Марина Дяченко - Мир наизнанку (сборник)
Соседи оживились.
– Вы же видите, она не в себе, – сказала им Лиза. – Вы же видите, человек ломится в чужой дом – хоть бы участкового вызвали, что ли!
– Я сама пойду в милицию! – рявкнула блондинка. – Ваша семейка вся заодно! Где Павел? Я беременная!
– Павла нет дома, – любезно сообщила Лиза. – И не будет. Я его убила, иду сдаваться, – в доказательство она потрясла свернутой теплой курткой.
Соседи весело заржали. Блондинка выпучила глаза:
– Вы его не спрячете! Даже на том свете! Он обещал мне жениться – вот пусть и женится!
Лиза воспользовалась ее замешательством и сбежала вниз по ступенькам.
Мир вокруг был очень ярким. Синяя и желтая плитка на лестничных площадках, красные перила, зеленые стены; странно, Лиза никогда раньше не замечала, в какие тропические тона окрашен обыкновенный городской подъезд. Разве что в детстве, когда она вдруг будто забывала, кто она, и привычные вещи казались новыми, а собственное имя – странным. Но в детстве это чувство было жутким, как падение, а теперь она удивленно оглядывалась, как человек, впервые снявший очки с очень грязными стеклами.
Она вышла во двор и на секунду остановилась, пораженная потоком свежего воздуха, силой и уверенностью солнечного света, совершенством птичьих голосов. Она слабо улыбнулась – и поняла, что не улыбалась уже много дней, что лицо ее отвыкло улыбаться и нужные мышцы едва не атрофировались. Она зашагала через двор, отлично помня и понимая, что Пашка убил Свету и погиб сам, что Алена еще ничего не знает, и жизнь с каждым шагом становилась прекраснее – может быть, потому, что каждый шаг приближал к пропасти.
* * *Сиреневый куст еле вздрагивал пыльными листьями. Солнце стояло еще высоко, небо оставалось чистым, и зонтика не было в сумочке. Лиза решительно шла к остановке маршруток; огромная улица была пуста, желтая бабочка сидела на асфальте, на белой полоске дорожной разметки. В пыли у скамейки валялся измятый пластиковый стаканчик. В окошке будки обменника светились, как у кошки, глаза сидельца Игоря.
Лиза подошла. Игорь смотрел на нее снизу вверх, почти подобострастно.
– Я хочу поехать к Хозяину, – сказала она.
– Я тоже, – сразу согласился Игорь. – Но это нельзя, если он не зовет.
– Меня он звал.
– Однажды звал, и вы к нему ездили. А второй раз он вас не звал.
– У меня проблемы, – сказала Лиза. – Гораздо серьезнее, чем были раньше. Я уже не хочу быть человеком. Меня устраивает роль персонажа второго плана.
– Вы напрасно так говорите, – сказал Игорь шепотом. – Быть человеком – круто. Я бы хотел. Но я не могу.
– Вы правда – курс доллара?
– В прошлом, – Игорь торопливо кивнул. – В прошлом – курс доллара, это было трудное время, меня так бросало…
Он поднял глаза, будто мысленно обращаясь к высшей силе. Лиза, почти против воли, вслед за ним тоже подняла голову и увидела доску над обменником с сегодняшним курсом валют: три, один, точка, пять, два. Три, три, точка, девять, ноль…
Она сдавила колоду карт в кармане, так что обгорелые кромки врезались в ладонь.
– Очень хороший курс, – оживился Игорь, проследив за ее взглядом. – Хотите купить доллары, евро?
– Игорь, – сказала Лиза. – Что мне теперь делать? Вы должны знать.
– Идти до конца, конечно, – будто иллюстрируя свои слова, он подался вперед, к решетке. – Быть человеком… круто. Завидую.
– А почему круто? В чем крутизна? – Лиза склонилась к окошку и взялась за решетку так крепко, будто не Игорь, а она была здесь заключенной.
Кассир мигнул. Секунду молчал, будто никак не мог решиться.
– Персонажи живут по вертикали, – сказал наконец. – От события к событию, от перипетии к перипетии. Вещи живут по горизонтали – только тем, что есть сейчас, они увязают во всем, что творится вокруг, быт ли это, ремонт ли, болезнь или любовь – они увязают, как в битуме. Тени вообще не живут… Проклятия… я не знаю толком, и не будем о них. И только человек, насколько мне известно, способен жить сразу во многих измерениях. Только человек способен радоваться солнечному свету сейчас – и встрече с другом завтра. Быть человеком – прекрасно, Елизавета. Если Хозяин сказал, что вы способны им стать, – почему вы отказываетесь даже пытаться?
Лиза закусила губу:
– Потому что сериал сопротивляется.
– Это хорошо, значит, вы все правильно делаете.
– Да, но гибнут люди… Ладно, пусть даже персонажи, но они гибнут…
– Вы сочувствуете полюбившимся персонажам, когда они погибают. Это правильно. Так и люди ведут себя.
