Павел Амнуэль - Клоны
— В одной вселенной Лайма Тинсли и Комао Калоха любят друг друга, а в другой он любит Минни.
Лайма посмотрела на Леонида, будто он создал иные вселенные и по его вине Том полюбил какую-то Минни.
— А если все проще? Если в другой вселенной меня зовут Минни, а не Лайма?
— О! — Леонид развел руками. — Может быть. Собственно, может быть все, что не противоречит законам природы здесь и сейчас.
— Не понимаю, — тоскливо произнесла Лайма. Она отошла к окну, за которым не было видно ничего и в то же время небо раскрывалось, будто бутон невидимого цветка с лепестками-мирами. Звездный свет не мог протиснуться сквозь стекло и застревал — Леонид видел в стекле искорки, но, может, это было отражение ламп, светивших в люстре?
Леонид подошел и осторожно положил руки на плечи Лаймы. Она подалась назад, он зарылся носом в густую, пахнувшую всеми звездами вселенных копну волос, успел подумать, что не надо этого делать, но мысль сменилась чувством, произошло это так стремительно, что он не заметил подмены — целовал шею Лаймы, пульсирующую жилку под правым ухом, острую ключицу, наполовину скрытую воротником легкого свитера.
— Лайма…
Она обернулась, и Леонид, мгновенно придя в себя, поразился произошедшей перемене. Это была другая женщина — ничего не изменилось в ее лице, кроме взгляда.
Лайма высвободилась, прислонилась спиной к стеклу, поправила волосы и сказала будничным голосом:
— Я вспомнила: Том с детства хотел стать астронавтом. Он рассказывал о первых впечатлениях от полета на Луну. Ему было пять лет, и он летал с мамой к отцу, служившему в инженерных войсках.
— О чем ты…
— Странно, что я вспомнила это сейчас.
— Замечательно, что ты это помнишь, — Леонид старательно подбирал слова. — Это память или воображение?
— Такое ощущение, — Лайма внимательно рассматривала кончики пальцев, — будто вспоминаешь давно забытое. Вдруг видишь стену в детской, постеры, которые я сама повесила. Мы с Томом идем по Лонг-стрит, он рассказывает о своих приключениях… у него были сложности, когда он поступал в астрошколу.
— Астрошколу, — Леонид закрепил слово в сознании.
— Это была Лонг-стрит здесь, в Ваймеа, но я не узнаю улицу. Память будто смешивает миксером обрывки из разных…
Лайма поняла, что ее воспоминание ложно.
— Боже… — она уткнулась лбом в плечо Леонида, и он, как минуту назад, зарылся носом в ее волосы. Ему показалось, что теперь они пахнут иначе, запах не мог измениться в минуту, но он так ощущал, Лайма опять изменилась… а взгляд? Взгляд тоже был другим. Леонид не сразу осознал, что целует лоб, глаза, веки… чьи?
— Боже… Боже…
— Вспоминай, — молил он, — ты еще многое должна вспомнить, это есть в тебе, всегда было, память не принадлежат одной тебе, здешней, память общая для всех вас, но вспоминаешь обычно лишь то, что здесь. И я тоже так помню. И все… Не знаю, как устроена память, но скажу, что думаю: в нас — в тебе, во мне, в каждом — есть память о нас-других, потому что на самом деле в других вселенных-клонах не другая Лайма, не другой Том, и когда это понимаешь, память всплывает, должна всплыть, проявляют себя перепутанные квантовые состояния.
Леонид вдруг понял, что говорит по-русски.
— Вспоминай… — Как сказать это по-английски? — Вспоминай… пожалуйста.
— Больше ничего не…
— Это должно само…
— Не помню.
— Ты сказала: улица…
— Дома… странные, будто из сна. Может, я вспомнила сон?
Она надеялась, что это так.
— Нет, — отрезал Леонид. — Ты сказала — дома. Что с ними?
— Дом, будто надутый воздухом шар, — то становится больше, то опадает, то поднимается вверх, под ним машины с турбинами, как детские игрушки, а потом шар разбухает, в нем появляются окна, и внутри ходят люди… Конечно, сон. Почему вспоминаются сны?
— Это не сон, Лайма. Я думаю, что не сон.
— Лео… Я не могу… Меня выталкивает. Будто бросаешься в море, хочешь нырнуть…
— Не старайся нырнуть, Лайма. Оно должно само… Ты будешь вспоминать больше и больше. Я боюсь…
Леонид не мог сказать о том, что, как ему теперь казалось, знал, понимал, чувствовал.
— Чего ты боишься, Лео?
Он покачал головой. Лайма оттолкнула его, упершись ладонями в грудь, она тоже испугалась чего-то, возникшего в ее мыслях.
