Кир Булычев - Глубокоуважаемый микроб (сборник)
Вскоре Удалова догнали возмущенные крики заведенных им в трясину неприятелей, но он взял себя в руки, не поворачивал назад, не давая жалости овладеть собою.
Пробежав с полкилометра, Удалов услышал встречное хлюпанье по грязи и увидел, что сквозь кусты и камыши пробивается к нему Михаил Стендаль в сопровождении молодой девушки в скромном синем сарафане и платочке.
— Ну и что? — крикнул запыхавшийся Стендаль.
— Поляки заплутались в глубоких снегах, — с облегчением ответил Удалов, который устал от своего приключения. — Можете брать их голыми руками, товарищ Минин-Пожарский.
— А если без шуток? — спросила молодая девушка.
Она была привлекательна собой, хоть и бледна в прозелень, глаза у нее были завлекательного болотного цвета, губы полные и светло-розовые.
— Где они?
В ответ издалека донесся крик о помощи.
— Ясно, — отсекла девушка возможные пояснения. — Пока они выбираются из Куриной лужи, ими займется дедушка Водограй, я уже попросила.
— Вот и ладушки, — заметил Удалов. — Надеюсь, он их не утопит?
— Гарантирую, что к темноте они снова будут на шоссе, — сказала девушка.
— Какая ты у меня умница! — восторженно произнес Стендаль, глядя на девушку нежным взором.
— А как на озере? — спросил Удалов. — Меры приняты?
— Тетя все сделает, — ответила девушка. — Наша задача — не пропустить их на Копенгаген с этой стороны.
— Я бы к вам зашел погреться, — сказал Удалов.
— Правильно, — сказал Стендаль. — Не дай бог, простудишься.
Они поспешили к озеру, полагая, что им удалось отвлечь кладоискателей от цели. Они весело разговаривали и даже смеялись, представляя, как их противники возятся в жидкой грязи, марая импортные кожаные куртки.
Но на самом деле никаких оснований для радости у них не было — никогда нельзя недооценивать противника.
Читатели историй о Великом Гусляре привыкли к их оптимизму, к тому, что пришельцы, как правило, оказываются доброжелательными или, по крайней мере, миролюбивыми созданиями, изобретения идут на благо человечеству, негодяи раскаиваются и перевоспитываются или послушно уходят со сцены.
К сожалению, в реальной жизни такое случается все реже и реже.
В том числе и в Великом Гусляре.
История, которую я рассказываю, начавшаяся на тревожной ноте, закончится, предупреждаю, на ноте грустной. Так что не желающие встречаться с горькой правдой жизни прекратите, пожалуйста, чтение. Возьмите в руки «Тома Сойера» или «Дэвида Копперфилда».
Молодая женщина, которую Стендаль называл Машенькой, а Удалов — Марией, вывела друзей не к самому озеру, а, миновав его, к непроходимой чаще леса, где в зеленых ветвях открылся туннель, приведший их к заросшим листвой и опутанным корнями развалинам погибшего еще в революцию имения помещика Гуля.
Раздвинув ветви малины, Мария толкнула деревянную дверцу, и та послушно, хоть и со скрипом, отворилась. В низком кое-как освещенном помещении — некогда винном погребе имения Гуля — стоял большой бак, наполовину налитый водой.
Пришедшие первым делом кинулись к этому баку и заглянули внутрь.
Михаил Стендаль шевелил губами и загибал пальцы, Удалов улыбался. Послышались шаги. В погребе появилась женщина средних лет, похожая на Марию. Она несла ведро.
— Вроде все, — сказала она Марии, а потом поздоровалась с Удаловым и вылила ведро в бак.
— Поосторожнее, тетя Поля, — сказала Мария.
Она подошла поближе к баку и склонилась над ним, помешивая в нем пальцем. Удалов последовал ее примеру.
— Агу! — произнес он. — Агусеньки!
В баке плавали друг за дружкой, взволнованные необычной обстановкой, шустрые головастики крупного размера.
— Осторожнее, — предупредила молодая женщина. — Для них это большая душевная травма.
— Это так, — согласился вошедший в погреб известный в Европе ветеринар-ихтиолог, член Ганноверской академии болезней рыб и лягушек Иван Шлотфельдт. — Я тут привез витамины для малышей.
Пока женщины вместе с ихтиологом занимались подготовкой к уколам, Стендаль метался по погребу, заламывая руки и взывая к небу.
— Что делать? — кричал он. — Куда эвакуироваться?
Женщина, которую называли тетей Полей, заметила:
— Не иначе как у них есть осведомитель в нашей среде.
— Наверняка, и не один! — воскликнул Удалов. Он разулся и сушил сапоги над железной печкой-буржуйкой, стоявшей рядом с баком. — Я никогда не доверял женским коллективам. В них всегда найдутся сладострастные или корыстные особы.
