Лазарь Лагин - Патент АВ
— Что это вы заладили: «В тюрьму, в тюрьму!» — рассердился Томазо. — Вас послушать, так можно подумать, что я и в самом деле только тем и занимаюсь, что сажаю невинных людей в тюрьму! Очень мне это нужно! Глупости какие!
— Я думал, что вам, может быть, обидно… — начал оправдываться скрипач, но Томазо его раздраженно перебил:
— Если мне что-нибудь и обидно, так это то, что вы так здорово играете на скрипке! Я бы хотел хоть наполовину так хорошо играть… Только этого никогда не будет.
— Скорее всего нет, — подтвердил скрипач. — Я потратил на учение двадцать два года своей жизни, и, кроме того, у меня действительно исключительные способности. Мне это сказал сам великий Леопольд Ауэр. Вы, конечно, слыхали про профессора Ауэра?
— Конечно, слыхал, — сказал Магараф, — и, конечно, я сам великолепно понимаю, что сейчас мне уже поздно учиться.
— …И главное — незачем! — горячо подхватил скрипач. — Поверьте мне, если бы я мог сейчас быстро переучиться и приобрести более обеспеченную специальность… — Он запнулся и извиняющимся тоном произнес: — Хотя нет, по правде сказать, я ни за что не брошу скрипку. Я бы, наверное, умер, если бы бросил скрипку…
Тут Магараф, которому было ужасно не по себе от всего этого неприятного разговора и в особенности от умоляющих глаз скрипача, поднялся со скамейки и сказал:
— Ваша жена умирает от волнения. Вам нужно поскорее вернуться домой и успокоить ее.
— Успокоить?! — воскликнул скрипач. — Вы… вы… вы сказали «успокоить»?! Неужели вы…
Томазо Магараф больше всего в жизни не любил чувствительных сцен. Поэтому он сразу же перебил:
— Вы не знаете, когда уходит поезд в Город Больших Жаб?
Тогда на глазах скрипача навернулись слезы, и он забормотал, что он потрясен великодушием господина Магарафа. Он, и его Хуанна, и его маленький Диго этого никогда не забудут. Это просто замечательно, что существуют такие настоящие люди, как господин Магараф! Господин Магараф может на него всегда рассчитывать. Может быть, господин Магараф хочет остаться на некоторое время его гостем, он бы ему тогда дал несколько уроков скрипичного мастерства. Он хочет обязательно подарить господину Магарафу автограф великого Крейслера — самого замечательного из всех скрипачей мира — и автограф профессора Ауэра. И он говорил, говорил без умолку всю дорогу, такой счастливый и благодарный, словно его только что пригласили в кругосветное турне на самых лестных и выгодных условиях, а не оставили за ним нищее счастье забавлять невежественных джентльменов на двусмысленном положении привилегированного лакея-монстра.
Так как поезд уходил только утром, Томазо пришлось воспользоваться гостеприимством скрипача. Они просидели почти до самого рассвета, и скрипач все время играл для него самые любимые его вещи: и Крейслера, и Паганини, и Чайковского, и Бетховена, и Сарасате. И можно смело сказать, что ни один из самых богатых обитателей отеля «Палас» никогда в жизни не слыхал такого замечательного концерта, как тот, который был дан той ночью для одного Томазо Магарафа.
Утром, когда поезд уже тронулся в путь и медленно набирал скорость, Магараф вдруг вспомнил, что он не знает фамилии своего нового друга.
— Послушайте-ка, старина, — высунулся он из окна вагона к шедшему рядом скрипачу, — а ведь я не знаю, как вас зовут.
— Меня зовут Попф, сударь, Филиппо Попф, — ответил тот, ускоряя шаг, чтобы не отстать от вагона.
— Попф?! — поразился Магараф. — Вам не известен, случайно, доктор Стифен Попф из Бакбука?
— Это мой брат! — прокричал ему вслед скрипач, все больше отставая от поезда.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой рассказывается о том, как обдуманно действовал Падреле-младший
Последней станцией перед Бакбуком была Тубероза. Поезд, следовавший из Города Больших Жаб, прибыл в Туберозу вечером, в шесть часов тринадцать минут. Солнце еще озаряло городок, который, несмотря на свое поэтическое и благовонное наименование, выглядел далеко не поэтично и был насыщен миазмами скотобойни и трех небольших, но необыкновенно пахучих кожевенных заводов. Нам нет смысла подробней останавливаться на этом ничтожном географическом пункте, который появляется в нашем повествовании с тем, чтобы промелькнуть и потом больше ни разу не упоминаться, и поэтому нам важны не детали панорамы этого неказистого городка.
