Николай Воронов - Сам

Все это возобновилось в голове и душе Фэйхоа, едва она принялась осмысливать мировое чувство и его свойства, потому и не сразу восприняла обиду Курнопая, а лишь только восприняла, перенеслась воображением за пределы околоземицы, будто прилетела из галактических далей, уже постигнувшая тьму звездно-планетарных существований, а Курнопай, тщеславный зверек мальчишества, жил тут, на планете микроскопических накоплений ума.

Поначалу Фэйхоа даже не хотелось вовлекаться в его убогую заботу, но она ласково укорила себя: «Он подросток. Душа еще не образовалась», — и посмеиваясь, промолвила:

— Мужчина должен быть гордым, но не гордецом. Для чего тебе рваться в хунту? Ты плохо осведомлен о политических целях дворцовых сержантов. Их программное воззвание темно, несуразно, истинные цели далеко спрятаны.

— Где?

— Я не в буквальном смысле.

— Какой переносный смысл?

— Читал сказку про Кощея Бессмертного?

— Нет. Почему Бессмертный Кощей?

— За океаном дерево, на нем гнездо, в гнезде утка, в ней яичко, в яичке иголка. Надо узнать, за каким океаном, какое дерево и гнездо, поймать утку, извлечь яйцо. Пока яйцо не разобьешь, не достанешь иголку, не сломаешь острие, Кощей не погибнет. Далеко запрятана его смерть. Цели дворцовых сержантов тоже далеко запрятаны.

— Я не согласен, Фэйхоа.

Кто захватит власть, старается присвоить ее навсегда. В природе человека неискоренимый недостаток: присваивать. Взять меня и тебя. Первый мужчина приобретает над девушкой неимоверную власть. Пусть он противен ей. После она встретит изумительного мужчину и полюбит. Для первого мужчины в ее чувствах закрепляется священное право на память о нем.

— Ты не полюбишь другого мужчину.

— Присвоение. И ты не стыдишься?

— Даю клятву быть только твоим.

— Не хочу узурпировать твою свободу.

— А я клянусь и требую, чтоб ты поклялась.

— Вот-вот, ты собрался присвоить меня навсегда. И если в тебе не взыграет совесть, ты пойдешь на любое преступление для вечной власти надо мной.

— И пойду.

— Теперь ты понимаешь, для чего хунте скрытые цели?

— Ага.

— К счастью, встречаются люди, которые уважают право человека на свободу воли. Правда, таких людей я покамест не встречала. Главправ, Сержантитет, ты, твоя бабушка — все вы Эр Сэ У.

— Кто?

— Ревнители Собственных Удовольствий.

— А САМ?

— САМ сам по себе.

— Ты уклонилась.

— Я допустила кощунство: САМ не может быть Эр Сэ У, потому что у него нет личной жизни.

— Точно?

— Никто ни о чем не может точно знать.

— Я точно знаю: ты — Пригожая Фэйхоа.

— Мой первый мужчина, что ты узнал о моей пригожести? Я и то мало знаю о ней. Жить — значит узнавать себя и мир, но так и не узнать себя и мир.

Экран, чуть теплившийся белым светом, пропорол лезвием луча сизый воздух покоев и погас. Фэйхоа сказала, что они приглашаются к Болт Бух Грею.

В конце мраморного коридора перед ними возник помощник главсержа. Он предупредил Курнопая о том, что едва Болт Бух Грей поздравит его с посвящением, произнесет напутствие и подарит ему оружие, необходимо в ту же минуту покинуть кабинет. Слушая помощника, Курнопай пытался определить, как теперь, после посвящения, помощник относится к нему. По-прежнему помощник был вежлив, и Курнопай, сколько ни всматривался в его лицо, не выследил на нем ни зависти, ни огорчения.

«И все-таки, — подумал Курнопай, — он завидует мне и подсадит при случае».

К Фэйхоа помощник Болт Бух Грея обратился с поклоном, в котором была застенчивость и, кажется, вина. Ей, хотя он и сознает трудную непривычность нововводимого государственного ритуала, высочайше поручено исполнить еще одно посвящение.

Фэйхоа, когда в конце коридора возник перед ними помощник, опасалась, что он, у кого педантически приятные манеры человека строгих правил, не сумеет скрыть к ней своего презрения, но сержант и не думал презирать ее. Напротив, сержант был убежден, что ритуал посвящения — грандиозной важности мероприятие, а в его извинительности проявилось сочувствие тому, что в новизне обычая всегда заключена психологическая сложность.

«Допускаю, — подумала Фэйхоа, — что он надеется вызвать у меня благосклонность. Слуги мечтают о любимых женщинах своих властителей. Вы хитры и вероломны… Да куда вам, рьяным властолюбцам, тягаться с достоинством женщины?»

