Дэвид Митчелл - Простые смертные
– Их привезли сюда в цепях, – вдруг сказала Холли Сайкс.
– Кого?
– Людей из племени Нунгар. «Водьемап» – так они называли этот остров. То есть «место по ту сторону воды». – Холли почему-то принюхалась. – С точки зрения нунгар, землей владеть нельзя. Как нельзя владеть, скажем, тем или иным временем года или самим годом. То, что дает земля, люди должны делить между собой.
Голос Холли Сайкс постепенно становился все более монотонным и каким-то тусклым, невыразительным, запинающимся – такое ощущение, словно она синхронно переводила некий заковыристый текст. Или, может, пыталась расслышать какой-то один голос в огромной ревущей толпе.
– Пришли джанга. Мы решили, что это вернувшиеся назад мертвецы. Они забыли, как разговаривать по-человечески, пока были мертвыми, и теперь разговаривали как птицы. Но сперва они пришли не все, а лишь немного. Их каноэ были огромными, как холмы, но внутри пустыми, и походили на большие плавучие дома, в которых много-много комнат. Потом приплыли и их суда, все больше и больше, и каждый корабль исторгал толпы джанга. Они ставили ограды, чертили карты, привезли сюда овец, выкопали шахты и стали добывать металлы. Они стреляли в наших животных, но если мы убивали их животных, они начинали охотиться на нас, как на хищников, как на преступников, и забирали наших женщин…
Это представление могло бы показаться занятным или даже смешным, но я находился рядом с ней и видел, как болезненно пульсирует жилка у нее на виске, и я совсем растерялся, не зная, что и думать.
– Это что, сюжет книги, над которой вы сейчас работаете, Холли?
– Слишком поздно мы поняли, что джанга – это не умершие нунгар, которые восстали из могилы; джанга были Белыми Людьми… – Теперь голос Холли звучал совсем невнятно. Некоторые слова вообще были не слышны и как бы выпадали из речи. – А Белый Человек превратил Водьемап в тюрьму для нунгар. За то, что мы жгли кустарник, как делали это всегда, Белый Человек на корабле привез нас на Водьемап. За то, что мы сражались с Белым Человеком, Белый Человек привез нас на Водьемап. Цепи. Тюремные камеры. Ледяной карцер. Раскаленный карцер. Годы. Удары кнута. Работа. Но хуже всего то, что наши души не могут пересечь море. Так что когда тюремная лодка увозила нас из Фримантла, наша душа отрывалась от тела. Такая гнусная шутка. И, попав на Водьемап, мы, нунгар, мерли, как мухи.
Теперь я уже угадывал только одно слово из четырех. Зрачки у Холли Сайкс съежились и превратились в крошечные точки. И это, безусловно, никак нельзя было назвать нормальным.
– Холли?
Что следует делать в таких случаях? Как оказать ей первую помощь? Она, похоже, ничего перед собой не видела. Потом она снова заговорила, но английских слов было мало: я уловил только слова «священник», «ружье», «виселица» и «плыть». Знание языков аборигенов у меня было нулевое, а то, что с таким трудом срывалось с уст Холли Сайкс, черт возьми, явно не имело никакого отношения ни к французскому, ни к немецкому, ни к испанскому, ни даже к латыни. Вдруг голова Холли Сайкс резко дернулась назад и ударилась о стену маяка, и в мозгу у меня вспыхнуло слово эпилепсия. Я крепко схватил ее за голову, чтобы, если она вновь попытается ее разбить о стену, пострадала только моя рука. Затем я выпрямился, прижимая ее голову к своей груди, и заорал: «Аоифе!»
Девушка появилась из-за дерева почти мгновенно, испуганный квокка бросился наутек, а я снова крикнул:
– Аоифе, у твоей мамы какой-то приступ!
В одну секунду – сердце мое так билось, что я почти ничего не слышал, – Аоифе Брубек оказалась рядом со мной и, взяв в ладони лицо матери, резким тоном приказала:
– Мам! Немедленно прекрати это! Вернись назад! Мам, ты меня слышишь?
