Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Чужак в стране чужой

Доктор Нельсон: Этот человек — наш великий (непонятное гортанное слово — марсианское?). Он — старейший из наших стариков. Ты будешь с ним говорить?

Смит (после очень долгой паузы): Я преисполнен счастья. Старик будет говорить, я буду слушать и расти.

Доктор Нельсон: Нет, ты не так понял! Он хочет задать тебе несколько вопросов.

Смит: Я не достоин учить старика.

Доктор Нельсон: Этого хочет старик. Ты выслушаешь его вопросы?

Смит: Да.

(Неопределенные звуки)

Доктор Нельсон: Сюда, пожалуйста. Я привел доктора Махмуда, он в соседней комнате, на случай, если потребуется переводить.»

Следующий абзац начинался словами «Новый голос». Какстон зачеркнул их и подписал: «Генеральный секретарь Дуглас!!!»

«Генеральный секретарь: А зачем он? Вы же говорили, Смит понимает по-английски.

Нельсон: Ну, как сказать… и да, и нет, ваше превосходительство. У него приличный словарный запас, но, как выражается Махмуд, он полностью лишен культурного контекста, необходимого для правильного понимания и употребления этих слов. Так что разговоры бывают довольно сумбурные.

Генеральный секретарь: Ничего, я уверен, что мы прекрасно поймем друг друга. Молодым сорванцом я исколесил автостопом всю Бразилию, а ведь в первые дни не знал ни одного португальского слова. Так что, будьте добры представить нас друг другу, а потом можете отдохнуть от нашего общества.

Нельсон: Сэр? Я бы предпочел остаться со своим пациентом.

Генеральный секретарь: Вы бы предпочли? Боюсь, мне придется настаивать. Вы уж меня извините.

Нельсон: Боюсь, мне придется настаивать. Извините, сэр, но врачебная этика…

Генеральный секретарь (прерывает его): Не забывайте, что я юрист и понимаю кое-что в медицинской юриспруденции, так что не вешайте мне лапшу насчет этой своей „врачебной этики“. Этот пациент лично выбрал вас своим лечащим врачом?

Нельсон: Ну, не то чтобы, но…

Генеральный секретарь: Да была ли у него вообще такая возможность — свободно выбрать себе врача? Сильно сомневаюсь. Он находится под опекой государства, так что я выступаю в роли ближайшего родственника de facto и, в чем вы скоро убедитесь, de jure. Я хочу поговорить с ним один на один.

Нельсон (долгая пауза; голос звучит сухо и чопорно): При такой постановке вопроса, ваше превосходительство, я считаю себя вынужденным отказаться от пациента.

Генеральный секретарь: Да что же вы, доктор, так вот сразу с бухты-барахты. Я же ни на вот столько не сомневаюсь в ваших методах лечения. Но ведь вы не стали бы мешать матери побеседовать со своим сыном один на один, ведь не стали бы? Вы что, боитесь, что я его съем?

Нельсон: Нет, но только…

Генеральный секретарь: Так в чем же тогда проблема? Бросьте, доктор, представьте нас друг другу и займемся делом. Вся эта суета может вредно отразиться на вашем пациенте.

Нельсон: Если вы так хотите, ваше превосходительство, я вас представлю. Но затем вам придется выбирать другого врача для своего… своего подопечного.

Генеральный секретарь: Я очень сожалею, доктор, что все так неловко выходит, искренне сожалею. И я не могу принять ваши слова как окончательные, мы с вами об этом еще поговорим. Ну так, будьте любезны…

Нельсон: Встаньте, пожалуйста, сюда, сэр. Сынок, это — тот самый человек, который захотел с тобой встретиться. Величайший из наших стариков.

Смит: (непонятно)

Генеральный секретарь: Что он сказал?

Нельсон: Приветствие, очень уважительное. Махмуд переводит это как „Я — всего лишь яйцо“. Ну, если и не так, то что-то в этом роде. Знак дружелюбия и уважения. Сынок, говори, пожалуйста, по-человечески.

Смит: Да.

Нельсон: Не сочтите мой последний совет за наглость, но постарайтесь говорить попроще.

Генеральный секретарь: Это я непременно.

Нельсон: Прощайте, ваше превосходительство. Прощай, сынок.

Генеральный секретарь: Спасибо за помощь, доктор. До скорого.

Генеральный секретарь (продолжает): Как вы себя чувствуете?

Смит: Я чувствую себя хорошо.

Генеральный секретарь: Вот и прекрасно. Если вам чего-нибудь не хватает, только спросите, все сразу будет. Мы хотим, чтобы вам было хорошо. Только я хочу, чтобы вы сделали для меня одну вещь. Вы писать умеете?

Смит: Писать? Что такое „писать“?

