Владимир Орлов - Шеврикука, или Любовь к привидению
– То вырядилась в мантилью, – сказал Шеврикука. – А сегодня – будто довоенная Лидия Смирнова.
– Ну и что? – с вызовом произнесла Дуняша.
– Ничего, – сказал Шеврикука. – Мне-то что. Словно я забываю, что передо мной сударыня с вывертом.
– А кто нынче не с вывертом? – спросила Дуняша.
– И то правда, – согласился Шеврикука.
Действительно, кто из его знакомых сударынь осуществлял себя без вывертов? Если только гипсовая Грета с Лещом. Но и у той случались приключения.
У ребячьего пруда Дуняша предложила угостить ее фруктовым мороженым с палочкой, что Шеврикука и вынужден был исполнить. Разговор Шеврикука не начинал, он не ведал о степени сегодняшней осведомленности Дуняши и уж тем более о степени ее полномочий, полагая, что Дуняша догадается (или уже догадывается) о его затруднениях и облегчит или даже направит ход их беседы. Так оно и вышло.
– Да, – сказала Дуняша серьезно и, как показалось Шеврикуке, печально. – Мне известно… Я слышала… Гликерия была у тебя в Землескребе…
– Все известно?
– Что известно, то известно! – резко сказала Дуняша.
– Не горячись, – нахмурился Шеврикука. – Меня не интересует, знаешь ли ты, каким манером Гликерия проникла в Землескреб. А вот о сути разговора тебе известно?
– Я знаю то, что мне определено знать, – сказала Дуняша.
– Ну ладно. Ну хорошо, – кивнул Шеврикука. – А сегодня ты вышла с ее ведома?
– Да, – сказала Дуняша, – но без всяких полномочий.
– Что же Гликерия так тянет? – выказал недоумение Шеврикука. – Ко мне она являлась в самом что ни на есть нетерпении.
– Ты у меня об этом спрашиваешь? Или в воздух – для Гликерии Андреевны?
– У тебя, – сказал Шеврикука. – Гликерия обещала дать о себе знать через день. Через два. Тогда бы я задал вопросы ей. Она молчит, и было бы нелепо, если бы я в нынешнем случае пошел к ней. Не мне тебе объяснять. Но меня о чем-то просили. Ты сейчас без полномочий о чем-то договариваться со мной. Но ты с полномочиями нечто выведать у меня. Выведывай. Но сначала извести меня кое о чем. Почему Гликерия просто не уведомила меня: мол, так и так?
– Знаешь… – начала Дуняша, и в глазах ее Шеврикуке почудилась надменность. – Знаешь…
– Значит, во мне отпала потребность, ты это хочешь сказать?
– Нет… я так не собиралась говорить… – Дуняша будто растерялась. – Но сам посуди…
– Что произошло этакое, из-за чего Гликерия якобы перестала торопиться? Или какую силу обрела она себе в подмогу?
– Я не уполномочена сообщать тебе что-либо…
– Я уже слышал, – сказал Шеврикука. – Тогда зачем ты, да еще с ведома Гликерии, пригласила меня сюда?
– Я пригласила? – Синие глаза Дуняши-Невзоры сделались круглыми, и ресницы ее – лепестки васильков – захлопали. – Это ты направил ко мне сигнал, я из вежливости и откликнулась. Была в городе по делам, проезжала мимо Землескреба на троллейбусе, вспомнила о твоей просьбе, дай, думаю, выясню, чего он хочет…
– Вот, значит, как… – сказал Шеврикука. – И по каким же это делам?
– По многим. Ох, Шеврикука, если бы ты знал, по многим. И книжку покупала Гликерии Андреевне. Она ей срочно понадобилась.
– Какую книжку? – поинтересовался Шеврикука. – Если это не библиотечный секрет…
– А вот… – Левая рука Дуняши прижала к футболке плоскую сумку, способную, впрочем, вмещать в себя и предметы макияжа, и учебники, и деловые бумаги, и газовое оружие. Дуняша развела зубья полости и достала из сумки книжку. – А вот…
Обложка была не для лоточных развалов – бумажная, всего лишь двухцветная, но хоть глянцевая. Анна Суворова. «Затворницы и куртизанки». Судя по тексту и изображениям в нем, затворницы и куртизанки проживали в восемнадцатом и девятнадцатом столетиях на северо-востоке Хиндустана в знатном слонами, боевыми петухами, дынями, набобами (навабами) и гаремами городе Лакхнау и говорили исключительно на языке урду. Нисколько не противореча привлекательному и даже благоухающему названию, сочинение А. Суворовой было востоковедчески-научное, с соблюдением роскошеств академического церемониального общения. Шеврикука, листая страницы, углядел в них слова «условные критерии дифференциации двух школ», «женская вещность», «стандартная коннотация элементов лексикона газели», «интеллектуальная изощренность бариками», и в нем возникло удивление нынешними читательскими интересами Гликерии. Но, может быть, Гликерия посчитала ради светских и служебных успехов вместе с пусанским диалектом корейского изучить и лакхнауское совершенство урду? Такое не исключалось.
