Владимир Зенкин - Город Зга
— Гос-споди! — страдальчески простонал я.
— Короче. То ли погасить источник они хотели. То ли повлиять как-то на излучение. То ли припугнуть кого. Бес их знает, чем они думали. Задницами в лампасах. Заложили заряд атомный туда, в Ствол. Да и взорвали. Отсюда взрыва-то не почуял никто — далековато. Это потом я узнал, что взрыв.
— Что в Зге? — хрипло спросил я, — Разрушения?
— Про разрушения не знаю. Взрыв-то глубокий, подземный. Что с излучением сделалось — неизвестно. Потому что закрылась Кайма. Все, кто был там — никак оттуда. Кто был здесь — никак туда. Никакой связи с теми, кто там. Что там с ними творится, никто не знает. Но похоже, что ничего хорошего.
— Ваш сын… не там? — осторожно спросил я. Мелькнула мысль: неплохо бы встретиться, поговорить с этим человеком.
— Слава Богу. Да он уже не работает в комплексе. Уехал с семьёй. Почему-то его отпустили. И ещё многих с ним. Даже помогли уехать. Странно. Перед отъездом приезжал ко мне. Поговорили.
— Вот и хорошо. А Кайма? Продолжает раздвигаться?
— И быстрее, чем раньше. Сейчас увидишь её. Да, и ещё… Появилась Стая. Стая — это… экхм. Со Стаей ты тоже сейчас познакомишься.
Ближний берег Спади был крут, каменист и являлся самой восподнятой частью окрестной равнины. Соседний берег, наоборот — полог и рыхл, покрыт плотной потускневшей от жары травой. Меж берегами — кривая лощина — древний земной провал. Внизу трава была сочней и гуще, зелено пенился кустарник, из которого торчали факелы берез и тополей.
Вдали у горизонта я увидел Кайму. Ровная туманная полоска, ничего особенного. Белесый шнурок, начало и конец которого исчезали за горизонтным сгибом. Я представил, какая территория вмещается теперь внутри Каймы, и поёжился. Двадцать лет назад она отделила нашу родную Згу от прочего мира. Предупредив тем самым прочий мир. О чём? О Некоем. О Неведомом. С чем нельзя общаться нахрапом и силой. А мир… Власть в мире придержащие не вняли предупрежденью, пошли напролом, на запуг, на своё толкование Некоева. И вот… Отсюда до Зги больше сотни километров. Что там за Каймой? Уж конечно, не то, что должно быть. Кто виноват? Те, которые? Не только. И згинцы… згинцы тоже. Что уехали, забыли, бросили Згу — исток себя на произвол настырных невежд. А теперь? Когда свершилось отвратное, недопустимое. Теперь… Можно ли что-то сделать? Мы вернулись. Эх! Мик Григорьич, подсказали б! Что ж не являетесь вы? Где вы там за Каймой? За Каймой ли?
— Смотри! — торжественно сказал Итван.
Мои невесёлые мысли прервало несколько маленьких серебристых вспышечек над полоской Каймы. Они разлетались в разные стороны. И одна из них летела прямо сюда.
Вначале я увидел только облачное пятно, напоминавшее лоскуток легкой блескучей ткани. По приближении лоскуток терял единоцелость, превращаясь в скопище простых фигурок-элементов: углов, зигзагов, кругов, эллипсов, дуг, спиралей, парабол, какихто петель-закорючек. Элементы складывались в сложный изменчивый узор, в нём была какая-то система, какой-то смысл, мне недоступный. Узор наращивался спереди, словно проступал из прозрачности воздуха, как фотография в проявителе, и гас, растворялся сзади. Так оно двигалось.
Да, Итван точно назвал это Стаей. Стаей живых существ это и было. Не вполне похожих, но родственных друг другу. Движущихся по одному закону и ведомых общей загадочной целью. Живых ли? Я по-чувствовал до озноба по спине — живых. Не так живых, не теми категориями живых, как мы. Не только живых, но, возможно, и разумных.
— Вы встречались с ней раньше? — спросил я у Итвана, почему-то перейдя на полушепот.
— Издали. Она мной не интересовалась. А тобой… Вот увидишь.
— В каком смысле? — забеспокоился я.
— Вот увидишь.
Старик даже отошел в сторону, чтобы мне не мешать.
Он оказался прав.
Стая остановилась над нами. Я смотрел молча, задрав голову. Она опустила углы, выпуклилась посредине, как парус под ветром. Элементы-существа Стаи задвигались быстрее, узоры, складывающиеся из них, сделались причудливей, ассиметричней. У меня слегка закружилась голова, от выплесков непривычных энергий.
Из свисших углов соскользнули вниз несколько существ: спиралей-зигзагов, кругов-петель, приблизились и затанцевали в воздухе пред моими глазами. Непрерывно менялась их форма, толщина, то они вытягивались в тонкие спутанные жгуты, то сбивались в плотные овальные комья, цвет их выливался из мрачного фиолета в нежную бело-голубизну и обратно.