Какое-то надтреснутое монотонное то ли пение, то ли жужжание доносилось откуда-то из глубины глотки Холли.
– Как долго у нее были такие глаза? – спросила Аоифе.
– Секунд шестьдесят… Может, меньше. У нее что, эпилепсия?
– Значит, самое плохое позади. Нет, это не эпилепсия. Раз она перестала говорить, значит, сейчас она уже ничего не слышит… ой, вот черт! А это еще что за кровь?
Моя рука была перепачкана подсыхающей кровью.
– Это ее. Она ударилась о стену.
Аоифе поморщилась и стала осматривать голову матери.
– Здорово ударилась: там уже приличная шишка. Вот проклятье! Но, кажется, глаза у нее приходят в норму, видите?
Да, зрачки Холли и впрямь увеличились уже почти до нормальных размеров.
– Вы ведете себя так, словно с ней это уже случалось и раньше, – заметил я.
– И не один раз! – сказала Аоифе с каким-то явным подтекстом. – Вы, наверное, не читали ее книжку «Радиолюди»?
Я не успел ответить: Холли Сайкс заморгала, отыскала нас взглядом и с тревогой спросила:
– Господи, это только что снова случилось, да?
Аоифе, встревоженная, но старающаяся это скрыть, весело ответила:
– Да, мам. Добро пожаловать назад!
Холли все еще была бледна, как полотно.
– А что у меня с головой?
– Криспин говорит, что ты пыталась пробить ею стену маяка.
Холли Сайкс вздрогнула и посмотрела на меня.
– Вы слышали, о чем я говорила?
– Да, мне было довольно-таки сложно этого не делать. Но только сперва. А потом… это был уже не английский язык. Во всяком случае, не совсем английский. Послушайте, Холли, я, вообще-то, не очень разбираюсь в медицине, даже первую помощь толком оказать не умею, но меня все же очень беспокоит ваше состояние. Возможно, у вас сотрясение мозга. Так что сейчас спускаться на велосипеде с холма по такой извилистой дороге вам явно не стоит. Это было бы просто неразумно. У меня есть номер телефона той конторы, что дает велосипеды в аренду. Я попрошу, чтобы они вызвали сюда «Скорую помощь», и медики вас осмотрят и заберут. Я очень и очень советую вам поступить именно так.
Холли посмотрела на Аоифе, и та сказала, крепко сжав руку матери:
– Пожалуйста, Криспин, сделайте, как вы говорите.
Холли вдруг резко села и воскликнула:
– Бог знает, что вы могли об этом подумать, Криспин!
По-моему, это не имело никакого значения. Я стал набирать номер, но меня то и дело отвлекала какая-то маленькая птичка, которая все повторяла: «Крики-крики-крики…»
* * *Уже раз в пятнадцатый Холли простонала:
– Господи, как же неловко вышло!
Паром уже подходил к Фримантлу.
– Пожалуйста, Холли, перестаньте. Ничего страшного не случилось.
– Но мне ужасно, ужасно стыдно, Криспин! Ведь я испортила вашу прогулку на Роттнест.
– Мне все равно придется вернуться на этом же пароме обратно. Если какое-то место и обладает кармой проклятия, то это Роттнест. А то все эти расчудесные галереи, где продаются изделия умельцев-аборигенов, просто лишают меня желания жить. Это все равно как если бы немцы построили на территории Бухенвальда еврейский ресторан.
– Сразу видно писателя! – заметила Аоифе, приканчивая фруктовое мороженое на палочке.
– Писательство – это патология, – сказал я. – Но я непременно все это запишу, причем завтра же, если смогу.
Моторы парома взвыли и затихли. Пассажиры собрали свои пожитки, сняли наушники и стали собирать разбредшихся детей. У Холли зазвонил телефон, и она, глянув на экран, сказала:
– Это моя подруга. Она нас заберет. Я скажу ей буквально пару слов.