Однако Дуняша позволяла ему книгу листать и рассматривать, терпеливо тратя время на его любопытство, и это обстоятельство дало удивлениям Шеврикуки иной поворот.
– По номиналу? – поинтересовался Шеврикука. – Или с переплатой?
– С переплатой, – вздохнула Дуняша.
– Так что же, – спросил Шеврикука, – Гликерия Андреевна нынче затворница?
– Затворница? Ты что!.. Какую чепуху ты несешь! С чего ты взял! – заговорила Дуняша, словно взволновавшись. Но было очевидно, что слова Шеврикуки не стали для нее неожиданностью. Да и не могли ею быть.
– Не затворница – и замечательно. – И Шеврикука протянул Дуняше книгу о тяжкой и благоароматной жизни красавиц Востока.
– Это ты из-за книги, что ли? Так, может быть, Гликерия Андреевна не только затворница, но и куртизанка? – И Дуняша рассмеялась.
Но смех ее получился несомненно нервический.
– Хорошо, – сказал Шеврикука, – она не затворница, ее интеллектуальная изощренность позволяет ей уделять внимание проблемам урду, ты без полномочий, а потому промолчим о Гликерии…
– Надо же! Затворница! И придет же в голову! – все еще восклицала Дуняша. И не убирала книгу в сумку.
– Как ваше Ателье?.. Или Агентство?.. Или Салон?.. Ведьм, колдунов и привидений… Или кого там… Ты рассказывала… Как оно-то? – спросил Шеврикука.
– О! Оно-то! Все кипит и бурлит! – воодушевилась Дуняша. – Вот-вот откроют… Именно на Покровке… Дударев обещает. Кубаринов, полпрефекта, перережет ленточку. И будьте милостивы!
– Дударев обещает… – задумался Шеврикука. – Он вам и ставки обещает?
– И ставки, и гонорары, и творческие подношения. В долларовой равноценности!
– Это замечательно, – порадовался Шеврикука за Дуняшу. – Сам бы побыл привидением. Но не просите… И Совокупеева Александрин кипит и бурлит?
– И она! Естественно! Твоя Совокупеева-то! Ох, и ловелас ты, Шеврикука! – И Дуняша пригрозила Шеврикуке пальцем. – Хотя у тебя теперь интерес к этой пройдохе Увечной Увеке…
– А Леночка Клементьева?
– Что Леночка Клементьева? – Дуняша отчего-то нахмурилась.
– Она ведь тоже самозванкой являлась на смотрины в дом Тутомлиных…
– Ходит, ходит. Совокупеева ее держит в руках. Но больно томная и меланхолическая. Царевна Несмеяна. Клиентов отпугнет. Или они у нее прокиснут. Однако говорят, и Несмеяны нужны.
– Что с ней? Несчастная любовь? Как у нее с Митей Мельниковым?
– А мне-то почем знать? – строго сказала Дуняша. – И тебе-то что?
– Да я так… – смутился Шеврикука. Но сейчас же и он стал строг. – Мельников квартирует в моих подъездах. Имею право любопытствовать о его затруднениях и душевных невзгодах.
Возразить чем-либо на это Дуняша не могла, но не было у нее ни лакомств, ни протухших овощей для угощений оголодавшего, но разъясненного любопытства Шеврикуки.
– А что Гликерии отведено в Агентстве? Или в Салоне? – спросил Шеврикука.
– Гликерия… Она… Она пока… – замялась Дуняша. И опять нахмурилась. Книгу о затворницах и куртизанках наконец решилась запереть в сумке. – Она, может быть, там сама по себе… У нее самостоятельная программа… Ты должен понять…
– Я понимаю, – кивнул Шеврикука.
– Что ты понимаешь! Что ты киваешь со значениями! – снова разволновалась Дуняша. – Что ты можешь понимать!.. Она… Гликерия Андреевна… Она…
И замолчала.
Скомканный стаканчик из-под фруктового мороженого она швырнула в урну, сама же резко отвернулась от Шеврикуки, будто не желала, чтобы он видел ее лицо и, возможно, повлажневшие глаза.
В пионерском пруду озорничала и безобразничала детвора, лишенная лагерного детства, шли на абордаж лодки и водяные велосипеды, но не было у берегов ни волн, ни ряби. И листья деревьев проживали в благонравии безветрия. А ногам Шеврикуки и телу его передались вдруг подземные гулы и содрогания горных пород. Но тут же они и стихли. Бурление страстей призраков и привидений Шеврикука ощутил в прошлый раз лишь на подходе к лыжной базе. От пионерского же пруда до лыжной базы пролегало версты две. Бурление страстей расползалось, а возможно, вздымалось и из глубин. Не расползется ли оно до Звездного бульвара и не потревожит, не огорчит ли Пузырь?
Впрочем, что ему, Шеврикуке, беспокоиться о нервных и нравственно-сейсмических состояниях Пузыря?
Женщина в его видениях, с золотой диадемой, в белых одеяниях, стояла в тоске (или в отчаянии) перед громадой чаши и молила о чем-то, Шеврикуке недоступном и неизвестном. Это он помнил.
