Чед Оливер - Неземные соседи
— Разве вы не понимаете, что предсказание начинает сбываться?
Они в недоумении замолкли. Автоматическим голосом она повторила давно сказанные слова:
— “Возможно, что в недалеком будущем массы воды снова ринутся на сушу. Я этого не увижу… Но ты… Может быть…”
Она ушла. Веселое настроение пропало. Макс и Ева переглянулись. Ивонна разразилась плачем. Даже госпожа де Мирамар, ласково гладя белокурую головку, припавшую к ее коленям, почувствовала на спине чье-то холодное дыхание.
— Ну, ну, Ивонна! — успокаивал Макс — Посмотрите на море. Оно такое тихое и голубое. Завтра газеты разъяснят нам это явление. Поднимите же голову, прелестная сестренка!
— Нет, нет! — рыдала Ивонна. — Я не хочу на него смотреть! Я его теперь боюсь!
Океан незаметно поднимался. Косые лучи солнца трепетали на его волнах, которые медленно катились к берегу, ласкаясь и точно играя, и бросали на него розовую пену, которая на минуту расцвечивала его песок…, И каждая последующая волна заносила свой пенистый узор все дальше и дальше…
Ева увидела, как три старых рыбака прошли мимо них какой-то странной, развинченной походкой. Они качались, как пьяные. Она крикнула им:
— Что это значит?
Самый старый из рыбаков поднял голову и узнал девушку, которая каждое утро спрашивала его, хороша ли погода для улова.
Он остановился, машинально поднес руку к фуражке и ограничился лаконическим ответом:
— Никто не знает…
Ева заметила землистый цвет его лица. Скоро узкие тропинки береговых утесов покрылись людьми. Высыпало все население — женщины, мужчины, дети. Они молчали. Они стояли неподвижными, растерянными группами и медленно отступали по мере того, как продвигалась волна. Группа купающихся возрастала. Их пестрая и шумная масса присоединилась к темной группе рыбаков. Приезжие гости уже обрели свою беспечность. Изредка доносились взрывы смеха. Это событие, нарушавшее однообразие лета, приводило их в хорошее настроение. Они хохотали над растерянностью моряков. Женщин в особенности забавляла суета у моря и вид рыбаков, которые бросались в воду, подбегали к своим лодкам, снимали их с якоря и перетаскивали поближе к берегу, непрестанно уходившему все дальше и дальше. Переполох царил вдоль всей ярко синеющей необозримой глади, которая как бы охватывала умирающий багрянец заходящего солнца в своей укачивающей ласке.
Ученый лихорадочно писал, не отрываясь от бумаги, и был очень удивлен, когда Губерт вошел в его рабочий кабинет.
— Отец, вода поднимается!
Де Мирамар поднял глаза. Он с трудом оторвался от листа, который для него был реальней всякой действительности.
— Как ты говоришь?
— Вода поднимается.
— А!.. Любопытное явление… Очень любопытное…
Он с сожалением взглянул на начатую страницу.
— У госпожи Андело мигрень, — сказал он со вздохом. — Работа плохо подвигается.
Тон, которым были сказаны эти слова, предупреждал сына, чтобы он его не очень долго беспокоил.
— Отец, — продолжал Губерт резким и дрожащим голосом, — не думаете ли вы, что лучше уехать?
— Уехать? — перепугано воскликнул де Мирамар. — А моя работа?.. — Он взглянул на сына, желая убедиться, что тот не шутит. — И это ты предлагаешь уехать? Ты боишься?.. Ты? Боишься чего?..
— Я не знаю, — прошептал молодой человек. — Все это так странно…
— Куда же ехать? — продолжал старик, — Вернуться в Париж, когда мы так хорошо тут устроились? Зачем создавать осложнения? К тому же, вода спадет… и тогда…
Он остановился, заметив перекошенное лицо сына.
— Что с тобой, Губерт?
— Я не знаю, — повторил тот, не будучи в состоянии выразить возрастающую в душе тревогу.
Де Мирамар окинул огорченным взглядом груды книг, разбросанные бумаги, рукопись, разложенные выписки…
— Это не к спеху, — проговорил он. — Мы успеем еще завтра принять решение.
— Завтра? — повторил Губерт. — Хорошо… Пусть это будет завтра…
Он замолк и вышел из комнаты.
Де Мирамар склонился над столом, покачал головой и подавил вздох.
— Каким он сделался странным… после войны… И, продолжая начатую фразу, принялся писать:
“На заре неолитических времен замечается внезапное и полное исчезновение…”
Он остановился, чтобы найти дальнейший ход мысли, прерванной стремительным вторжением сына.