— Ну, ты, Корнелий, поосторожнее, — оборвала его тетя Поля. — Дурные люди и в Гусляре водятся.
Корнелий не ответил. Он глядел, как ветеринар Иван Андреевич вытащил из воды головастика. Тот был размером с пол-литровую бутылку, снабжен зеленым хвостиком, и в облике его была одна необычная черта — совершенно человеческие ручки и девичья, хоть еще и не до конца оформившаяся головка с короткими черными волосами. То есть, судя по всему, ветеринар держал в руке маленькую русалочку, которая еще жила под водой и не сбросила хвоста.
— Боже мой, осторожнее, Иван Андреевич! — воскликнул Стендаль.
— Ох уж эти мне молодые папаши! — в сердцах ответил ихтиолог. — Вы, наверное, не представляете, сколько русалочек я перехватал в жизни.
— Наверное, чаще взрослых, — сказал уже частично обсохший Удалов, за что был награжден негодующим взглядом Маши, которая тоже подошла к ветеринару и любовалась маленьким земноводным созданием.
Удалов заглянул в бак. Там кружилось десятка три русалочек. Посторонний взгляд наверняка спутал бы их с крупными головастиками, что, впрочем, и помогает русалкам выжить в наших отдаленных речках и озерах, иначе браконьеры давно бы их истребили.
Иван Андреевич делал русалочкам витаминные уколы, а Удалов дивился тому, как они похожи. Впрочем, что в этом удивительного, ведь они все вылупились из икринок, снесенных чудесной девушкой Машей.
За десять месяцев до описываемых событий редактор газеты «Гуслярское знамя» Малюжкин вызвал с утра Михаила Стендаля в свой кабинет, обшитый фанерными панелями под дуб.
— Тираж падает, — сказал Малюжкин. — Накладные расходы растут. Мы на краю краха.
Малюжкин являл собой внушительное зрелище — большую, благородных линий голову украшала буйная седая шевелюра, взгляд был пронзительный, орлиный. Однако редактор не любил вставать из-за стола — приходил в газету раньше всех, садился за стол и сидел до тех пор, пока все не разойдутся. Малюжкин стеснялся своего малого роста и коротких ног.
Стендаль покорно стоял, как царевич Алексей перед своим грозным отцом Петром Великим на картине художника Ге, и не понимал, куда клонит шеф.
— Вот наши коллеги в «Тотемской правде», — продолжал редактор, подвигая по столу газетный лист в сторону Стендаля, — идут на постыдные меры для привлечения подписчиков. Видишь — утверждают, что их газета заряжена взглядом великого колдуна Эпикурея и излечивает от геморроя.
— Вы же знаете, — вздохнул Стендаль, понимая, что разговор перешел в привычное и даже надоевшее русло, — что этого Эпикурея два месяца назад выпустили из нашей тюрьмы за злостное уклонение от алиментов и воровство в детском саду.
— К сожалению, верующих этим не убедишь. Они что нам ответят? Они ответят, что их родного Эпикурея оболгали завистники. А ты сам читал эту газету?
— У меня нет геморроя, — сухо ответил Стендаль, поправляя указательным пальцем очки на переносице.
— Я и говорю — шарлатаны! Куда деваться? Белый маг Тапочкин по имени Азерналий Третий предлагает нам рекламу. Шестнадцать тысяч рублей. А нам деньги нужны.
Малюжкин принялся задумчиво катать по столу карандаш, а Стендаль наблюдал за ним и ждал, когда беседа кончится.
— Надо что-то делать, — сказал наконец Малюжкин. — Если мы не привлечем читателей чем-то необыкновенным, можно закрывать газету. Ты согласен?
— Так вы будете объявление Тапочкина печатать?
— А почему нет? — вскинулся Малюжкин. — Разве мы живем не в свободной стране? Одни рекламируют сигареты и вино — бич человечества, а мы — народную медицину.
— Мне можно идти? — спросил Стендаль.
— Какие мы гордые и принципиальные! Погоди. Мы тоже принципиальные. И я обещаю тебе, что ни Тапочкина, ни Эпикурея в «Гуслярское знамя» не допущу, если ты сделаешь мне такой материал, чтобы газету из рук рвали. Чтобы с мистикой и загадкой.
— Где я его возьму?
— А вот это твое профессиональное мастерство.
Стендаль хотел было уйти, решив, что дело ограничилось пожеланиями и теперь, очистив совесть, Малюжкин откроет страницы всем колдунам и экстрасенсам области, но редактор, оказывается, еще не закончил.
— Погоди, — сказал он. — Есть идея. Мне тут как-то Савич рассказывал, что в озере Копенгаген русалки водятся или заплывают туда. Ну, бред, в общем, а все-таки и тайна, и народная мудрость.
