В. Галечьян - Четвертый Рим
— Брат, — пробормотал Луций. — Разве он знал, что ему в руки подкладывают. Он и сам чудом уцелел. А теперь прячется.
Регент отвернул лицо.
— Ответственность, — сказал он, — и долг. Вроде проще некуда. Задуматься: что за подношение, с какой стати? У нас двенадцатилетние снайперов с крыш сощелкивали, вместо собак, обложившись гранатами, под танки ползли. Другое дело — ради чего.
Еще до того, как нас разбабахали, взяли мы с покойником одного сержанта, чисто сибирской выпечки, весь его экипаж сгорел, а он морду свою чумазую скалит, радуется, что живой. То ли не понимает, что всей его жизни — сигарету докурить, то ли надеялся на прощение. Я ему говорю: за сколько, сука, зверям продался? Иуда ты, сам православный, а русских бьешь. Так ответ его мне до сих пор поперек горла, а сколько лет прошло: «В долбаной России, — сказал он мне, — я всю жизнь нищим дохал. И на воле как в тюрьме. Теперь за то, что я жопу подставил, мне пять тысяч долларов в месяц платят. А русских на Украине тоже хватает. Так что, кого я предал, это еще вопрос».
Насчет брата, — продолжал регент, — на самом деле вопрос решен, и решен положительно. Я не могу допустить, чтобы вас схватили в Санкт-Петербурге. За один час из тебя выбьют, что ты главарь заговора, задуманного мной. И ты подтвердишь, что от меня получал инструкции взорвать дворец князя Юсупова, чтобы я воспользовался ситуацией и пересажал всех своих врагов. Поэтому волей-неволей я подготовлю ваш выезд в удобное время. До сих пор вы хорошо скрывались. Оставайтесь на тех же постоях. Когда все будет готово, к вам придут мои люди.
С этими словами, отвернувшись от Луция, регент закрыл глаза и стал что-то говорить себе под нос.
Следующие несколько часов Луций провел вовсе не так приятно, как при аудиенции у регента; уведший его черноволосый смеющийся человек в синем официальном мундире вовсе не напоминал строгого мажордома, в качестве которого наливал Луцию вино. Если вначале он показался Луцию совсем молодым, то, беседуя с ним в уютном маленьком кабинете, он разглядел, что волосы и усы у офицера тайной службы регента совсем седые.
7. МУЗЕЙ СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА
Время двигалось к пяти часам, когда спецмашина доставила Луция в самый центр Санкт-Петербурга в расположенный во дворце Бенуа Музей современного искусства.
— Вот единственное место, где ты можешь чувствовать себя в безопасности, — напутствовал его офицер и, проследив, чтобы Луций зашел в музей, уехал.
На самом деле он оказался вовсе не прав, потому что новые друзья Луция из петербургских националистов не переставали искать его и чуть не нашли, но это произошло чуть позднее.
В лицее знакомили Луция с фотографиями римской мозаики и скульптуры, изучали они византийскую икону и итальянскую живопись эпохи Возрождения, однако все эти знания оказались совершенно бесполезны в Петербургском музее. Постоянно сверяясь с путеводителем, юноша в полнейшем недоумении рассматривал живописные рельефы Татлина, супрематические откровения и абстракции Кандинского, безуспешно пытался скользнуть рельсами линий Мондриана в души городов. Его манили синие поля Ива Клейна, но он не был готов окунуться в так называемую «вечность происхождения космической энергии, растворенной в чистом свете восприятия художника».
В следующем зале завораживали пространственные представления Лючио Фонтана, искрились солнце и воздух в пейзажах Джефа Верхейна.
Истинным спутником и продолжателем великих мастеров был Виктор Вазарелли. Всю свою долгую жизнь венгр веровал в возможность возбуждать зрителя контрастами и вибрацией цветов. И вот теперь юноша застыл перед картиной «Алтай-1», пытаясь прочесть в непонятных символах или знаках что-то о своей родине.
Луций передвинулся к нормальному с виду листочку, надеясь, что человеческий текст манифеста «Довольно мистификаций» поможет ему разобраться в намерениях художника. В своем обращении к публике группа исследований визуального искусства утверждала, что нет произведений для глаза, наоборот, сам глаз — величайшее произведение.
Огорошенный увиденным, Луций даже не подумал ломать голову над словопространственными построениями, предназначенными исключительно для самого изощренного глаза и, вероятно, логично замыкающими пространство геометрической графики. Ему припомнилось, что следом за ними к музею подлетела еще какая-то машина.
