– Вечер. Люди вечером ужинают. Или ты голодать решил?
– Почему – голодать?
– На обед мы тебя не дозвались.
Желудок словно только и ждал – свернулся в трубочку. «Сколько же я просидел над тетрадью? – вздрогнул Циклоп. – Великий Митра, так и рехнуться недолго…» Он взглянул в небо, но ничего не разобрал: мешал пар, клубящийся вокруг башни.
– Так тебя звать? – настаивал Вульм.
– Звать, – буркнул Циклоп, и уселся на порог.
В сумерках туман поредел, открывая взгляду окрестности. Пушистая шуба снега полностью стаяла на полтораста шагов вокруг. Обнажилась земля – темная, влажная; да и та подсыхала на глазах. Башня Инес оказалась не в центре этого круга, а ближе к краю. На всей остальной территории, словно по волшебству – нет, именно по волшебству! – бутонами исполинских цветов встали шатры. Маги, пожелавшие участвовать в Днях Наследования, обменивались приветствиями; заводили осторожные разговоры. Слов было не разобрать, но по лицам и скупым жестам делалось ясно: гости прощупывают друг друга. Каждый желал узнать новости, но опасался сболтнуть лишнего. Беседы велись обиняками, чародеи ходили вокруг да около, примериваясь друг к другу, как борцы перед поединком.
Прибывшие были знакомы Циклопу. Кроме Газаль-руза, он сразу узнал Осмунда Двойного – обладателя огненно-рыжей копны волос и белой, словно заиндевевшей на морозе бороды. Это Осмундов перстень пал жертвой Симонова излечения. Ну и бес с ним, с перстнем. И с Осмундом. Выберет себе что-нибудь из наследства, взамен. Взгляд скользил по людям и шатрам, все подмечая, и не задерживаясь ни на ком.
Мимо проскакал вертлявый живчик Тобиас Иноходец. Сегодня он принарядился: кургузый кафтанишко, шальвары цвета спелой малины. Левую ногу Иноходцу от колена до ступни заменял протез – лаковый, черный, с инкрустацией. Штанина грубым комом нависала над протезом. Ковылял Тобиас резво, вприпрыжку, а над шутками в свой адрес смеялся громче всех.
Дальше, присев на раскладной стул с набивным сиденьем, Симон беседовал с Н'Гангой, главой жрецов веселого бога Шамбеже. Судя по облику Н'Ганги, бог веселился со вкусом, не различая пароксизмы хохота и содрогания ужаса. Напротив Остихароса, на гладкой подставке из тикового дерева, покоилась черная голова. Одна голова, без туловища. Она оживленно гримасничала, и отсветы костра играли глянцевыми бликами на лбу и щеках темнокожего колдуна, словно те были смазаны маслом. Вывороченные, иссиня-фиолетовые губы жреца оставались сомкнутыми, несмотря на обезьянью мимику. Тем не менее, Симон время от времени что-то отвечал Н'Ганге.
Меж шатрами, словно тени, сновали молчаливые слуги, прибывшие вместе с магами. Таскали лари, тюки и узлы, подбрасывали дров, ворошили угли, помешивали варево в котлах, булькающих над огнем. Зелье, подумал Циклоп. Или кулеш? Скорее, кулеш – зелье слугам бы не доверили.
Ночь подкрадывалась к башне; бродила на мягких лапах, примериваясь, как бы ловчее накрыть людей своим плащом. И отшатывалась, шипя по-кошачьи. Темнее внутри колдовского круга не становилось. Виной тому были не костры – что для ночи какой-то костер?! По мере того, как небо темнело, раскрывая бархатные глубины, усыпанные искрами звезд – над башней Красотки разгоралось переливчатое жемчужное сияние, вынуждая звезды бессильно меркнуть. Говорят, такое сияние полыхает на далеком севере. Но в Тер-Тесете отродясь не видывали подобного.
К тьме господа маги относились еще хуже, чем к холоду.