Я протянул руки, попытался прикоснуться к ним. Пальцы ощущали то прохладно жесткую, чуть ли не металлическую твердь, то вдруг эта твердь разжижалась, превращалась в кисель, в воду, в воздух, в неосязаемое нечто. Физическое состояние их было таким же изменчивым, как форма.
Но зато энергетика у них была — дай Бог каждому — мощна и стабильна. Я весь прошит-пронизан был излученьями, импульсами, я чувствовал их: тонкие лёгкие сквознячки, дуновенья, вихри-тайфунчики внутри меня. Каждый окоулок моей души, каждая клеточка моего тела были продуты, просвечены, прообследованы.
Это было не мучительно, не страшно, но слегка неприятно. Они уже знают меня, как облупленного. А я про них — ничего.
— Ну что, — сказал я им дружелюбно и весело, — Нравлюсь, а? Тот я, тот. Будьте уверены. Я к вам пришел. К себе. Не я один.
Существа от меня отстали, поднялись вверх. Стая заиграла своими узорами: думала, обсуждала мою персону, быть может. Узоры начали складываться в нечто предметное, в какие-то очертания, сперва невнятные, неумелые, затем более четкие. Я увидел лицо. Человеческое лицо, стилизованное, без признаков индивидуальности. Я одобрительно закивал головой, понимаю, мол. Что дальше? Дальше лицо стало быстро усложняться, обрастать личностными чертами. Теперь это уже было ни ничьё лицо. Это было моё лицо, без сомненья. Надо мной висел огромный, словно сделанный фиолетовой тушью, мой портрет. Только это был не нынешний мой портрет. Это был я в старости. Мало того, мой портретный образ менялся, старел на глазах. Я с волнением видел, как всё более западают мои щёки, заостряется подбородок, разрастаются морщины. Вот я уже дряхлый-предряхлый старик, почти труп… Блекнут, закрываются глаза… теперь — и не почти. Затем началось обратное.
Ожили глаза, заполнили глазницы, морщины стали разглаживаться, черты лица — округляться. Я стремительно молодел. Я миновал стадию себя теперешнего, прошел себя тридцати… двадцатилетнего… Лицо делалось манерным — юношеским, задумчивым — подростковым, наивно-беззаботным детским… Как грустно-волнительно мне было узнавать, вспоминать себя полузабытого, того, каким я уже никогда не буду! Наконец я увидел лик младенца… сплюснутое личико новорождённого…
Затем лицо рассыпалось в абстрактный неживой узор. Я молча вопросительно смотрел — что дальше? Стая подумала минуту и вдруг сложилась в чьё-то лицо. В лицо странного существа — нечеловека, не с такими, как у человека пропорциями, не с такими глазами и совсем не с таким выраженьем их. Но совсем странным, тревожным было то, что и в нём я непостижимым образом, невесть по каким признакам узнал себя. Я облизнул пересохшие губы. Кто я? Это кто? Тот, кем я был? Кем буду? Или просто розыгрыш?
Я молча смотрел вверх. Что дальше? Ты сама мне расскажешь, Стая? Что делать? Что там? Ты узнала меня?
Я ждал. Изображение рассыпалось. Стая подняла углы, взмыла вверх.
— Эй! — закричал я, — Погоди! Ты так ничего не объяснишь мне? Мне! Я же сподобный! Я — тот!.. Что происходит? Скажи! Что-то должно проснуться, про-ступить во мне. Оставь во мне что-нибудь? Знак…
Стая улетала, быстро скользила к горизонту, к Кайме. На нас с Итваном сыпался её прощальный подарок. Мелкий бумажный цветной дождь. Новогоднее конфетти. Мириады кругленьких, глупых, весёлых пятнышек.
2Мы спустились с пригорка-берега и направились к станции. Мы шли, ускоряя шаг, потом побежали. Мне было куда спешить. С противоположной стороны к дому снижался большой вертолёт.
Я бежал быстрей и быстрей, скрипя зубами от злости на себя, громко ругая себя за опрометчивость. Уйти одному, не предупредив их… Бросив их на произвол случая… «Идиот! Забыл, что творилось вокруг вас по дороге?»
Вертолёт успел раньше. Не намного, но раньше. Из вертолётного брюха вынырнули человек восемь солдат в ржавой форме спецназовцев, за ними двое в штатском. Половина солдат осталась на улице, остальные вошли в дом.
Я подбежал, дыша, как мул, поработавший рысаком. Двое солдат с автоматами двинулись ко мне: — Кто такой? — Тот, кто вам нужен, — огрызнулся я, проходя мимо них к крыльцу, — Правда, вы мне не очень нужны. Где ваши главари-командиры?
Напряжённые, растерянные глаза Велы. Испуганные глаза Лёнчика. Вспыхнули — успокоились при виде меня. Со мной им ничего не страшно. Почти не страшно. Я найду выход из любого положения. Они так думают, хотят думать. И я им кивнул головой, улыбнулся, утверждая их в этом.