Пока она разговаривала по телефону, я проверил свои сообщения. Ничего нового; последними были присланные Джуно фотографии со дня рождения. Наш интернациональный брак с Зои некогда казался нам чем-то вроде проникновения в шкаф, полный неожиданных открытий и странных вещей[201], но интернациональный развод – это, скажу я вам, не для слабонервных. Сквозь покрытое каплями воды оконное стекло я видел, как молодой австралиец прыгнул на причал и стал крепить чалки к окрашенным стальным столбикам.
– Подруга подхватит нас у здания терминала. – Холли убрала телефон. – У нее хватит места и для вас, Криспин, если вы все же захотите вернуться в отель.
Пожалуй, сил на то, чтобы вернуться на остров, у меня уже не осталось; как, впрочем, и на осмотр Перта.
– Да, пожалуйста, если это удобно.
Мы двинулись по причалу к бетонному пирсу; я еле волочил ноги, которые почему-то с трудом привыкали к terra firma[202]. Аоифе помахала рукой какой-то женщине, та ей ответила, но до меня не доходило, кто эта подруга Холли, пока я не оказался от нее в двух шагах.
– Хэлло, Криспин, – сказала она, словно хорошо меня знает.
– Ну конечно! – напомнила мне Холли. – Вы же встречались в Колумбии!
– Возможно, – улыбнулась женщина, – в памяти Криспина я не удержалась.
– А вот и нет, Кармен Салват! – возразил я. – Здравствуйте. Как поживаете?
20 августа 2018 года
Выйдя из прохладного кондиционированного вестибюля шанхайской гостиницы «Мандарин», мы окунулись в плотную, густую жару, пронизанную волнами обожания от флешмоба – мне еще не доводилось видеть подобного поклонения фанатов прозаику. Но, увы, этим писателем был вовсе не я. Стоило им его узнать, как в небо взлетел могучий вопль: «Ни-и-ик!» Ник Грик, авангард нашего конвоя, состоявшего из двух писателей, проживал в Шанхае с марта – изучал кантонский диалект и собирал материал для нового романа об Опиумных войнах. Гиена Хол имел тесные связи с местным литературным агентом Грика, и теперь четверть миллиона китайских фанатов читали Ника в Weibo. За ланчем Грик упомянул, что ему пришлось отказываться от обычных, типовых, контрактов в пользу лиц нетрадиционной ориентации. «Это так странно, я был просто ошеломлен, – скромничал он. – Представляю себе, что из подобной ситуации сделал бы Стейнбек!» Я заставил себя улыбнуться, думая, что Скромность – это сводный брат Тщеславия, только чуть более ловкий. Нескольким организаторам книжной ярмарки внушительной комплекции пришлось расчищать для нас тропу в густой толпе половозрелых черноволосых китайских фанатов, коллекционирующих автографы: «Ни-ик! Пожалуйста! Пожалуйста, подпишите!» Некоторые размахивали большими, формата А4, цветными фотографиями молодого американского писателя, чтобы он прямо на них и расписался, педерасты несчастные. «Это же американский империалист! – хотелось мне крикнуть. – Как насчет Далай-ламы на лужайке у Белого дома?» Мисс Ли, мой маленький эльф из британского консульства, и я следовали за толпой, окружавшей Ника Грика, и нас, к счастью, никто не трогал. Если я случайно окажусь на одном из этих снимков, думал я, они решат, что я его отец. И знаете что, дорогой читатель? Мне это было совершенно безразлично. Пусть Ник наслаждается шумными приветствиями. А мы с Кармен уже через шесть недель будем жить в сотканных нашей мечтой апартаментах, окна которых выходят на Plaza de la Villa в Мадриде. Когда эта скотина, Эван Райс, увидит, как здорово мы устроились, он просто взорвется от зависти и превратится в облачко зеленых спор, хотя сам он уже дважды получил премию Бриттана. Как только мы с Кармен переедем, я смогу более или менее равномерно распределить свое время между Лондоном и Мадридом. Испанская кухня, дешевое вино, много надежного солнечного света и любовь. Любовь. За столько лет – лучших лет жизни! – зря потраченных на мой первый брак с Зои, я успел совершенно позабыть, как это прекрасно – любить и быть любимым. В конце концов, что значит мыльный пузырь репутации по сравнению с любовью хорошей и доброй женщины?
