Андрей Лазарчук - Любовь и свобода
— Шило! — позвал Лимон. — Хамилль! Эй! Отзовись!
— Не кричи, — с мукой в голосе произнёс кто-то сзади. — Не надо так кричать…
Лимон оглянулся. Стоял незнакомый взрослый. В светлых брюках и сером свитере с каким-то значком. В очках. Над очками лоснилась здоровенная лысина.
— Вы кто? — спросил Лимон. — Что случилось? Где все?
— Не знаю… Тут что-то сгорело, дым… Господи, как голова болит… я вижу — медпункт…
— Да, — сказал Лимон. — Медпункт. Только тут никого нет.
— Какие-нибудь лекарства… не знаешь?
— Нет. Может, там? — он кивнул на брезентовую дверь, из которой только что вышел. — Но я не…
— Пойду посмотрю…
Лысый, пошатываясь, обошёл Лимона и скрылся в палатке.
Сгорело, подумал Лимон. Наверное, всё-таки война…
Вдруг сделалось страшно.
Он прошёл двадцать шагов — и вдруг услышал множество голосов. И тут же потянуло сырым противным дымом.
Все сгрудились вокруг штабной палатки, до безликости незнакомые, молчаливые, странные, зловещие. Как те мертвецы из сна, подумал Лимон. Он ковылял вокруг этой кучки ребят, пытаясь разглядеть хоть кого-то из своих. Наконец…
— Илли!
Девочка в рыжем платке обернулась, и у Лимона на миг почему-то остановилось сердце — ему показалось, что она должна быть или действительно мёртвая, с пустыми глазницами, или должна не узнать его, или даже не увидеть… Но она увидела и узнала.
— Джедо. Что с тобой?
— Ничего, ерунда. Ушибся. Что происходит? Мне вкололи укол, чтобы я спал…
— Никто не знает. Пойдём. Тут всё равно никого… пойдём.
— Куда?
— Элу просил всех, кто тебя увидит, привести в штаб.
— Так вот же штаб.
— Нет, в наш штаб. В настоящий штаб.
— Так всё-таки, что случилось?
— Какой-то… не знаю. Обморок, сон? Кошмары. Представляешь, бригадир Ламаш застрелился.
— Кто?!
— Ну, начальник лагеря. Инженер-бригадир. Ты его видел вчера.
— Ах, да… А почему?
— Говорю же: никто ничего не знает. Какой-то морок свалился. Я плакала, плакала… как будто никого на свете не осталось, кроме меня, представляешь?
— Да, — сказал Лимон. — И я. То же самое. Мне как будто сон приснился…
— Вот. И всем остальным. А бригадир застрелился. И ещё двое просто ушли куда-то. Доктор и Мьеда. Которая была помощница начальника, толстая такая, помнишь? Нигде нет. И кухня сгорела. В общем…
Они дошли до палатки, над пологом которой висело тёмно-красное полотенце. Это было его, Лимона, полотенце. А теперь, значит, флаг…
— Я привела, — сказала Илли.
— Это хорошо, — отозвался изнутри кто-то.
Лимон вошёл.
Здесь были все свои, включая Хвоста, и ещё человек десять сверх того; некоторых Лимон не знал. Сидели почему-то все на полу, в проходе между кроватями, и только Шило примостился на втором ярусе. В центре всего, скрестив ноги, сидел Сапог с толстой тетрадью в руках. Увидев Лимона, он поднял руку в приветствии:
— Ну, наконец…
Стараясь ни на кого не наступить, Лимон пробрался к свободной койке, сел на край, опершись на костыль.
— Ребята, — сказал он. — Мне Илли тут в двух словах… но я всё равно ничего не понимаю. Этот… обморок… — он со всеми был?
— Да, — сказал Сапог. — По разному, конечно… Шило, вон, говорит — вообще ничего не почувствовал, просто как уснул. А кто-то… ну, в общем, ничего хорошего. Мы тут, ну, ещё раньше, как ты говорил — до полувзвода…
— Я вижу, — сказал Лимон. — Всё правильно. Давайте пока с этого и начнём…
Девятнадцать человек, подумал Лимон, преодолевая какую-то липкую мозговую усталость, нехорошее число, несчастливое, надо бы кого-то выгнать или кого-то ещё принять, а лучше двоих… но если честно — не было сил. Он выбрался из палатки. Туман сдуло, небесный свод на западе набряк багровым — значит, скоро вечер. Чувство времени исчезло совсем, и даже есть не хотелось — но это, наверное, из-за тошноты. Командир, подумал он. Разведгруппа, полувзвод… Это было даже не смешно, просто противно.
Впрочем, противно было всё.
— Ты какой-то серый, — сказала Илли, незаметно возникшая рядом.
— На себя посмотри, — бессильно огрызнулся Лимон.
Илли действительно выглядела своеобразно: рыжий платок весь в складках, в каких-то тёмных пятнах, вокруг глаз чёрные круги, лоб и скулы — точно, серые и дрябло-мокрые, как жабья кожа. Свалявшиеся волосы выбиваются…
— Не красавица, да, — согласилась Илли. Потрогала лицо, махнула рукой и сняла платок.
