Владимир Хлумов - Мастер дымных колец
Из долгого приветственного хоровода появляется Соня.
— Здравствуй, брат мой.
Целует его в обе щеки, а после в губы. Окружающие замолкают и прилипают к центру зала, к полированному малахитовому столику.
— Ты все проверил? — шепчет сестра.
— Проверять нечего, ибо ничто не повторяется, а состоит из одного, отвечает Сергей Петрович.
— Узнай тогда одно, а после проверь, — просит Соня.
— Нельзя узнать одно, потому что одно — это я.
Все меняется, приходит в движение. Хлопают пробки шампанского, звенят серебряные приборы. Тосты, здравицы, поздравления в его честь, в честь великого космического подвига. В центре ночного праздника трое. За отдельным столом в окружении десятка официантов ужинают Соня, Варфоломеев и неизвестный коренастый человек. Соня необыкновенно весела. Она смеется, шутит и даже слегка пикируется с государственным начальством. Тот ухмыляется, странно перемежая легкомысленный разговор всякими восточными оборотами. Они вместе подтрунивают над Сергеем Петровичем, над его нарядом, вместе хохочут, вспоминая отдельные моменты из похода на крепостную стену. Варфоломеев же то и дело ловит ее взгляд, пытаясь разгадать хоть что-нибудь, и все больше и больше раздражается от громкого безудержного чавканья соседа. Тот будто не замечает, но ведет себя еще развязнее. Много пьет и, кажется, слишком быстро пьянеет. Даже берет Сонину руку и поглаживает до самого локтя.
— Я вам прямо, уважаемый, скажу. Если бы не возраст, ей-богу, породнился бы я с вами. Что за чудесная рука у вашей сестрицы, наклоняется, целует многократно.
Соня поудобнее протягивает руку и подмигивает Варфоломееву.
— Эх, сбросить бы годков пятьдесят, — мечтательно размышляет крепыш, не отпуская драгоценную ручку. — Что молчите, уважаемый? Поделитесь результатами эксперимента. Не жадничайте.
— Какими результатами? — Генеральный конструктор начинает закипать.
— Ну право, скромен, скромен ваш братец, — обращается человек к Соне. — Ведь он не просто герой, не просто гордость отечества, он теперь мировое существо, гражданин вселенной. Конечно, мы понимаем, что для вас звезда героя — все одно что спасибо. За такой-то подвиг не то что звезды, созвездия мало. Простите великодушно за нашу российскую бедность, дать многого не можем, но уж отнять-то… — еще раз целует руку. — Впрочем, нам чужого не надо. — Достает из-за пазухи ученическую тетрадь и протягивает Соне. — Возьмите, великолепная, это ваше. — Но едва Соня пытается взять дорогой предмет, тут же прячет обратно и облегченно вздыхает — Так и есть, она, она. Видел, как глазки загорелись, как сердечко забухало. Ай-я-яй, как же это у вас все сложно.
— Отдайте, — резко бросает Сергей Петрович.
Но государственное лицо не пугается строгого голоса. Поглубже запихивает тетрадь.
— Отдам. Придет время — отдам, и не только коншпект, кое-что поинтереснее отдам.
— Государственную машину, — подсказывает Варфоломеев.
— Эх, Чирвякин, разболтал, все разболтал, — крепыш с сожалением покачивает головой. — Дрянной оказался человечек, либерал, даром реабилитирован. Ну, да бог с ним. Именно машину, именно последний наш оплот государственной мощи. Знаете ли, приходит время раздавать камни. А, — вертит ржавым ключом, — черт с ней, не жалко. — Поворачивается к Соне.
Та снова весела и игрива.
— Сережа, поделись с товарищем по-братски.
— Чем же?
— Бессмертием, — торжественно шепчет государственное лицо. — Верю, верю в научное оживление. Потому и денег не жалел, все, все отдал под ваш секретный арктур. Теперь уж все отдам — все, слышите? Самоустранюсь, уйду на вечный покой. Да и много ли нам, старикам, надо? — смотрит на Соню. — А грудь, какие прелестные формы! — Привстает и целует в глубоко декольтированное место.
Соня закрывает глаза и обнимает седую государственную голову.
— О-ах, — проносится под высокими расписными потолками.
Толпа разом затихает. Где-то падает из парализованных рук хрустальный фужер. В руках у Сони оказывается упругая рыжеватая прядь волос. Теперь отчетливо видно, что крепыш вовсе не крепыш, а больной дряхлый старик. Он судорожно хватается за темечко. Пальцы наполовину проваливаются. Он медленно выпрямляется и кричит в толпу:
— Вон!
С треском, с визгом, под грохот падающих стульев ответственные товарищи с ближайшими родственницами бросаются врассыпную.
— Во-о-он! — кричит вослед необычайно сильным голосом старик и надрывается, падает ниц.