Генеральный секретарь: Ладно, сойдет и отпечаток пальца. Я сейчас прочитаю вам один документ. В этой юридической ахинее сам черт ногу сломит, но, говоря попросту, смысл сводится к тому, что, улетая с Марса, вы оставили — ну, то есть передали — все свои предполагаемые права на что бы то ни было марсианское. Вы передали их нашему правительству.

(Очень долгая пауза)

Генеральный секретарь (не дождавшись ответа): Ну, давайте, попробуем с другой стороны. Ведь Марс вам не принадлежит, так ведь?

Смит (долгая пауза): Я не понимаю.

Генеральный секретарь: М-м-м… ну ладно, попробуем еще раз. Ведь вы хотите остаться здесь, так ведь?

Смит: Я не знаю. Меня послали Старики. (Длинный, совершенно непонятный монолог. Звуки, словно лягушка-бык что-то не поделила с котом).

Генеральный секретарь: Кой хрен, неужели же столько времени нельзя было научить его говорить по-людски? Слушай, сынок, тут ровно не о чем беспокоиться. Давай просто поставим отпечаток твоего пальца внизу этой бумаги. Дай мне свою правую руку. Да ты что, чего это ты выкручиваешься? Лежи спокойно! Я не сделаю тебе больно… Доктор! Доктор Нельсон!

Второй врач: Да, сэр?

Генеральный секретарь: Нашли доктора Нельсона?

Второй врач: Доктора Нельсона? Он уже ушел, сэр. Он сказал, что вы его отстранили.

Генеральный секретарь: Это Нельсон вам такое сказал? Вот же мать его! Ну, тогда вы — вы можете что-нибудь сделать? Искусственное дыхание, укол какой-нибудь? Да не стойте как пень, вы что, не видите, что человек умирает?

Второй врач: Не думаю, сэр, что необходимо принимать какие-то меры. Просто оставить его в покое, и он выйдет из этого состояния. Доктор Нельсон всегда так делал.

Генеральный секретарь: Чтоб он сдох, ваш доктор Нельсон.»

Голос Генерального секретаря исчез, голос доктора Нельсона так и не появился; на этом, собственно, транскрипция почти и кончилась. Судя по последним словам врача и обрывкам больничных пересудов, Смит снова впал в транс. Было еще две записи. Первая: «Не надо шептать, он все равно ничего не слышит», вторая: «Да убери ты этот поднос. Очухается, тогда и покормим».

— Проголодалась? — Появившийся в гостиной Бен не собирался, похоже, предлагать ей для прочтения вторую, зажатую в руке стопку желтой бумаги.

— Жутко. Я готова съесть, что угодно.

— Лапша устроит? На уши.

Он вызвал такси, молча вывел Джилл на крышу и продолжал молчать весь путь до Александрии; здесь они пересели, причем Бен выбрал машину с балтиморским номером.

— Вот теперь можно и поговорить, — облегченно вздохнул он, задав робопилоту адрес: Хейгерстаун, штат Мэриленд.

— К чему вся эта таинственность?

— Милль пардон, мадам. Не то чтобы я знал, что квартиру прослушивают, но ведь если в такие игры могу играть я, кто же им-то помешает? Так же я, собственно, не думаю, чтобы в том, вызванном на дом такси, были уши, но чем черт не шутит — в Спешел Сервис ребята ушлые. Зато уж эта машина… — он любовно похлопал по сидению. — Ну не могут же они в каждое такси посадить по жучку. Выбирая случайным образом, обеспечиваешь себе почти полную безопасность.

Джилл поежилась.

— Бен, ты же не думаешь, что эти люди… — она потерянно замолкла.

— Еще как думаю! Ты же читала мою колонку. Я сдал текст уже девять часов назад. Неужели наше драгоценное правительство так вот позволит лягать себя в брюхо и не примет ответных мер?

— Да ты же всегда задирался с этим правительством.

— И кого это особенно колебало? На этот раз все значительно серьезнее — я прямо обвинил наших красавцев, что они держат под замком политзаключенного. Правительство, Джилл, это живой организм, и, подобно любому другому организму, оно обладает инстинктом самосохранения. Ты его лягнешь — оно тебя укусит. Все, что было раньше, это так, щекотка, а на этот раз я им действительно врезал. Не надо было только тебя впутывать, — понуро добавил он.

— А я ничего не боюсь. Во всяком случае, с того момента, как вернула тебе эту штуку.

— Ты близко связана со мной. Вполне достаточная причина для крупных неприятностей, если пойдет беспредел.

Джилл растерянно смолкла. Сама мысль, что она — она, в жизни своей не испытывавшая ничего худшего, чем родительский шлепок, готовая расплакаться от случайного резкого слова — подвергается самой настоящей опасности, мысль эта казалась дикой, невероятной. Конечно же, работая в больнице, она насмотрелась на последствия жестокости и насилия, но разве может такое случиться с ней, с ней самой?