— Ой, ма… — протянул Лимон. — Извини.
— Ты-то при чём?
Щека, часть подбородка и горла были покрыты не настоящей кожей, а тоненькой прозрачной морщинистой плёночкой, готовой вот-вот лопнуть или потрескаться.
— Обожглась, — сказала Илли. — Щёлочь. Хорошо, отшатнуться успела.
— Бывает, — сказал Лимон. — Опыты?
— Домашнее хозяйство. Ну и глупость, конечно. Ладно, наплевать…
Она встряхнула платок, пересложила его и снова замотала вокруг головы:
— Лучше?
— Сойдёт. Смотри, кто там…
— Ага.
Тяжело опираясь на полосатую рейку, шёл тренер Руф. Казалось, что ему лет семьдесят.
— Вы на ногах? — спросил он, поравнявшись с Лимоном и Илли. — Надо на кухне помочь. Малыши некормленые…
— Там же сгорело всё, — сказала Илли.
— Консервы открыть, чай какой-нибудь придумать. Помогите.
— Ага, — сказал Лимон. — Что это было, тренер?
— Не знаю… даже предположить не могу. Боюсь, какое-то оружие…
— Тогда — война?
— Тоже не знаю… потом поговорим, ладно? Когда хоть что-нибудь узнаем… И вот что: надо провести разведку.
— Куда? — спросил Лимон.
— В город.
— Сейчас?
— Скоро. Покормим малышей… Потом подходите к машине.
— К той же самой?
— Конечно.
— Тренер… — сказала Илли, когда Руф уже отошёл на пару шагов.
— Да?
— Всё же обойдётся, правда? Всё же будет хорошо, да?
Тренер помолчал. Потом покачал головой:
— Нет. Не думаю. Надо… вот… — он сжал кулак. — Держаться. Крепко держаться. А пока… Идите открывать консервы.
И пошёл дальше, тяжело опираясь на рейку.
— Группа, — не оборачиваясь и не повышая голоса, скомандовал Лимон. — Выходи строиться.
Так вот оно само собой и решилось с нехорошим числом: вышли и построились пятнадцать, а двое — так и остались в палатке, парень шипел и злился, девчонка ревела, их не уговаривали и не ругали, просто велели больше не проситься. Забрали вещи и ушли. Мы вернёмся, а вас уже нет, ясно?
Лимон построил полувзвод в шеренги по три, встал сбоку, скомандовал: «Становись. Равняйсь. Смирно. Шагом — марш…»
Шагнули плохо, почти вразнобой, но Лимон сделал вид, что не заметил.
— Песню — запевай.
И сам начал:
— На рассвете туман, туман, на рассвете шаги, шаги…
Подхватил только Шило. Остальные тупо не знали слов, и это Лимон понял с запозданием, а ведь можно было догадаться. Но он упрямо вытягивал строки, стараясь угадать под ритм шагов, и в какой-то момент услышал, как ребята подтягивают — кто наугад, кто просто «та-та-там»…
Элу Мичеду, класс 5-й «синий»
«Как я провёл лето» сочинение
Сочинение № 4 из 12
Я не знаю что произошло и не знаит ни кто. Может быть потом нам скажут, а пока я напишу что помню и как помню. Но всё равно всё это как плохой сон. Сначало Джедо Шанье ночью разбил ногу. Он говорил, что видел громадного горного лося, без шерсти как голенище. Был сильный туман, и он держался всё утро и потом. Мы ходили как в молоке, видно было совсем ничего. Джедо сделали укол от боли и он спал. Поэтому мы решили отложить окончательное формирование нашего отряда. Мы решили сделать свой отряд, чтобы тренераваться. Название отряда было или «Золотое знамя», или «Неустрашимые». «Неустрашимые» назывались отборные бойцы у Императора Цаккха и у Гуса Счастливого. Но мы ещё окончательно не решили. Потому что Джедо был наш командир, и без него было нечестно. Потом протрубили к обеду, но ничего не получилось. Я помню, что просто лёг. Мне было непонятно чего страшно, но страшно очень сильно, только бежать некуда, и хотелось зарыться. И не знаю, что делали другие. Потому что закрыл глаза и зажал уши. И так лежал. Потом мне стало казаться, что меня уже похоронили, и тогда я встал, хотя ноги не слушались. Все вокруг плакали или стонали. Я не знаю, сколько так было, потому что туман всё так и стоял, и казалось, что в тумане кто-то ходит очень громадный. А потом както стало легче, только очень пусто в голове, мне даже объяснить тяжело, но это как будто есть просо без соли, только не на языке, а вообще везде. И все стали подниматься на ноги, и всем тоже было плохо, а некоторых даже рвало. Я думаю, это пандейцы пустили какой-то газ. И столовая сгорела, точнее кухня.
Никому ничего не хотелось делать, а только лежать и сильно грустить, и поэтому я стал всех заставлять что-то делать. На меня злились, но делали. Потом пришёл Джедо. Он стал делать то же, что и я, и теперь злились на него. Несколько человек вышли из отряда, и никто о них не жалел. Мы построились и пошли помогать поварам готовить еду.
