Сергей Шведов - Третья сторона
— Ох, что это и взаправду со мной деется! Как будто вся провисла. И все — ты! Никогда еще таких заумных прохиндеев не встречала. И чего я к тебе липну, ведь не нравишься ты мне, ох, не нравишься! Чем ты только меня на остановке поддел?
— А ты мне нравишься…
— Врешь ты все…
Она, как галка, искоса вгляделась в его глаза.
— На острые ощущения потянуло? Романтика? Экзотика?.. Ты ведь не просто так сюда пришел… Ты ведь на спор с кем–то или из интересу собачьего сюда пришел… Если хочешь меня в свою секту затянуть, так я и так пойду, лишь бы быть на людях.
— Разумеется…
— И мучаешь меня из интересу, так ведь?.. Социологическая служба?.. Психический опрос?.. Ты в медицинском институте учишься?
Она еще раз пьяно отшатнулась и вгляделась в него, в глазах у ней двоилось.
— Нет, ты не из нашенских, медиков. Я докторов за сто метров на нюх беру.
Парень улыбнулся и крепче прижал ее к себе:
— Хорошая ты девка, Венька, да какая–то непутевая, что ли, на самом деле?
— Ага, — жалостливо поддакнула она, уютно примостившись на его груди.
— Ты чего вся дрожишь?
— Я н-не д–д–рож–жу, — простучала зубами она и еще теснее прижалась к нему всем телом. — Просто плакать хочется, а слез нету. Разучилась, наверное, плакать. Вызверилась от злости. Меня давно никто не жалел, ругали только…
— А я разве пожалел?
— Пожалел, пожалел, не оправдывайся. Ишь вы все какие… Жалости не признаете.
Она прислушивалась прижатым к его груди ухом к ударам сердца. Оно билось ровно.
— Я тебе все отдам и взамен ничего не попрошу… Только…
Она замолчала и конфузливо уткнулась в свитер.
— Ты… Ты… меня полюбишь? Меня еще никто не любил, а так хочется.
— А ты любила кого?
Венька на минутку задумалась, словно листая блокнот с номерами телефонов.
— Нет… Никогда… Поэтому и меня никто не любит, наверное.
Она слабо всхлипнула, обнимая его беспокойными руками, как полузабытого, но бесконечно близкого человека, которого удалось случайно встретить на вокзале после вековой разлуки.
И вот еще не верится, что он тут, рядом с тобой…
Студент прикрывал глаза, словно что–то видел перед собой в воображении или просто хотел спать…
ГЛАВА 7
За стеной послышалось громкое чмоканье и сонное бормотание. Венька смутилась и встала.
— Ребенок проснулся, — шепнула беспокойно.
— Можно маленькую посмотреть?
— На кой тебе? Ты там не пахал и не сеял…
Но гость все ж вышел вслед за ней.
Она с великой осторожностью раздвинула бамбуковые жалюзи на дверях. Оба заглянули вовнутрь. В полутемной комнате спала Маришка, здоровая, крепко сбитая девочка ростом с мать.
— Подружка, что ли? — удивился гость.
Венька беззвучно прыснула со смеху в ладошку:
— Ну ты скажешь — дочка моя…
Лева глуповато улыбнулся, как человек, которого безуспешно пытаются разыграть.
— Родная? — с ехидством спросил он.
— А то какая!
Венька мягко, но настойчиво вытолкала его из полутемной комнаты снова на кухню.
Лева с выжидательным ехидством уставился на недопитую водку.
— Так, родная?
— А бывают родней? Уж не знаю, каким местом тогда нужно ребенка выродить…
— А сколько тебе лет?
— Скоро тридцать. А что? — с опаской глянула на него Венька.
— А я думал что ты вообще молоденькая. Мне в ровесницы сгодишься.
— А тебе сколько?
— Двадцать три…
— Ну и пусть мне двадцать три будет. Меня и так все за пацанку принимают, разве плохо?
Венька вскинула голову и внимательно присмотрелась к нему.
— А сколько ей лет? — спросил Лева.
— Кому? — с притворным недоумением спросила Венька.
— Дочке твоей…
Венька помедлила, затем смирилась с неизбежностью правды, призналась честно:
— Тринадцать.
Лева наморщил лоб.
— Ты что ее еще в школе родила?
Венька грустно улыбнулась.
— Не ломай себе голову. Я сама свои годки сосчитаю — тридцать шесть мне в этом году будет. Наврала я тебе.
— Я тоже, мне ведь только двадцать.
Венька расхохоталась в полотенце, чтобы не разбудить «малышку».
— А мне, дуре старой, еще в троллейбусе показалось, что тебе под сорок. Теперь все ясно — ты студент!
— Что, глаза косят враз на четыре стороны?