На самом деле акция националистов не была связана непосредственно с юношей, просто партийный штаб дал указание следить за всеми важнейшими лицами окружения регента и таким образом попал под наблюдение начальник его разведки. Луция агентура не опознала, но на всякий случай два боевика были посланы осмотреть музей. Они начали обход с конца композиции и неумолимо приближались к юноше. Луций чувствовал надвигающуюся угрозу и незаметно осматривался, делая вид, что изучает фотографии самых разнообразных видов и размеров. В сущности, все они служили интерьером для фотокомпозиции фрагмента выставки «Разнофокусный реализм».
На снимке размером в три Луция стоял человек во фраке, в его ногах сидел в позе йога боком к зрителю человек в очках. Слева и справа от этой двухфигурной композиции на фотографии располагались еще два громадных фото. На одном фото: доски, прислоненные к стене, и фото видового фото. В правом углу основной фотографии на переднем плане фото обнаженного мальчика на стене и обнаженный мальчик лицом к зрителю с разведенными в коленях ногами, опирающийся ладонями в пол.
В другом углу гиперреалистического зала висел почти такого же размера фотопортрет сидящего на стуле человека, а в соседнем зале концептуального искусства стоял точно такой же, как на фотографии, стул с надписью: «Этот стул не для Вас. Он для всех нас». Юноша на глазах у единственного посетителя похитил концептуальное произведение и уселся на него, положив табличку себе на колени.
Свой артефакс Луций проделал как нельзя более кстати, поскольку преследователи стремительно проскочили созданную юношей композицию и в ошалении от первого в сознательной жизни посещения музея радостно вырвались на волю. Луций, переждав какое-то время, неторопливо поднялся, водрузил стул с табличкой на место, вернув тем самым первозданную гармонию миру искусства, и присоединился к вошедшей в зал экскурсии.
В то время как Луций совершал свою акцию, за ним внимательно наблюдал седовласый старец с лицом выразительным и носившим печать некоего величия в виде кустистых бровей и орлиного носа, что, правда, плохо гармонировало с напяленной на плечи шерстяной хламидой и разномастными носками, торчащими из-под высоко задранных брюк.
— Ты, как я вижу, художник, и не иначе из модных. Полчаса пожираешь глазами картину, на которой вроде и нет ничего, да и сам устраиваешь художественное действо в храме искусства. А я поэт, и не из последних, если только не ориентироваться на венки и награды, которые раздаются не за мастерство, а за лесть.
Ты, наверно, недоумеваешь, — продолжал поэт, воодушевленный тем вниманием, с которым слушал его Луций, — почему я так плохо одет?
И в самом деле у Луция возникали какие-то смутные подозрения относительно принадлежности старика к цеху поэтов. Нищенская одежда и неопрятный вид снижали впечатление от слов. Чтобы развеять его сомнения, поэт продолжал:
— Я нищ, потому что талантлив, любовь к творчеству еще никого не обогатила.
— Не понимаю, как это нищета может быть сестрой таланта в таком городе, как ваш? — искренне поразился Луций.
— Единственное, что цветет в этом городе, — это неутолимая жажда денег, — с горечью сказал поэт. — Еще не так давно все было иначе. В прежние времена поэту не нужно было высунув язык бегать по редакциям, достаточно было прийти в Литфонд и получить ссуду. Истинные поэты купались если не в золоте, так в славе. А что сейчас? Само слово «поэзия» стало бранным. Так называемые «уважаемые люди» морщатся, слыша стихи, как от зубной боли. Нападая на все, что совершалось во время застоя, круша старину, мы учимся только пороку. А ведь еще двадцать пять лет назад, во времена Горбачева, сборники стихов выходили миллионными тиражами. Впрочем, великим творцам было худо во все времена. Возьми вот этого! — ткнул грязным пальцем поэт в направлении зала Филонова. — Великий авангардист слова так воспел авангардиста незримого:
…НочьюВ глухом переулкеПерепилен поперекЧетвертованВулкан погибших сокровищ…Картин в его мастерскойБурлила тыща.Но провелиКроваво-бурыеЛихачиДорогу крутуюИ теперь там толькоВетер посмертныйСвищет.
Мы же, погрязшие в вине и разврате, не можем даже завещанного предками искусства Мирового Рассвета и Расцвета изучить; нападая на старину, мы учимся только пороку. Что же удивляться падению живописи. Но я вижу, ты впился в картины Филонова, — продолжил поэт, таща сопротивляющегося Луция в зал, — посему попробую от его имени рассказать тебе, в чем дело.
