Виктор Мартинович - 墨瓦 Мова

— И чем все кончилось?

— Ну понятно чем. Я на Галине женился, – сказал он мудро.

— А с лодкой?

— А с лодкой? – переспросил он и отхлебнул пива из полторашки, которую прятал под креслом. – Мы с волнами тогда боролись-боролись и сдались. Направили лодку по ветру, к противоположному от станции берегу. Пристали, спрыгнули прямо в воду и, как бурлаки, за канат ее по мелководью потянули. Тянули весь вечер и полночи. Пришли, лодочника разбудили. Он нам паспорта вернул и за перебор по времени денег не взял. Добрый был человек. С пониманием. Посмотрел на наши разодранные физиономии и сказал: «Не, ребята, я с вас денег за задержку брать не буду. Хоть вы лодку только на два часа и арендовали». А тут как раз и утро пришло. Мы – в электричку и домой. А я такой усталый был, что в утреннем троллейбусе взял и отключился. Меня будят, а мне кажется, что сегодня выходной, а меня мама в школу поднимает, трясет. А я говорю: не, не надо, сегодня же выходной! Смотрю, а это не мама, а мужик, а сам я – не в кровати, а на полу в троллейбусе. А ты говоришь!

Он снова замолк.

— Интересная история, дядь Саш! А у меня сегодня тоже происшествие – с меня сегодня пытались рюкзак удочкой содрать.

— Что ты говоришь! – удивился дядя Саша. – И как это было?

Тут дверь его квартиры приоткрылась и показалась сухощавая фигурка тети Гали.

— Котик, иди кушать! – позвала она мужа. – А то остынет! А ты же знаешь, как я не люблю, когда еда остывает, а голодный муж на лестнице курит.

— Здравствуйте, Сережа! – поприветствовала она меня.

Мой сосед, фыркая, как тюлень, поднялся с кресла и потопал в квартиру. Полторашку он, скорее всего, допьет, когда в очередной раз выйдет покурить. Он когда заходил, жена быстро чмокнула его в щеку. Сан Саныч и Галина – единственная известная мне семья. Не какая-то там последняя «счастливая семья», а просто – последние люди из всех моих знакомых, которые видят смысл в том, чтобы жить по этой схеме: муж, жена, совместный сон, совместный быт.

Моя Ирка на них злится. Она говорит, что из-за таких, как они, старых колхозников, мы и просрали когда-то свое будущее, настоящее и вообще все. Но когда я смотрю на то, как они целуются: он – весь седой и пузатый, а она – сухая и старенькая, я ощущаю нечто вроде зависти.

Семья сдохла как схема отношений между людьми не десять и не двадцать лет назад. На самом деле семью убили «Битлз», сексуальная революция, Вудсток, 1960-е, 1970-е и… па-ба-ба-бам! — самое главное: контрацепция! В двадцатом веке люди просто не осознавали, что на самом деле изобрели, придумав презервативы и гормональные контрацептивы. Первой опасность почувствовала католическая церковь – перед тем, как окончательно сгинуть под натиском новых гламурных верований, она пыталась запретить предохраняться – глупый шаг в век СПИДа и тотальной половой распущенности.

В конце двадцатого века люди настолько увлеклись новыми возможностями, которые обещал мир секса без социальных последствий, что просто перестали рожать детей. Дети стали восприниматься примерно так же, как до этого воспринимались венерические заболевания – как следствие чрезмерной похотливости. Или результат неспособности минимально контролировать физические влечения и тратить хотя бы тридцать секунд на то, чтобы натянуть презерватив. Родили ребенка? Ну что ж – убивайте сейчас лучшие годы на то, чтобы его накормить, одеть и вырастить – примерно это говорили выражения лиц людей, видящих семью с новорожденным.

Но в начале нашей эры все снова кардинально изменилось – может быть, сработали какие-то скрытые цивилизационные механизмы, которые охраняют род людской от проявлений глупого индивидуализма, лени и жажды комфортного существования. И снова люди начали рождать детей. Причем сразу же, как кролики: по три-четыре ребенка на семью! Люди вдруг поняли, что воспитывать ребенка – само по себе большое счастье. Но при этом отмерла классическая схема «папа + мама + ребенок». Ведь получается, что чтобы дать жизнь человеку, нужна только сперма, яйцеклетка, а также социальная помощь в достаточных объемах (как вариант – алименты).

Так получилось, что весь тысячелетний проект «западной семьи» основывался исключительно на невозможности контролировать зачатие. И как только люди придумали контрацепцию (и, с другой стороны, изобрели искусственное оплодотворение, ЭКО и клонирование), они начали совокупляться с одними людьми (ради чистого удовольствия), рожать детей – с другими людьми (более здоровыми носителями генного строительного материала), а жить – с третьими людьми (более состоятельными, способными обеспечить высокий уровень бытового комфорта).