— Нет, больше и квадратные… Треплешься больно складно, научились там в институтах на собак брехать… Допьем, что ли? Не хочешь? Так оставь на опохмелку… Меня с нее тоже воротит… Ладно, посиди покури, пока не улизнул. А потом ведь все равно улизнешь, хоть на цепь тебя сажай. Охота тебе со старой бабой валяться… Может, тебе чайку свежего заварить на дорожку?
— Вот если б хлебушка да с полбуханочки.
— А это пусть тебя в твоем общежитии ухажерки раскармливают. В этом публичном доме подставляют только за спиртное.
— Я — ничего не слышал, ты ничего не говорила, — как–то странно обиделся Лева.
— Тогда и жалеть не об чем… Ну, ты сразу к дурочке помоложе пойдешь или чайку выпьешь?
Лева не глядел на нее. Мял в пальцах сигарету, из которой просыпался табак.
— Нечего добро на ветер пускать… Есть еще такие, что окурки подбирают. А ты табаком соришь. Ну, что, бородатый Лева, долго меня мытарить будешь? — где–то надломив свою решимость, ломким голосом спросила Венька. — А я думала — этот раввин меня в свою веру перекрестит.
— Простые иудеи не крестятся, а мессианские могут.
— Во, сам себя выдал — все знаешь по жидовской вере… А как тебя по твоей вере зовут?
— Зови меня Лейба, а для тебя — Лев, Матвеевич. Легко запомнить — Левий Матвей, апостол был такой у христиан… Давай чаю.
— А чаю можно правоверным иудеям?
— Можно… Только я не правоверный иудей, а мессианский православный иудей.
— И с сахаром таким вот пить можно?
— Особенно с сахаром.
— Тогда я мигом…
Венька легко скользнула мимо Левы, на минутку задержав его руку в своих ладошках. Так у ней передавалась нежность.
Затарахтел хромой на одну ножку холодильник. В раскрытую форточку еще долетали утихающие звуки транспорта. За стихшим шумом машин можно было услышать шаги позднего пешехода. Цокот каблучков по асфальту с непривычки можно было принять за цоканье подковами по асфальту цирковой лошадки на параде–дефиле. Такое громкое ночью эхо после дождя.
Студент задремал за столом с непривычки к спиртному. Когда Лева поднял с кухонного стола голову и продрал глаза, Венька стояла перед ним с неприглядным подносом в руках. Чай уже успел завариться, а Венька успела причепуриться в ванной. Теперь от нее пахло дешевыми духами и слишком сладкой и слишком дешевой губной помадой.
— Ты спать сюда пришел?
— И спать тоже…
* * *Венька расстелила надувной матрас прямо на кухне. Тяжелый Лева прилег — и под ним жалобно заскрипели половицы.
— Не провалимся? — опасливо нажал на ходящий ходуном под рукой пол.
— И не таких выдерживало. Проверено.
— А почему тебя так странно зовут?
— Венька — она и в Африке Венька. Ты думаешь, я из твоих? — Даже с какой–то надеждой отыскать родственников или соплеменников спросила она.
— Это может показать только экспертиза ДНК, хотя еще и необязательно ее данные для раввината станут доказательством.
— А зря, хоть бы в жидовку перекрестилась, может, жить полегче стало малость.
— Матери своей не помнишь?
Венька всматривалась в полутемные углы, где еще не затихли тараканы. Потом проверяла, что завелось у нее под ногтями.
— Отчество я себе сама в детдоме придумала — Вениамина Иосифовна. По–еврейски, да?
— Да у ж по–некаковски…
— Чего ты меня, как ту картину рассматриваешь?
— Да уж накрасилась ты не ко времени…
Она притянула его лицо за бакенбарды поближе и с нежданной даже для себя самой нежностью поцеловала. Потом долго отплевывалась:
— Борода в рот так и лезет!
— Мамка!!! — раздался из–за стены капризный ото сна бас Маришки.
* * *Венька сердито высвободилась из лап Левы.
Девочка лежала на кровати, потягиваясь и зевая.
— Ну что тебе не спится? Ну что ты все «мамкаешь»?
— Кто там у тебя сегодня? — просила дочка со старушечьей въедливостью.
— А тебе на что знать? Спи себе!
Маришка обиженно надулась на мать.
— Опять мужика привела.
— Как тебе не стыдно! — шикнула на нее мать. — Взрослая девочка, скоро сама мамкой будешь… Он же все слышит.
— Ни и пусть!.. Ну и пусть слышит! — захныкала Маришка. — От тебя водкой воняет… тебя снова с работы выгонят… Где мы деньги возьмем? Ты мне когда еще обещалася джинсы купить!
— Куплю, Маришечка, куплю, золотой ты мой!
