Анатолий Курчаткин - Записки экстремиста
— Не говорил, а понятно, — сказал Рослый. — Что я, не знаю тебя. «Полная неожиданность»… — передразнил он меня.
Я снес его щелчок молча. Наверное, он был прав.
— Ну, и как же он собирается выходить? — спросил я.
— А не догадываешься? — теперь в голосе Рослого я уловил усмешку. — Через канал, конечно, как еще.
— А-а, — протянул я.
Но я действительно даже не подумал, что через канал. Вовсе он у нас не был приспособлен для того, никогда, ни один человек не выходил через канал на землю и не спускался оттуда к нам.
Да, подземное наше хозяйство было натуральным. Но если быть точным до конца, вполне автономными мы все же не были. Правда, то, что мы получали через канал, было во всем нашем хозяйстве не более чем каплей в море, и однако же обойтись без этой капли мы не могли, и не могли произвести ее здесь, под землей.
Нам не из чего было получать бумагу — раз, мы оказались не в состоянии вырабатывать многие лекарства — два, и не удалось отыскать никакого, пусть бы самого тощего, месторождения соли — три. Мы обеспечивали себя даже одеждой, изготовляя материю из синтетических волокон и немного — для детей — из хлопка, семена которого также были взяты нами сюда, а вот солевой, лекарственный и бумажный узел никак нам развязать не удавалось. Ради бумаги, лекарств и соли и существовало у нас маленькое, подобное игольному ушку, отверстие на землю, которое с чьей-то легкой руки мы называли каналом.
Он действовал раз в год, в заранее условленное число, ночью. В одной из дальних вентиляционных шахт
останавливалось и разбиралось все оборудование, и в освобожденный узкий зев спускались к нам на канате одна за другой подготовленные земные посылки. Знали о канале все в нашем подземном городе, но право на приказ о демонтаже имели только несколько человек! когда-то и Инженер с Деканом, а ныне вот — Рослый, Магистр, Волхв, я… Последние же годы каналом занимался обычно Рослый.
— Я хочу поговорить с Волхвом, — сказал я. — Может быть, мне удастся уговорить его отказаться от своей мысли.
— Поговори, даже обязательно, — мгновенно отозвался Рослый. — Только, уверен, ни черта у тебя не выйдет. У него одна песня: «хочу умереть на земле», — другой не знает. Так что особо и не трудись, не нажимай особо. Обдумай лучше, как будем его уход объяснять. Вот задача тебе. Задача так задача. Над ней давай поломай голову.
Веточка, когда я вернулся, конечно же, не спала.
Я передал ей наш разговор с Рослым, и она, помолчав, сказала с уверенностью:
— Он хочет, чтобы Волхв ушел от нас. Почему-то ему на руку его уход. Он хочет, хочет, только, конечно же, скрывает это.
— Ты слишком категорична. — Что-то в поведении Рослого заставляло меня тоже подозревать его в подобном желании, но зачем ему хотеть этого? И, подозревая, я не верил своему подозрению. — Просто он внутренне уже согласился на его уход.
— Согласился, конечно, — упрямо сказал в кромешной тьме над моим ухом голос Веточки. — Еще и потому, что рад его просьбе.
Ну ладно, ладно, — проговорил я примирительно, — вот я еще сам потолкую с Волхвом, и будет видно.
Но с Волхвом назавтра никакого разговора не получилось.
И в самом деле, он был словно бы не в себе, он не слышал ничего, что я говорил ему, н на любые мои слова отвечал, как заведенный, одно и то же:
— Но ребята не против! Ребята не против! Даже Рослый! Рослые меня понимает. Почему ты не понимаешь? Только ты, один ты! Почему?!
В голосе его была истерическая беспомощная горячечность, казалось, сейчас, в следующее мгновение он разрыдается, и такой конечной, последней усталостью были налиты его блеклые, потерявшие цвет глаза, что не знай я его прежде, никогда бы не смог представить, как они могут быть ярки, как жарко, как зажигающе могут гореть.
— Бог тебе судья, — только в конце концов и оставалось мне сказать ему.
Никаких проводов Волхву перед его ночным уходом через канал мы не устраивали. Я лично попрощался с ним еще утром, столкнувшись в диспетчерской по пути в забой. «Всего тебе», — сказал я, подавая руку. Он было подался ко мне обняться, я отстранился. «Напрасно ты так», — сказал он. Но я ему не стал даже отвечать. И прожил весь день до ночи как обычно — работая на своем участке в забое, и по-обычному провел вечер — занимаясь в школьном гимнастическом зале с прикрепленной ко мне группой мальчиков. Канал был не моей заботой, хлопоты, связанные с подготовкой его к работе, меня не касались. Канал был заботой Рослого.
3
То, что ждало меня наутро, не могло мне присниться ни в каком самом кошмарном сне.
