Владимир Орлов - Шеврикука, или Любовь к привидению
Шум сейчас же возник в бетонном бункере. «Где? Где в Останкине?!» – звучали выкрики.
Гость-разъяснитель язвительно усмехнулся. При этом ироническое чувство его предназначалось, скорее всего, не действительным членам посиделок, а поисковым агентам Отродий, и будто бы не исключалось присутствие их лазутчика в Большой Утробе. И еще можно было заключить, что Гость имеет допуск к трепетным сведениям и знает, что вековое сословное достояние в таинственном виде сберегается вовсе не в Останкине. Слушателям же, несколько оживившимся, он высказал предположение, что Отродья в своих предпочтениях Останкину опять исходят из неких теорий, по которым Останкино если не Пуп Земли, то непременно особенное место, или, может, котел планеты, или еще что, со сгустками энергетических, магнитных, световых, психических переплетений и бантами времени и пространства. «Но это, не надо заканчивать университетов, сами понимаете, мистика!» – заключил Гость-разъяснитель.
Он опять задумался и молча стоял минуты две. И тишина была, будто в черноте планетария.
Спохватившись, Гость принялся говорить о том, ради чего он прибыл. «Да, да!» – разволновался он. Указка снова ткнула в творения цветных мелков. Линия огня, линия обороны вьется исключительно против Останкинской башни. Это безрассудно. Это безграмотно и безрассудно! Если не сказать резче. Отродья лишь символически присутствуют на Башне. Они всюду! Они – во всем! Они – во всех! Они – в человеке! Они – в нас! Они, заявил Гость, и в уважаемом Артеме Лукиче, пусть Артем Лукич милостиво не обижается, они – в привратнике-глашатае, хотя тот и полуграмотный, они в нем самом – и Гость трагически ударил перстом себя в грудь. Поэтому держать оборону исключительно супротив Башни – дурь. С дурью разберутся. Его же миссия – взорвать благодушие, истребить примирительское отношение к разговорам о слабости злодеев и во всех востребовать к ответу оборонный дух. Да, он знает об утомлениях полевого командира Поликратова, да, он видит, что, судя по обмундированию, экипировке и телосложениям, многие предпочитают гибель, но не позорный плен. Тем не менее он обязан возбудить в действительных членах, не подавив в них дух оборонный, возбудить в них дух воинственный и победный. Их сословие узаконено и канонизировано, а Отродья и есть Отродья.
При этих словах Гость-разъяснитель пропал. Не было в бункере Большой Утробы ни грифельной доски, ни белых экранов или простыней, на чьих пространствах отразились указующие уколы и смутные видения неопознанных объектов.
57
Артем Лукич, неспособный моргать и иметь волевые расслабления, похоже, растерялся. С минуту он сидел, не размыкая губ, и будто бы надеялся, что Гость-разъяснитель вот-вот снова возникнет в Большой Утробе, пусть даже и не отчетливый обликом. Нет, Гость исчез без возврата, возможно, отправился с вразумлениями в сокольническое пограничье Ракетного бульвара. А то – в Ростокино. Или в Марьину Рощу. Сообразно предписанию в путевом листе, выданном ему в Обиталище Чинов.
– Ну что? Положение обрисовано, – поднялся Артем Лукич, загремев табуретом. – Но я должен заметить, я бы сделал это и в присутствии докладчика, но, увы, его нет, так вот я должен заметить, безобразия наши преувеличены. Вовсе у нас не одна линия обороны. И смотрим мы не на одну лишь Башню. И достойные поощрений бойцы всегда на страже, – при этом было указано на мобилизационно экипированных молодцов, в их числе и на обладателя британских походных бутс Велизария Аркадьевича. – Слова мои подтвердит и верховод Поликратов, надзирающий за укреплением в Останкине оборонного духа. – Поликратов подтвердительно кивнул. – Но полагаю, что встреча с осведомленным гостем вышла полезной. Нас надо то и дело стращать и припугивать, чтоб мы не позевывали и не ковыряли в ухе шилом. Отродья, знать, существа злые и свирепые, раз так напоганили в музыкальной школе. С нами церемониться они не станут, никаких добродетельных конвенций они не подписывали, а чтобы дать им отпор, должно жить в напряжении чувств и физических сил.
Далее Артем Лукич наказал собравшимся на посиделки донести до всех останкинских домовых, даже самых пустячных и придурковатых, суть нынешних начальственных напоминаний, чтобы бдели и стирали портянки. И чтобы до поры до времени, до китайгородских указаний ходили по Звездному и Ракетному бульварам, на Пузырь не глядя. А если и глядя, то предмет не видя. Никаких секретных сведений Гость-разъяснитель, это он оговорил накануне посиделок, не сообщал, а потому его слова можно разглашать все до единого. Об Останкине помнят, кознями и блицпланами Отродий в Китай-городе заняты стратеги с подзорными трубами и тактики с электрическими глушителями, но и в самом Останкине требуется усиление бдений. А потому создается комиссия дозорных с полномочиями из пяти дееударных членов.
