Людмила Бояджиева - Возвращение Мастера и Маргариты
Больница, где работала Мара Илене, и впрямь находилась у самой кольцевой. На время съемок она взяла отпуск и плюс сколько надо обещала дать будущей кинозвезде за свой счет зам. зава отделением 1–й гнойной хирургии Валерия Юрьевна. С медсестрами здесь сложилась острая напряженка, дураков вкалывать за гроши в столь неприятном месте нашлось не много. После ухода Мары на все отделение осталась одна Шура – пенсионного возраста необъятная толстуха, тяжело переваливавшаяся на слоновьих ногах. Следом сонно ходили две вызывающе здоровые практикантки, все упорней думавшие о том, что подавать пиццу в какой–нибудь кооперативной харчевне куда веселее и прибыльнее, чем надрываться в здравоохранительном учреждении, убивающем юный оптимизм уже одним только неистребимым карболочным духом. А поэтому за техникой внутривенных уколов ученицы наблюдали слабо и общаться с пациентами–доходягами старались меньше – и без того жизнь не радует.
Ранний больничный ужин давно завершился, посетители покинули страдальцев, из старшего медперсонала осталась только дежурившая зам. зав. отделением Валерия Юрьевна. Она уже перекусила в ординаторской домашним бутербродом с котлетой и решила расслабиться под чай просмотром "Санта–Барбары". Черно–белый телевизор "Юность", был подарен врачам родственниками ракового усопшего, боявшимися взять обратно домой инфицированный предмет.
Лишь только раздались победные звуки музыкальной заставки и на экране побежали знакомые картинки, дверь тихо отворилась и перед Валерией Юрьевной появилась та, кому завидовал весь женский персонал отделения, та, которая уже больше принадлежала заэкранной кепвеловской фантасмагории, чем тутошнему реализму.
Вся больница неустанно перемывала косточки везучей девушке – бывает же такое! Наиболее трезвомыслящие особы обсуждали умственные способности неизвестного покровителя, протащившего Илене в кино. Всем было ясно, что без покровителя на экран не попадают, а тем более туда ни в коем случае не попадают такие, как Мара.
– Ой, что это ты?! – Валерия Юрьевна сняла очки в китаеобразной оправе и уставилась на Мару, как жители разгромленной квартиры на вызванного к ним заслуженным спиритом Барабашку.
– Восстановиться на работу хочу. Заявление на ваше имя писать? – Мара куталась в узорчатый акриловый шарфик и выглядела не лучше, чем санитарка Людка после семейных разборок с неумеренно пьющим супругом.
– С какого числа? – не верила ушам Валерия Юрьевна.
– Хоть с сегодняшнего. Я в ночь могу. Переодеться?
– Успеешь, – остановила ее заведующая и выключила звук. – Хочешь чайку? Как раз пить собиралась. Мне такие конфеты подарили! Набор в три слоя, немецкий. – Валерия Юрьевна поднялась с неожиданной для ее цветущей комплекции прытью, выставила на стол яркую коробку в полевых маках, наполнила в раковине и включила электрочайник. Села, пододвинув Маре стул и внимательно присмотрелась.
– Что–то у тебя губы какие синюшные…
– Перемерзла. Все время мерзну. – Мара положила ладони на блестящие бока чайника. – В кино отснялась. Кончено.
– Быстро теперь работают, – удивилась заведующая, подумав, что, может, никакого кино и не было. А было что–то совсем другое. – Сколько отвалили?
– Пока не знаю. Как Куракова?
– Из семнадцатой палаты? Ай, ты ж в курсе ее семейного положения… Сволочи мордатые. То дочь, то сын ко мне сюда ходили и подарки совали. Плакались все, что брать мамашу им некуда. Ну, отправили в хоспис. – Нина Юрьевна надкусила вторую конфету и изобразила полное обалдение от ее непередаваемого вкуса. На экране среди неувядающего цветения гостиной Си–Си дамы в вечерних туалетах ссорились у рождественской елки. В коридоре гнойной хирургии, от души громыхала ведрами не твердо державшая швабру в руках Люська. "Не сыпь мне соль на сахар, не наступай на грудь…" – пела с полной самоотдачей зычным деревенским фальцетом.
– Понятно… Жалко Куракову, безропотная, – Мара рассеяно вертела в тонких пальцах фигурную шоколадку в лиловой фольге. – Из стареньких кто–нибудь остался?
– Семушкин. Третий раз нагноение вскрываем. Так ведь какой сквалыга! Никому ставить капельницу не дает, только Шуре. А я и говорю, пусть идет в платную и там выбирает персонал. Мы на госбюджете. Лечить будут те, кто есть.
– У него вены плохие, – заступилась за привереду Мара. – Даже я с трудом попадаю.