Вся эмоциональная система «Двадцатого века минус» (т.е. – тысячелетий до изобретения контрацепции) была признана морально устаревшей и отменена. Сопливым «чувствам», «любви», «нежности» пришел на смену прагматичный cold sex. Который, кстати, изобрели не мы, придумали его социологи двадцатого века, которые уже тогда поняли то, что некоторые не понимают до сих пор, когда Armageddon is completed successfully.

Что касается меня, то где-то в этом городе живет женщина, которая растит маленькое капризное существо, в котором содержится мой генетический материал. Иногда мы встречаемся, и я веду это существо в «МакДональдс», где оно ест гамбургер, а я вытираю ему сопли и кетчуп с подбородка. Никаких чувств ни к женщине, ни к ребенку у меня нет, потому что она называет его «бейбиком» и смотрит шоу «Веселые коты» по сетевизору. Они с ребенком хором смеются.

Согласитесь, мы с ней – создания разных биологических видов. Ведь так бывает в зоологии, что некоторые довольно далекие виды способны скрещиваться. И даже давать приплод, пусть и ущербный (мулы). Но это не значит, что они «созданы друг для друга» и должны отравлять друг другу жизнь сожительством. Когда у меня остаются деньги, которые я не успел потратить на наркотики, я посылаю ей несколько сотен, и она неизменно выражает свою благодарность какой-нибудь вульгарностью типа: «Чмоки за помощь, зая!».

Но самое страшное – то, что иногда я чувствую себя последним представителем своего биологического вида, пару которому онтологически невозможно подобрать, и поэтому я приговорен к одиночеству. С другой стороны, кто сказал, что одиночество – это зло. Может быть, наоборот?

— Ирка, скажи. Зачем я тебе нужен? – мы лежали рядом, и моя Ирка подкрашивала глаза, потому что только что мы вели себя немного неаккуратно, причем два раза подряд, и у нее слегка потекла тушь.

— Ты? Мне? – переспросила Ирка и задумалась.

Думала она дольше, чем это, на мой взгляд, было допустимо с точки зрения вежливости и отношений между близкими людьми. Я же ее не про смысл жизни спрашивал.

— Ты. Мне. Зачем. Мне нужен, – повторила Ирка, расчесывая щеточкой ресницы. Она с наслаждением вглядывалась в свое лицо – действительно, ни морщинки, ни прыщика, ни мельчайшего изъяна. Лицо с обложки. Красивая она у меня!

— Ты. Мне. Зачем нужен, – снова повторила она нараспев, и до меня дошло, что на самом деле она отнюдь не находится в лихорадочном поиске ответа на этот важный для меня вопрос, как мне сначала показалось. Она в принципе об этом не думает, а целиком поглощена макияжем.

— Ну так как, Ирка? – попробовал я не отстать от нее.

— Слушай, ну что ты прицепился? – она легонько шлепнула меня по ноге. – Ну нужен, да. Ты мне нужен.

— Но Ирка! Я спрашиваю не о том, нужен ли я тебе. Я спрашиваю, зачем я тебе нужен.

Тут она положила зеркало на кровать и действительно задумалась. И засмеялась.

— А что, у тебя никаких вариантов нет? – ее улыбка была дурашливой и распутной.

— Но все же?

Она царственно похлопала меня по трусам, которые я уже успел надеть.

— Ответ следует искать где-то здесь, – она снова засмеялась и уставилась в зеркало.

— И что, дело только в этом? – настаивал я. – Только в сексе?

Ирка начинала раздражаться.

— Слушай, а в чем еще? В том, что ты мне все время пытаешься что-то приготовить, как крейзи-старушенция со второго этажа для своего жирного кабана?

— Ну, не знаю, – я понял, что снова обидел Ирку своими глупыми вопросами. – Извини, я правда совсем не о том думаю.

Но настроение у нее уже испортилось. Она быстро встала и натянула платье.

— Эй, ты уже собираешься уходить?

— Да, мне пора.

Я знал, что ей – пора. Приближался вечер – наиболее коммерчески успешное время для отношений между мужчиной и женщиной. И зачем ей тратить вечернее время на меня? Но я знал, что она могла побыть со мной еще немного – и собиралась побыть, пока я не начал ее дергать своими «серьезными» вопросами. А сейчас она поедет куда-то в кафе и проведет это время, мое время, потягивая латте и листая журналы. Может быть, флиртуя с новым хахалем.

— Слушай. Я хочу жить, – отчитывала она меня. – Жить, а не загоняться. А у тебя все время – исключительно какие-то загоны. Какие-то, твою мать, «чувства»! – она брезгливо подобрала губы. – И ничего, кроме них! Давай застегни!