— Лайма, — пробормотал Леонид. — Ты вспомнила что-то… Не нужно принимать это близко к…
— Минни, — сказала Лайма. — Ты прав. Это не мое имя. Другая женщина. Как он мог…
Мелодраматизм ситуации стал невыносим, и Леонид пошел на кухню. Банка с растворимым кофе стояла на столике, а сахара не было, Леонид открывал один шкафчик за другим, обнаружил соль, еще два сорта кофе, несколько баночек со специями и перцем. Сахара не нашел. Он оглянулся — Лайма свернулась на диване калачиком, плед лежал на полу горкой, похожей на спавшего кота. Уснула? Рука Лаймы свесилась, и Леониду захотелось сесть на пол, взять ее ладонь в свою и ждать, пока Лайма не проснется. Слушать ее дыхание и разговаривать. Он не знал, как разговаривать со спящими. Может, так же, как с людьми, лежащими в коме, но и с ними он никогда не говорил, не знал, как это делается.
Он высыпал в большую чашку три ложки кофе, залил кипятком и вернулся в гостиную, отхлебнув на ходу горький напиток, оказавший на Леонида обычное действие — от кофе ему хотелось спать, а горький и без сахара вгонял в сон почти мгновенно, глаза закрывались, в голове захлопывались шторки, реальность он начинал воспринимать сквозь полупрозрачный занавес. Леонид не пил кофе на ночь, особенно во время наблюдений. Если бы он нашел сахар…
Сделав несколько глотков, Леонид поставил чашку на стол (или мимо? он не обратил внимания), укрыл Лайму пледом и присел на край дивана. Он слышал, как трезвонил мобильник на два голоса. Показалось ему, или он на самом деле встал и выключил свет? Наверно, показалось, потому что вместо теплого желтого комнату залил, опускаясь сверху, тяжелый белый свет, плотный, как молоко. Леонид подумал, что такой цветностью обладают звезды класса А, чуть ближе к В, это была его последняя связная мысль, а бессвязных он не запомнил, погрузившись в белое ничто.
Проснулся он на диване, под головой была цветная подушка, тонко пахнувшая духами, ноги были укрыты пледом, похожим теперь на распластанного тигренка, за окном вяло потягивался серый сумрак. Леонид опустил ноги на пол и обнаружил, что спал в носках, — наверно, Лайма сняла с него туфли и отнесла в прихожую. Не было и самой Лаймы. На кухне шипел чайник, Леонид услышал и другие звуки — шелест воды, тихое журчание. Шлепая по холодному полу, Леонид вышел в прихожую и обнаружил свои туфли рядом с тапочками, которые надел и пошел на кухню, где недовольно бормотал закипевший чайник.
Из коридорчика вышла Лайма в широком халате с огромными набивными цветами. Полотенце на ее голове напоминало персидский тюрбан, а может, это был тюрбан, напоминавший полотенце?
— Проснулся? — улыбнулась Лайма.
— Извини, — пробормотал Леонид. — Я не нашел сахара, а горький кофе действует на меня, как снотворное.
— Странно! — удивилась Лайма. — Пойди, умойся, там и зубная щетка есть.
Она смутилась и отвела взгляд — Леонид понял, что зубная щетка принадлежала Тому. Мысль была неприятна, и в ванной Леонид не стал ничего трогать — ополоснул лицо холодной водой, пригладил руками волосы перед зеркалом и вернулся на кухню.
Лайма сидела за столиком и показала Леониду на стул рядом с собой. Он сел, чувствуя себя то ли лишним, то ли незваным, скорее — неприкаянным.
— Я налила тебе чаю, — улыбнулась Лайма. — Не хочу, чтобы ты опять заснул.
Изумительный оказался чай, крепко и правильно заваренный, настоящий утренний английский. Лайма точно угадала его желание… как она смогла?
— Да, — кивнула Лайма в ответ на молчаливый вопрос. — Я вспомнила, какой чай ты любишь. Мы были знакомы с тобой прежде. Мы были… Почему ты сразу не сказал?
— Мы… — Он не должен был прерывать Лайму ни единым словом, даже ненавязчивой мыслью, которая могла бы отразиться на его лице.
— Ты должен был мне напомнить, Лео, — недовольно сказала Лайма. — Хотя… Может, ты прав, что не напомнил. Я тогда повела себя не очень учтиво, но мы были с Томом, а ты с той женщиной. Ты ее не представил, и я не знаю… Твоя жена?
— Жена, — повторил Леонид, пытаясь сообразить, какой ответ окажется подходящим. Назвать имя? А если Лайма вспомнила другое? На ком он женат в той вселенной, которая сейчас пробуждалась в памяти Лаймы?
— Жена, — с иронией повторила Лайма. — У меня сложилось впечатление, что ты уже тогда с ней не ладил.
— Э-э… ты проницательна, — пробормотал Леонид, отводя взгляд.
— Странно ты на меня посмотрел, — сообщила Лайма. — Пей, Лео, чай остынет.
— Да-да.
— Ты посмотрел, — продолжала Лайма, — будто хотел сказать: «Почему ты с ним, а не со мной?». Так откровенно… Даже Том понял — когда мы отошли, он сжал мне локоть и спросил: «Давно ты его знаешь?». Я сказала: «Первый раз вижу». Том не поверил. В тот вечер ты всякий раз смотрел в мою сторону, когда мы оказывались недалеко друг от друга.