Болт Бух Грей стоял в профиль на фоне окна. Нависающий овал шевелюры над длинным склоном лба. Бакенбарда, как рог. Мундир тигрового цвета. Ботинки напоминают лыжные пексы, светлы в тон волосам.

До чего ж живописен главсерж Болт Бух Грей! Неужели он хищное существо!

Подошли. Повернулся. Живописный не меньше анфас. Глаз тигриная зоркость и, наверное, тоже намеренная доброта, чтобы в жертве не вызвать тревоги. Прикоснулся губами к Курнопиному виску и внезапную зычность вложил в поздравление.

— Мужчина становится воином. Славно, Курнопа. Поздравляю. И прежде чем наградить оружием, хочу узнать, нет ли просьб у тебя?

Курнопай попросил вернуть домой родителей.

Посетовал Болт Бух Грей, что не волен отменять державных решений Сержантитета. В противном порядке не выбраться Самии из горького кризиса, в который страну затащил сластолюбивый Главный Правитель.

Подвздошье Курнопы сдавила тоска. Унимая ее, он промолвил, что сможет командовать армейской пехотой.

Болт Бух Грей согласился: что сможет, то сможет. И пожурил за пустячность мечты. Он, Курнопа, — народный любимец и лично любимец его, Болт Бух Грея, то бишь в целях великих у него безграничная власть командовать целым народом. Что там пехотная должность? Каждый день появляйся на телекомандном экране, золотые зерна идей засевай в головы миллионов. Выступления с бабушкой, программа известна.

«Он умыл меня дважды, — обозлился Курнопа. — Неужели и в третий умоет? Тогда… Ишь как вырядился… И научную шишку, как САМ, выкручивает из себя. «Программа»… Погоди, если в третий умоешь…» — и сказал: выступать он с Лемурихой будет, если в жены прямо сегодня получит Пригожую Фэйхоа.

Омрачился главсерж. Он желал угодить Курнопаю, но опять его просьбу невозможно принять. Он вздохнул и промолвил, что Курнопа еще не постигнул державной политики, потому и надумал жениться. Ведь обряд посвященья в мужчины не дает еще права семью заводить. Надо вырасти в гражданина телесно и духом. Он всего лишь подросток. Что ему обещает главсерж? Это — встречи, очень редкие, по заслугам, а женитьбу — через месяцы, годы… Отличится — пораньше, не оправдает доверия — вероятен немилый исход.

Фэйхоа оскорбляли отказы главсержа. Полагала, Ковылко и Каску он мог бы вернуть преспокойно. Намекнула ему: возврати.

— Государственный муж — не жалельщик приюта. Интересы державы исключений не терпят.

— Исключений для малых, ты хочешь сказать?

Желваки набугрились на скулах главсержа, и рога бакенбардов качнулись, как бычьи рога.

— При любви к Фэйхоа я отдал ее непорочность юнцу. Исключенья не сделал и для себя. И если она не против, а должна согласиться, посвятит и второго пострела.

Сразительный довод! Фэйхоа покраснела, угнулся стыдливо Курнопа.

И польщенно главсерж о себе подумал:

«Я — политик. Вы-то, тигрята, незрячи. Хвать за шкирку обоих, и над бездной висите!» — и ремнем носорожьим подпоясал Курнопу. На ремне тяжелел в кобуре пистолет-автомат.

— Я — верховный теперь, — произнес. — Награждаю почетным оружьем. Тренируйся на крокодилах. Бунтари заведутся, пресекать будешь их. Твоя бабушка смолоду отличилась. Отличишься и ты.

«Вот те на! — пораженно подумал Курнопа. — Только власть захватил, и уже не бунтарь», — и промолвил, азартно прищурясь:

— А кто вы, вы — бунтарь или… или правитель законный?

— Я — спаситель народа, презирающий бунт.

Появился помощник, рукой подал знак Курнопаю, дескать, вон, уходи.

— Трижды, ваша верховность, умыл ты меня в честь мужчинства. («Надо «ты», нагло «ты» ему говорить!»), — закричал Курнопай. — Хоть исполни одно: отпусти Фэйхоа.

Аравийка, мекаломоганка, индусоарийка поддержала Курнопу.

— Отпустите, правитель.

— Я к решенным вопросам не возвращаюсь.

Фэйхоа тут стремглав заявила:

— Посвящать я не буду. Лучше каски давить на заводе.

И покорность обозначилась в Болт Бух Грее, сказал:

— Фаворитку Главправа неволить не стану. Есть преемственность власти, симпатий, подачек, потачек… Раз Главправ не неволил, не стану неволить и я. Но останешься при дворе.

Фэйхоа рассердилась. Палящи глаза.

— Благородный главсерж — вероломство само.

Появилась охрана, схватила Курнопу. Он пинался и требовал отвезти к САМОМУ. Отобрали оружие у него.