Шеврикука не слишком стремился оказаться усилителем бдений, но, когда его имя не назвали в числе отряженных для героических подвигов и начальствования в Останкине дозорных, он ощутил досаду. Стало быть, вот как его уважают! Но кого выделили, отрядили и снабдили полномочиями? Старика Ивана Борисовича. Ну этого ладно, этого по ветеранской линии, для поддерживания рифм и мелодики в преданиях и укрепления связи времен. Хотя проку от Ивана Борисовича будет, как от британских бутс Велизария Аркадьевича. А за что и зачем определили в дозорные домового из Хованского проезда – то ли Помпидуева, то ли Помпидошина? По тихой, но непроверенной молве этот Помпидуев или Помпидошин недолгое время служил домовым на Якиманке во французском посольстве. Или будто бы даже доможительствовал в нашем представительстве торговли в Париже. Был он тучен, глуп, спесив, слова произносил исключительно на языке Вольтера и Брижжит Бардо, с провансальским, по его утверждению, выговором. В связи с чем и получил в Останкине титул Майонез. Так что же этому Помпидушину-Майонезу можно было поручить в дозоре? Если только международные политесы и уловки дипломатических протоколов. Да поедание устриц. Но способен ли был Помпидушин-Майонез к политесам и уловкам, если не смог удержаться в посольстве и представительстве, а оказался спроваженным в дом с коммунальными жильцами? Вряд ли…
Однако сейчас же Шеврикука был вынужден забыть про Ивана Борисовича и Помпидошина, а досады его сменились недоумениями и яростью. В помощь делу были назначены товарищи дозорных, и среди них председательствующий Артем Лукич назвал имя канальи Продольного.
– Но как же! По какому праву?! – вскричал Шеврикука. – Продольный не имеет чести состоять действительным членом посиделок! Он сюда не допущен по причине низости положения!
Шеврикука сразу же понял, что выкрики его вышли делом некрасивым, мелочным и пошлым. К тому же получалось, что он занимается предложением себя или хотя бы своих услуг (кого вы назначаете и о ком вы забыли? и не стыдно ли вам?), а это было чрезвычайным неприличием.
– Вы, к сожалению, не о всем осведомлены, Шеврикука, – начальственно, а стало быть, и чуть устало произнес Артем Лукич. – Ваши повседневные заботы в подъездах, вероятно, отвлекают вас от широких просторов останкинской жизни. Довожу до вашего сведения. Трудолюбивый и предприимчивый домовой Продольный, пусть и не имеющий традиционных московских корней, утвержден действительным членом посиделок на опустевшее место, увы, покинувшего нас Тродескантова. И сюда он допущен. И если его здесь сейчас нет, стало быть, ему позволительно отсутствовать. Потому как он в бегах по неотложному делу.
– А что же нас не спросили, кому сидеть на опустевшем месте Тродескантова? – не мог угомониться Шеврикука.
– А вот и не спросили, – ответствовал Артем Лукич. И более он Шеврикуку будто бы и не видел.
«Молчи, – приказывал себе Шеврикука. – Сиди и молчи!» Но то, что он был нехорош, это он понимал. Однако он все еще надеялся на то, что и других возмутит карьера Продольного. И будет оспорено утверждение действительным членом этого стервеца, темным или наглым образом проникшего в Москву. И держал в себе надежду, вовсе пустую, на то, что хоть единый заседатель, пусть даже и вислоухий Феденяпин, поднимется и выскажет недоумение: «А как же Шеврикука-то? Отчего же Шеврикуке-то не поручают оборону и бдения?»
Но никто не поднялся. И никто не возмущался карьерным движением по жизни оптимиста Продольного.
А тут появился и сам Продольный.
В камуфляжном костюме, в рваной и немытой тельняшке, с серьгой в ухе, с растрепанным ветром или невежливыми руками чубом первого парня. И было видно, что делами он занимался действительно неотложными, наверное, рискованными и, судя по его наглой ухмылке, с делами он справился.
Причем появился он не из парадного проема, закрываемого крепостной убежищной дверью, а из некой невидимой дотоле щели в боку бункера. Возможно, к щели подводил подземный ход, и наверняка доступ к подземному ходу и щели могли получить лишь лица, пользующиеся доверием. «Это Продольный-то – уже Лицо! – проскрипел про себя Шеврикука. – Домовой с будущим. Действительный член. Товарищ дозорного с полномочиями!» Шеврикука никак не мог смириться с развитием останкинских обстоятельств.