– Но ведь я – причина их гибели!
– Это вам так кажется. На самом деле сериал сам знает, кого и когда убить…
Игорь говорил горячо и убедительно. Лиза закусила губу, чтобы удержать слезы, и отошла от окошка.
На дороге по-прежнему не было ни единой машины. И ни единого прохожего. Лиза встала у кромки тротуара, дожидаясь трамвая, высматривая его, – но минута шла за минутой, и ничего не происходило.
Ноги перестали держать ее. Она тяжело опустилась на край лавочки, вытащила карты и разложила прямо здесь, на коленях, на юбке. Выпала новая карта.
Это был текст, который она помнила наизусть, текст, напечатанный косо, по диагонали, поверх неясных карандашных схем: «…человек, через внешний облик которого передается его внутренний мир, характер, психологическое состояние, а также человеческое тело, передача движения…»
Она заново перетасовала колоду.
«…внутренний мир, характер, психологическое состояние, а также человеческое тело…»
Зазвонил телефон в перепачканной кровью сумке.
– Алло!
– Лиза, у нас проблемы, – сдавленным голосом сказал Горохов. – Быстро идите в ближайшее отделение милиции.
– Куда?!
– Идите в милицию, признавайтесь в убийстве племянника.
– Что?!
– Если вас сейчас запрут – может быть, спасетесь.
– От чего?
– Нет времени!
– Но я его не убивала! Я не убивала…
– Делайте, если хотите жить!
Запищали короткие гудки. Лиза встретилась взглядом с Игорем, наблюдавшим за ней из глубины своей будочки.
– Трамвай не придет? – спросила она.
Игорь отрицательно помотал головой.
Лиза встала и, пошатываясь, двинулась к метро. Туда, где должно быть метро. Куст сирени служил ей ориентиром; вот прошел прохожий, а вот сразу трое. Вот прокатила, сигналя, машина по тротуару. А вот уже толпа, как много людей, тени на асфальте, фантики возле урны, дети с шариками из «Макдоналдса», троллейбус…
– Елизавета Николаевна!
Она обернулась. Человек с острыми глазами, похожий на следователя в штатском, как их изображают в кино, – этот самый человек поднялся со скамеечки у края газона.
– Елизавета Николаевна, можно вас на пару слов?
Она открыла рот, чтобы ответить, может быть, отрицательно и резко – но в эту минуту ее захватили сзади, зажали рот, чем-то брызнули в лицо, и она отключилась.
* * *Когда ее втолкнули в подвал, она соображала еще очень плохо, и ноги подкашивались через шаг. Ее вели или тащили с двух сторон двое мужчин в медицинских перчатках; в подвале горели под потолком голые лампочки, вдоль стен тянулись трубы, крашенные серо-зеленой краской, и черные кабели. Пол был бетонный, с редкими подсохшими лужами, каждая – в белом неровном ободке кристаллизовавшейся соли.
На полу, в кольце света под яркой лампой, сидел Горохов: оба глаза в кровоподтеках, губы в крови, глаза мутные; руки его были скованы за спиной милицейскими наручниками.
– Денис! – Лиза только теперь испугалась.
– Попали, – только и сказал Горохов. И отвернулся, будто не желая смотреть ей в глаза.
Лизу отпустили. Она пристроилась рядом с Гороховым, вытащила платок из сумки и попыталась промокнуть его все еще кровоточащее, надорванное ухо. Он мотнул головой:
– Не надо.
– Денис…
– Что сказали карты?
– Не знаю. Я не успела. Я не поняла.
Горохов зарычал сквозь сомкнутые зубы.
Лиза потрясла головой. К ней возвращалась способность смотреть без головокружения и соображать без длинных пауз; вокруг в полутьме происходило что-то, собирались люди, их туфли то уверенно, то опасливо ступали по бетонному полу: мужские летние туфли, пыльные кроссовки, пляжные сандалии, женские мокасины и даже туфли-лодочки на шпильках. Прокатился, поскрипывая колесиками, сервировочный столик. Щелкнула зажигалка, загорелась одна свеча, другая, и скоро на полу вокруг Лизы и Горохова вырос целый лес горящих свечек. Противный звук мелка по бетону заставил ее поежиться: несколько рук взялись выписывать на полу знаки, круги и треугольники, и Лиза с Гороховым оказались в кольце меловой вязи.
Признаки оккультного ритуала становились все более явными. В полумраке обозначились лица, покрытые прозрачные силиконовыми масками и оттого казавшиеся намазанными толстым слоем жира.
– Что это вы делаете? – спросила Лиза громко.
Ей никто не ответил. Один мелок с хрустом сломался, его осколок отлетел Лизе чуть ли не под ноги – белый и острый, словно косточка. В ту же секунду лампочки погасли. Подвал освещался теперь только огоньками свечей; лица, подсвеченные снизу, утратили последний намек на обаяние.