“…внезапное и полное исчезновение всей сложной работы…”
И все остальное перестало для него существовать!..
В гостиной, освещенной мягким светом ламп, Ева и Макс стряхнули с себя недавнюю тревогу.
— Впоследствии мы будем рады, что были очевидцами такого явления, — заявил Макс. — Люди станут подыскивать всевозможные научные объяснения… Это займет все газеты…
— Но завтра… все сады будут под водой, — проговорила Ева.
— Ну что ж, — пошутил Макс. — Выкупаемся в саду. Морское купанье на дому! Море в каждой квартире! Какая реклама для Ионпорта!
— Дети мои! Раз вы все в сборе, я хотела бы поговорить о серьезных вещах, — сказала госпожа де Мирамар, садясь за стол, заваленный бумагами.
— Моя теща принимается тоже за выписки! — воскликнул Макс.
— Я работаю для вашей же свадьбы, — возразила госпожа де Мирамар. — Сегодня уже второе августа… До свадьбы осталось с небольшим шесть недель… А Макс приехал совсем ненадолго!
— Увы! Безжалостный завод! — вздохнул жених.
Госпожа де Мирамар продолжала своим спокойным, слегка торжественным голосом.
— Мы намерены дать несколько обедов и вечер. Надо же, наконец, вернуться к своим довоенным привычкам! Я подготовляю список приглашенных. Кого вы приглашаете? Мы запишем всех вместе.
Она говорила тем серьезным тоном, которым генерал излагает план кампании. Ее супруг приоткрыл дверь, требуя лампу. Она его окликнула:
— Франсуа!.. Придите помочь нам!.. Это для вас очень важно… Послушайте, что я надумала… Во-первых, обед…
Она записывала имена, перечисляла титулы, развивала самые замысловатые комбинации. Виртуозно играя своими светскими знакомствами, она добивалась только одной цели, в которой никогда бы не созналась, но которую ее муж отлично знал и всегда поощрял снисходительной улыбкой. Он слишком хорошо сознавал, что ценность ученых трудов не является сама по себе достаточным основанием, чтобы достичь официального признания, если не добавить к ней еще кое-что… Ему следовало занять кресло в Академии, не так ли? Но обычай требовал, чтобы он сделал сам по направлению к этому креслу несколько предварите 1ьных шагов… Эта необходимая процедура, говорил он своим друзьям, придаст его трудам больший вес… Он не отрицал, что многие великие умы обходились без всякой Академии… но все же!..
— Разве это так уж весело — быть академиком? — бормотал с желчной разочарованностью Губерт.
Сидя около окна, он не сводил глаз с моря. Сгустившиеся сумерки окрасили воду а пепельный цвет, в котором утонули последние отблески света.
Подали обед. Сославшись на головную боль, госпожа Андело просила ее извинить и удалилась в свою комнату. Сели за стол. Молодежь принялась оживленно обсуждать свадебные туалеты. Макс оказался тонким знатоком моды, и Ева весело смеялась над каждым его замечанием.
Никто не говорил об отъезде. Успокоившись на этот счет, де Мирамар потребовал бутылку шампанского, будто бы для того, чтобы обрести душевное равновесие, утраченное при наблюдении за любопытнейшим явлением природы, носящим, без сомнения, временный характер, крайне редкостным, может быть, даже единственным в своем роде…
Стоя рядом, Ева и Макс подняли свои бокалы. В незначительных фразах, которыми они обменивались, проскальзывало какое-то волнение. Ева смущенными глазами смотрела на того, кто должен был стать спутником всей ее жизни. Обстоятельства и светский круг знакомств незаметно свели их друг с другом. Убеждаясь в своих одинаковых вкусах и в соответствии характеров, они почувствовали друг к другу как бы взаимную привязанность. А теперь в них пробуждалось неведомое до сих пор волнение.
Губерт, все время подходивший к окну, объявил:
— Вода, кажется, остановилась.
— А я как раз собиралась предложить провести эту ночь в гостинице, — сказала госпожа де Мирамар, — чтобы не очутиться завтра на острове. Но раз все кончилось…
Кофе подали в гостиной. Через каждые четверть часа Губерт подтверждал свои успокоительные наблюдения. Море не двигалось дальше. Темная громада с плавающими в ней отражениями звезд остановилась в нескольких метрах от сада.
Ева села за рояль. Переполняющая ее нега счастья передалась ее игре, и горькая жалоба шопеновского ноктюрна казалась детской болтовней. Де Мирамар вернулся в свой кабинет, а его жена удалилась к себе, оставив жениха и невесту с Губертом и Ивонной.