Соня, не в силах более сдерживаться, начинает громко хохотать. Ее нервный прерывистый смех многократно усиливается мраморными стенами пустеющего зала, бьет упруго в золоченые канделябры, взмывает ввысь в синее разрисованное небо, в тучные белокрылые стаи архангелов, и с сухим древесным треском опадает на спиральный узор художественного паркета. Распахиваются высокие ставни, раздвигаются шелковые шторы, и в тихую июльскую ночь, опустившуюся на старую брусчатую площадь, на репчатые макушки колоколен, за высокие зубчатые стены, за реку, наружу бульварного кольца летит, не слабея, последний женский крик.
Старик, обхватив дырявую голову, корчится на полу.
— Голубь, голубочек, — всхлипывает он сквозь женский хохот. Прилетела птичка-невеличка, укусила в темя старичка, — запевает протяжно старик, — помоги, помоги ему, сестричка, а не то подохнет с пустячка.
Варфоломеев наклонился над стариком, внимательно разглядывает веснушчатый череп.
— Смерть неизбежна, — ставит диагноз специалист по деэксгумации.
— Холодно, — старик плотнее прикрывает склеванное место. — Помоги мне… нам, нам помоги. Уведи меня отсюда. Здесь плохое место, здесь все потихоньку сходят с ума. Вон, гляди, и Соня не в себе. Да и ты, и человек тот в окне. У него белуга. Он ждал тебя, он брат твой, он почти то же, что и ты, только не совсем. Но по существу… — старик задрожал. — Скорее, скорее, вон, видишь, появилось, уже появилось, высунулось, — показывает в пустое место и снова поет: — Прилетела птичка…
Варфоломеев бросает старика, подбегает к Соне, обнимает ее за плечи, пытаясь сдержать, успокоить невеселое возбуждение. Соня вырывается, отталкивает его, вытирая на ходу руки, шею, грудь, и успокоившись, шепчет:
— Я дрянь, — всхлипывает и, не видя никого, повторяет: — Дрянь.
Начинается настоящая карусель. Соня вырывается и выбегает прочь из зала. Варфоломеев вначале бросается за ней, но вдруг останавливается, подбегает снова к старику и вынимает тетрадку. Тот открывает глаза и смотрит нахальными карауловскими глазами. Шепчет:
— Нет, мой инженер, я не Караулов. Ха, — смеется, — Караулов — ничто, миф, призрак, зеркальное отражение. Я же властелин мира, руководитель.
— Врешь, — почти кричит Сергей Петрович и снимает ключ от государственной машины.
— Что ты задумал?
— Не твое дело.
— Постой, куда ты, — старик пытается приподняться, падает обратно, ползет по блестящему паркету. — Ее нет, слышишь, нет никакой машины. Есть я! Я, я организатор всего! — кричит вдогонку.
— Плевать, — шепчет Варфоломеев, прыгая вниз по ступеням.
Внизу, на старой площади, в черных ночных закоулках мелькают какие-то тени. Кажется, это участники праздничного торжества. Слышится испуганный шепот, переругивание, смех.
— Кто здесь? — спрашивает звездный капитан в темной подворотне.
Какая-то парочка с визгом шарахается от него прочь. Где-то, звонко прыгая по брусчатке, покатилась пустая бутылка из-под шампанского. Он бежит дальше, под арку, мимо соборов и часовен, кривым запутанным маршрутом, попадает наконец в нужное место. Снова поднимается наверх, в кабинет, останавливается и уже черным ходом выходит на обратную сторону. Там, за стеной, вскрывает амбарный замок. Темно, не помогает даже аварийное освещение. Злоумышленник раскрывает до предела веки, но ничего не видит. Наконец из тьмы проступает обратная сторона государственной машины, и Сергей Петрович с деловым видом приступает к акции. Береженого бог бережет, шепчет бывший звездный капитан, выдергивая с рычагов медные колокольчики. Те с красивым малиновым звоном падают на бетонный пол, раскатываются, подпрыгивая на неровном бугристом рельефе, и навсегда замолкают в темных прямых углах параллелепипеда. После успешного окончания операции Варфоломеев возвращается в кабинет, выключает хриплую «спидолу», тушит зеленую лампу и, удовлетворенный, выходит вниз на старый брусчатый двор.
21
Интеллигентный человек не может быть победителем. Пусть даже он прав. Пусть даже многотрудной логической цепью аргументов, фактов и действий опровергнет противную сторону. Все равно он не сможет быть наверху. И дело не в слабости предъявленных за и против, не в том, что правда не вечна, преходяща. Дело в противной стороне. Ему, интеллигентному человеку, едва одержавшему победу, тут же становится жаль противную сторону. Ведь она тоже человек, и следовательно, слабое, страдающее существо. Он начинает переживать, мучиться, брать свои слова обратно, мол, хоть я и прав, а тоже раньше не понимал, заблуждался, бродил в потемках, мол, и догадался-то случайно, а так, если бы не случай, то уж, верно, жил бы, как все. А то еще скажет, что и ему подсказали, научили, на путь истинный наставили, хоть это совсем неправда. Если и того мало, вообще расстраивается, совсем берет свои слова обратно, извиняется за допущенные действия и даже может попросить прощения. Простите, скажет, у вас здесь я ошибку нашел якобы, а никакая это не ошибка, а так, опечатка, и более того, не опечатка, а скорее наоборот.