В любом небольшом городе приезжему, прибывшему в светлое время суток, трудно остаться незаметным. А если приезжий, к тому же, обладает бросающимися в глаза особыми приметами, то нет той силы, которая могла бы защитить его от жадного любопытства скучающих обывателей. За ним будут ходить толпы ребятишек. Их отцы, матери, дедушки и бабушки, старшие братья и сестры будут бесцеремонно высовываться из окон, из дверей, из ворот, будут выбегать на улицу, чтобы вдосталь насладиться редким зрелищем.
Падреле-младший, три с лишним десятка лет пронесший на своих плечах горькое бремя редчайшего уродства, не мог не понимать, что его появление в Бакбуке днем вызовет сенсацию, нестерпимо унизительную и, что самое главное, могущую серьезно повлиять на исход задуманного им дела. Поэтому он пошел на то, чтобы стать предметом оскорбительного любопытства в городе Тубероза, в котором он собирался задержаться только до поздних вечерних сумерек.
Под плотным и бесцеремонным конвоем юных и взрослых зевак проделал он свой крестный путь от вокзала до ближайшей гостиницы. Его непрошеные спутники остались у подъезда. Они и не думали расходиться, к ним непрестанно присоединялись все новые и новые зеваки. Вскоре у дверей, за которыми скрылся полный холодного бешенства Падреле, образовалась многоголосая толпа, с жаром обсуждавшая внешность и одежду приезжего и вероятные цели его прибытия в Туберозу.
С терпением, достойным лучшего применения, жители городка ждали момента, когда крошечный человечек выйдет на улицу, потому что должен же человек выйти подышать свежим воздухом в такую эфиопскую жару. Несколько молодых людей с блокнотами и вечными ручками в руках переминались с ноги на ногу в ожидании редкостного автографа лилипута. Репортер, он же редактор, наборщик, метранпаж, печатник и заведующий экспедицией местной еженедельной газеты, приостановил печатание последнего номера и направился в гостиницу, где собирался получить интервью об отношении лилипутов к недавнему процессу над Томазо Магарафом.
Но Падреле и не думал снова показываться на улицу и наотрез отказался давать интервью, сославшись на сильную головную боль. Он занял номер, заказал себе обед. Блюда, которые он пожелал, никто ни разу со дня открытия этой гостиницы не заказывал, потому что миллионеры в ней никогда не останавливались.
— Дорогонькие блюда изволите вы себе заказывать, сударь! — фамильярно и довольно глупо ухмыляясь, заметил хозяин, не пытаясь скрывать свои сомнения в финансовых возможностях приезжего.
Падреле в ответ на эти дерзкие слова смерил владельца гостиницы таким уничтожающим взглядом, которого хватило бы, чтобы испепелить десятерых менее стойких представителей этой почтенной профессии. Но хозяин гостиницы и глазом не моргнул. Тогда разъяренный Падреле извлек из кармана бумажник, раскрыл его, и владелец гостиницы не упал на колени только потому, что у него онемели ноги, — так потряс его вид толстой пачки кредитных билетов самых крупных купюр, которые ему когда бы то ни было привелось видеть. Именно видеть, а не держать в руках.
— Прошу прощения, сударь!.. Моментально будет исполнено, сударь… — проговорил он, быстро пятясь задом к двери, выскочил ни жив ни мертв из номера и поднял на ноги весь немногочисленный штат гостиницы.
Пока поваренок с космической скоростью бегал по магазинам, закупая все необходимое для этого царского обеда, пока повар, призвав на помощь все свое умение, давно позабытое в этой глуши, священнодействовал у огнедышащей плиты, хозяин гостиницы, корчась в судорогах, которые он искренне почитал светской жестикуляцией, старался развлекать своего во всех отношениях удивительного постояльца.
— Надолго в наш город, сударь?
— До вечера, — отвечал Падреле, наслаждаясь своей победой.
— Дела в этом городе, сударь?
Падреле презрительно поджал губы, давая понять, что не представляет, какие дела могут занести подлинно делового человека в такую дыру.
— Я должен был сойти на предыдущей станции… э-э-э, как ее, там?
— В Новом Эдеме, сударь?
— Вот именно. Но я проспал эту станцию. Вечерком отправлюсь. Закажите мне часам к десяти машину.
— Прошу прощения, сударь! Какой марки прикажете машину?
— Господин… э-э-э, господин, как вас там?
— Родриго Аква, сударь.
— Вы болван, господин Родриго Аква!
— Слушаюсь, сударь! — захихикал хозяин гостиницы, чтобы подчеркнуть, что он нисколько не обиделся, тем более что у него действительно и в мыслях не было обижаться на такого богатого человека.
