Павел Виноградов - Деяние XII

«…Если в отношении полотна „Китаянка“ нет сомнений, что оно принадлежит кисти художника В. (батыря Гардемарина), то о картине „Восстание в Учане“ мнения экспертов разделились. Таким образом, первая картина могла быть им написана при жизни, а вторая, на которой запечатлено событие, произошедшее после гибели автора, может принадлежать одному из его подражателей. Приходится констатировать, что по-прежнему нет прямых доказательств спасения батыря Гардемарина.

Ваш верный соработник, артельный VI ранга, чиновник особых поручений при Министре внутренних дел А. А. Красильников.

Только для членов Совета Артели.

Объяснение батыря Гардемарина, бывшего члена Совета Артели, о своём исчезновении.

Апреля 10-го 1926 года Р.Х.

Господа Совет!

С тяжёлым чувством обращаюсь я к Вам. Положение как Артели, так и России критическое. Произошедшая катастрофа почти полностью уничтожила наши шансы на преобладание в Игре, по крайней мере, в этом её Узле.

Я возвращаюсь к Игре, ведомый не только собственным убеждением, что в такой час необходимо сплотить все оставшиеся силы, но и прямым приказом Небесного нашего Батыря, видение которого было мне два месяца назад (отчёт о сём см. в приложении).

По поводу своего исчезновения весной 1904 года могу сообщить следующее. Как известно некоторым из вас, перед самым окончанием мною Морского кадетского корпуса я согласился сотрудничать с Третьим отделением в качестве заграничного агента. Я пошёл на это исключительно из чувства патриотизма.

К занятиям живописью меня призвал князь Василий Андреевич, начальник Третьего отделения, посмотрев на мои юношеские опыты. В те годы я не придавал им большого значения и желание стать художником должно было служить лишь поводом для моей отставки с морской службы. Однако вскоре я увлёкся искусством и имел немалый успех. Вскоре тот же князь Долгоруков, бывший в ту пору и Батырем батырей Артели, вовлёк меня и в Большую игру. Пройдя подготовку в Петербургской обители, я, одновременно с работой на разведку, выполнял многие поручения Совета.

Князь считал, что мне необходим образ оппозиционера, чуть не революционера. Поэтому мне приходилось постоянно провоцировать скандалы с Двором и правительством, высказывать крайние взгляды и так далее. Впрочем, я и правда был близок по взглядам с тогдашней демократической общественностью, однако полагал, что нынешней порядок управления Россией необходимо сохранить ввиду враждебности иных государств.

Так же я должен был скрывать и свою веру в Бога и даже написать несколько почти кощунственных полотен, которые, впрочем, позже уничтожил. Однако и это было не совсем ложь, так как я в ту пору отвергал официальную Церковь.

Всё это было причиной того, что во время нестроений в Артели, пришедшихся на эти годы, я сочувствовал партии революционеров, которую возглавлял батырь Мастер, с которым я был очень дружен. Позже террор, развёрнутый по России нигилистами, заставил меня пересмотреть свои мнения. Уверившись, что эти действия ведут к катастрофе и поражению в Игре, я, уже сам будучи членом Совета, поддержал его усилия по противодействию революции.

Как вы знаете, усилия эти оказались недостаточны, шатания в стране и Артели росли. Мои друзья были в обоих противоборствующих лагерях, что приводило меня в отчаяние. Всё больше я разочаровывался в Игре, сомневался в необходимости Артели вообще. С некоторых пор став пацифистом, я искал путь улаживания конфликтов, не чреватый насилием. Мне казалось, что ключом к достижению этого могут стать некоторые восточные учения, в частности, буддизм.

Это привело к тому, что единственно возможным выходом я видел отставку. Однако это, как вы понимаете, невозможно: любой бывший артельщик, тем паче член Совета, уйдя в частную жизнь, непременно окажется во власти противника. Так что мне оставалось исчезнуть, и исчезнуть так, чтобы все, в том числе Совет, были уверены в моей смерти.

Удобный случай представился в Порт-Артуре, где я, помимо тайных дел, рассчитывая сделать наброски для будущих полотен. Во время взрыва „Петропавловска“ я был сразу ранен и упал на палубу. Насколько я помню, по приказу адмирала Макарова на меня надели спасательный круг и выбросили за борт за секунды до того, как судно разломилось. Как погиб Степан Осипович, я не видел (см. мой отчёт о гибели „Петропавловска“ в приложении).