– Ой, Марочка! – Валерия Юрьевна придвинула девушке коробку в маках. Ты у меня – сокровище. Вот только с журнал назначений поаккуратней. Больным родственники дорогие лекарства сами достают а потом, после летального исхода, отчет требуют: мы, де, пятьдесят ампул покупали, а получили сорок три укола. Остальные, стало быть, персонал себе украл.
– Да я ж остатки по неимущим раскидываю! Прихожу вечером – все в палате на меня глядят, обезболивающего ждут. Глаза такие… мучительные. Выходит, кому купить не на что, или кто безнадежный – лежи, завывай… Вот и колю чужое. – Мара откусила конфету и с облегчением вздохнула: – Ой… Хорошо здесь как. Пойду, разберусь с Семушкиным…
Проводив взглядом девушку, Валерия Юрьевна долго смотрела в молчаливый телевизор, осмысливая случившееся и механически жуя конфеты. Потом спохватилась, спрятала в стол коробку с маками и включила звук.
" – Это мы еще посмотрим, кто нужен Иден!" – сквозь зубы процедил мужественный Круз Кастильо и профессиональным ударом швырнул соперника в нарядную елку.
Глава 3
Саун–клуб, содиректором которого являлся Пальцев, назывался "У Патриарших". Находился он в арбатрских двориках и предназначался для узкого круга творческих работников. На втором этаже имелись пять номеров, в которых иногда проживали особо важные гости, внизу – стильный холл, украшенный приметами московского пейзажа времен сталинских пятилеток.
В большом двухэтажном зале без окон, изображающем то ли дворик, то ли часть бульвара, всегда царил покой летнего вечера. Здесь была пара скамеек на чугунных ногах с бумажным обрывком "Осторожно – окрашено!", сутулый фонарь с Бульварного кольца, тяжелые урны небесного колера, несколько зеленеющих лип, ловко вписанных в интерьер, и масса деталей ностальгического характера: старые афиши на круглой тумбе, магазинные вывески, жестяная табличка с буквой "А", украшавшая "лоб" трамвая "Аннушка". Барная стойка пряталась за киоском "Соки–воды", а в самом баре должны были обретаться давно забытые марки сигарет, соков и вод, дающих обильную парфюмерную пену. Однако задумка не оправдала себя – злачным местом для работников искусств клуб "У Патриарших" не стал. Прежде всего потому, что не было у рядовых работников искусств денег для подобного времяпрепровождения и никто из заслуженных деятелей не рвался отдать пол пенсии за эксклюзивные папиросы "Наша марка". А. В.Пальцев на подобный эффект рассчитывал, поскольку строил клуб, в сущности, для себя – принять нужных людей, очаровать компаньонов вдали от любопытных глаз, самому с друзьями расслабиться.
Антикварные урны, конечно, трогают душу вымирающего вида коренного москвича, и от синюшной сосиски, любовно прозванной гражданами СССР "пальцем мертвеца" – тоже кого то, наверно, прошибает слеза, но не господина Пальцева. Всяческая помойная дребедень из недалекой истории не цепляла душу хозяина клуба. Не бегал он пацаном по московским дворикам, не балдел с "Гамзой" под Окуждаву, не экономил рубль десять, дабы угостить застенчивую сокурсницу порцией эскимо и не зачитывался романом, события которого начинали разворачиваться именно на всенародно почитаемых Патриарших прудах. Другая была биография у Альберта, другие жизненные декорации.
Мальчик из подмосковного городка, выросший в семье добросовестных технарей с пожизненной зарплатой сто двадцать рэ, обладал ярко выраженным физическим магнетизмом положительного социального героя и был сызмальства устремлен к прекрасному. Именно эти качества помогли ему с первого захода попасть в одно из столичных театральных училищ, замахнуться на роль Павки Корчагина и быстро войти в круг "золотой молодежи", состоящей из сильно пьющих богемных гениев, лихих номенклатурных сынков и урлы. Не закончивший обучения Альберт был привлечен к судебной ответственности по делу о спекуляции валютой и торговле антиквариатом. Благодаря именитым соучастникам противозаконных махинаций, сумевшим спустить обвинение на тормозах, Пальцев в колонии пробыл меньше года, вышел в свет, умудренный новым опытом и полезными деловыми связями. Занять солидное общественное положение человеку трудной жизненной школы помогла ловко проведенная "операция захвата" в качестве супруги дочери заметного ГБшного чина. Память о тюремных днях изгладилась в прямом смысле – исчезло из архивов досье Пальцева, а из его биографии упоминание о судимости. Восстановились прежние дружеские связи, появились научные интересы – Альберт успешно окончил экономическое отделение ГИТИСа, покрутился в мире эстрады в качестве администратора и вовремя уловил свежие веяния. Здесь ему помог вернувшийся из длительной загранкомандировки Вадик Савченко– большой специалист по части зарубежных связей и сложных экономических отношений.