Оказывается, Рослый чувствовал себя вчера нездоровым, попросил Магистра заменить его на приеме посылок, в том числе и проводить наверх Волхва, и Магистр, воспользовавшись этим, пытался уйти вместе с Волхвом.
— Не может быть, — не поверил я Рослому, когда он, не в силах сдержаться, матерясь через слово, рассказал мне о Магистре.
— Не может только мужик родить, ясно?! — закричал в ответ Рослый. — А он едва не ушел! Случайность только и. помещала! Он уже наверх поднялся, ему только из корзины на землю ступить осталось! Парнишка, помощник, что внизу был, раззява попался. Тормоза не зажал, а противовес уже снимать стал. Скинул два блока — корзина и ухни вниз. Так наш друг и полетел: одной ногой внутри, другой наружу, всю пятку, пока летел, о стенки размолотило!
— Да что ты?! — непроизвольно воскликнул я, — Но жив он?
— Жив, слава богу.
Как-то странно произнес Рослый это свое «слава богу», как-то плотоядно вышло у него это, и я внимательно вгляделся в его лицо.
— Ты что, крови жаждешь?
— Жажду я! — Рослый сплюнул. — Лихо ты выражаешься. Вампиром меня назови еще! Он нашему Делу изменил. Он изменник! А изменника, ты считаешь, нужно прощать?
— Но Волхв ведь тогда тоже изменник?
— Волхва мы отпустили! Он с согласия! И он старый, ему помирать, а Магистр в самом соку, ему пахать да пахать! Вот разница, ясно?!
Я был ошеломлен этой новостью о Магистре, раздавлен напором Рослого, и голова у меня ничего не соображала.
— И чего же ты хочешь? — тупо спросил я,
— Пусть отвечает за то, что сделал. Перед всем народом пусть- отвечает. Пусть народ выскажется, что он думает по этому поводу. Пусть назначит наказание.
— Где он сейчас?
— Кто? Магистр? — переспросил Рослый. — В медблоке, конечно, где еще.
— Увидеться я могу с ним?
— Ну нет! — Тон Рослого сделался жесток и враждебен. — Кто-кто, а ты с ним не встретишься до самого суда. Вы — «Вольтовы братья», у вас свои, давние отношения, ты не можешь быть объективен. На суде толкуй с ним сколько угодно, а до суда — нет!
Я взъярился. Я уже не впервые отмечал для себя, что Рослый стал в последнюю пору непонятно подозрителен, недоверчив, но в данном-то случае с какой стати он в чем-то подозревает меня, почему вообще чувствует право на это?!
— А ты не находишь, что ты меня оскорбляешь? — слыша, до чего накален мой голос, едва управляя собой, сказал я. — Не находишь, что я могу встретиться с Магистром и без твоего соизволения? Если ты так, то ведь и я могу эдак. Начхать на твое мнение — и пройти к нему.
Рослый отрицательно качнул головой.
— Начхать можешь, а пройти не пройдешь. Тебя не пропустят.
— Не пропустят? — Я изумился.
— Да. Я выставил охрану.
— Охрану? — Я все больше изумлялся.
— Охрану, — подтвердил Рослый. — И подчиняется она только мне. А твое слово для нее — пшик, и не больше.
От моей ярости ничего не осталось. Изумление вытеснило ее напрочь. Он что, захватывал власть, что ли?
— Да чего ты хочешь все-таки? — спросил я.
— Того же, надеюсь, чего и ты. Довести наше Дело до конца. — Рослый не просто выделил «Дело» голосом, не просто подчеркнул его, оно прозвучало у него так, словно бы он покачал его голосом, словно бы он баюкал младенца.
— Так при чем здесь суд над Магистром?
— При том! При том, что мы на краю катастрофы. Люди устали. У людей энтузиазм кончился! Ясно? Три попытки побега за последние полгода — это не знак? Душеспасительные беседы с ними провели, в медблоке на психотерапии подержали, и думаешь, всё нормально? Ничего не нормально. А завтра они не поодиночке рванут, а сразу сто человек. А потом еще сто, да еще двести! Высокий у нас моральный дух воцарится? А как все побегут, тогда что? А побегут, побегут, к тому дело идет. Вы же слюнтяи все, с Волхвом вместе, вы палец о палец не ударили, чтобы правде в глаза взглянуть, я один решился. У меня целый штат осведомителей работает, ясно? Я знаю, к чему дело идет! И контрмеры мною уже продуманы.
Рослый не прокричал мне все это, как можно было бы ожидать от него, он словно бы объяснял мне ситуацию, просто втолковывал очевидное и, обругав меня — «вы же слюнтяи все!» — тут же как бы и простил, отступился извинительно: ну уж ладно, впрочем, какой есть.