Поскольку я потерял сознание, не знаю, каким образом меня не затащило под тонущий броненосец. Очнулся я в воде, среди обломков. Ранен, похоже, был легко (позже оказалось, что отделался ранением головы по касательной и лёгкой контузией). Я не сомневался, что это именно тот, ожидаемый, случай. Потому, несмотря на риск утонуть в холодной воде, я постарался отплыть как можно дальше от места взрыва, понимая, что вот-вот прибудут спасательные шлюпки. Ветер отнёс меня далеко в море, и я понял, что самостоятельно достигнуть берега, как я сначала рассчитывал, не в состоянии. Меня несло на видневшиеся на горизонте японские суда, но я понимал, что вряд ли доплыву до них живым. Через какое-то время я потерял сознание и очнулся только на борту японского броненосного крейсера „Ниссин“. Как я узнал позже, меня заметили в бинокль и отправили шлюпку, которая меня подобрала.

Понимая, что скрывать своё имя бесполезно, я назвал его, требуя, чтобы меня, как гражданское лицо, передали российским властям (отдавая себе отчёт, что японцы на это не пойдут). Разумеется, мои требования были отвергнуты, и через некоторое время я был отправлен на одном из транспортов в Японию в качестве военнопленного.

По прибытии стало ясно, что мой статус одного из руководителей Артели не является тайной и я нахожусь в руках японского отделения Клаба, именуемого Кай – Общество. Мною занимался молодой офицер Доихара Кэндзи (ныне руководящий японской разведкой в Китае), который, как я узнал позже, является носителем традиции ниндзюцу школы Накагава-рю. По всей видимости, именно в этом причина его проницательности: вскоре он уяснил мои умонастроения, поэтому в работе со мной сделал упор не на получении информации об Артели, а на привлечении меня в качестве соработника Кай.

По его словам выходило, что японцы сотрудничают с Клабом временно и намерены в дальнейшем быть в Игре третьей стороной. Это подтверждалось тем, что о моём пленении Клаб ничего не знал. Военная экспансия, как утверждал Доихара, дело временное, а война с Россией – трагическая ошибка. В дальнейшем Япония намерена мирно объединить народы Азии и противостоять Клабу и натиску западной цивилизации совместно с Россией. Поскольку к тому времени юношеской европоцентризм надо мной боле не довлел, я постепенно проникался этими доводами. Ещё большее влияние на меня оказали несколько бесед с Тояма Мицуру, патриархом Кай.

Могу констатировать, что я не избег ловушки, в которую попался Мастер и его единомышленники: поиски некоей „третьей силы“. С другой стороны, очевидно, я представлял немалую ценность для Кай, имевшей слишком мало опыта в Большой игре. Однако я категорически отказался участвовать в каком-либо противодействии Артели. Мои условия (ещё я отказался от сотрудничества до конца войны) были приняты.

Мою ценность для Кай доказывает тот факт, что после согласия сотрудничать мне было предложено пройти процедуру омоложения – часть оммёдо, магического искусства монахов ямабуси. Процедура эта доступна лишь верхушке Кай. В течение года я принял несколько „золотых пилюль“ (отчёт см. в архиве). Внешне не изменившись, я вернул юношеские силы. Не знаю, стал ли я бессмертным – сэннин, но и ныне, на 85-м году жизни, не чувствую старости и никогда не болею.

В это же время я проходил подготовку разведчика в Шанхае, в заведении, именуемом „Колледж Тун Вэня“, а позже – в тайном клане ниндзя на острове Хоккайдо. Не могу сказать, что я овладел системой ниндзюцу – для этого необходимо тренироваться с детства, однако изучил некоторые их методы и способен успешно их применить (отчёт см. в приложении).

В течение нескольких лет я был советником высшего руководства Кай, а также выполнял некоторые поручения в Юго-Восточной Азии (отчёт прилагается). Во многом моими трудами в Китае произошёл разрыв гоминьдана с коммунистами. Кроме того, уверен, что в предстоящей мировой войне Япония выступит против США и будет соблюдать вооружённый нейтралитет в отношении Советской России.

Не оставлял я и занятия живописью, хотя все мои полотна скупали для частных коллекций заправилы Кай. То, что несколько картин попало на свободный рынок, было для меня неожиданностью.

В то же время мои взгляды менялись, чему немало способствовало знакомство с архиепископом Токийским и всея Японии Николаем. Беседы с владыкой привели к моему примирению с Церковью и окончательному оставлению мною революционных заблуждений и упований на благотворное влияние буддизма.