Мервин Пик - Титус один
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
По счастью, никого всерьез не поранило. Титус получил несколько порезов, но то были просто царапины, что же до самого падения, то тут ему сильно повезло, поскольку прямо под ним оказалась широкоплечая женщина с грудями, подобными снежным шарам.
Повалившись на пол, они с минуту пролежали бок о бок на толстом ковре. Вокруг посверкивали осколки стекла, однако лежавшая близ Титуса Юнона испытывала, – как и все, кого поразило внезапное появление юноши в воздухе, а после и на полу, – не боль, но потрясение.
Ибо почти библейское появление молодого человека в отрепьях содержало в себе нечто, поразительное не в одном только смысле.
Титус поднял прижатое к голому плечу лицо, встал, пошатываясь, и увидел, что дама на полу не сводит с него глаз. Даже лежащая, она казалось грандиозной. Величавость ее нисколько не пострадала. Когда Титус, наклонясь, протянул ей руку, чтобы помочь подняться, она лишь коснулась кончиков его пальцев и мгновенно, без видимого усилия, вскочила на ноги, очень, кстати, красивые. Между крохотными ступнями и благородной головой римлянки растекался, словно между двух полюсов, золотистый простор пряных ароматов.
Кто-то склонился к юноше. Это был Лис.
– Кто ты, черт побери, такой? – спросил он.
– Какая разница, – ответила Юнона. – Отойдите от нас. У него кровь идет… Неужели этого мало?
И с совершенно неописуемым élan[3] она отодрала от своего платья полосу ткани и стала обматывать ею кровоточащую руку Титуса.
– Вы очень добры, – сказал Титус.
Юнона мягко покачала головой, легкая улыбка приподняла уголки ее щедрого рта.
– Я вас, наверное, испугал, – продолжал Титус.
– Знакомство было стремительным, – отозвалась Юнона. Она изогнула бровь. Бровь поднялась, точно вороново крыло.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
– Нет, вы слышали, что он сказал? – прорычал озлобленный голос. – «Я вас, наверное, испугал». Да ты, щенок безродный, мог убить эту даму!
Поднялось сердитое гудение голосов, десятки лиц обратились к разбитому люку. Лица же тех, кто стоял ближе к Титусу, – лица, которые несколько мгновений назад выражали поверхностное дружелюбие, стали приобретать выражение совсем противоположное.
– Кто из вас, – осведомился побелевший Титус, – кто из вас назвал меня безродным щенком?
Ладонь его стиснула в кармане драных штанов осколок кремня, выбитого из высокой башни Горменгаста.
– Кто это был? – крикнул Титус, ибо гнев внезапно вскипел в нем, и, рванувшись вперед, юноша схватил ближайшего соседа за горло. Но тут же кто-то отбросил его назад, к Юноне, и Титус увидел перед собою спину здоровенного сухопарого человека с обезьянкой на плече. Человек этот, сложение коего могло принадлежать только Мордлюку, медленно-медленно обходил теперь полукруг рассерженных лиц, улыбаясь при этом улыбкой, в которую никакая любовь и не заглядывала. Широкой такой улыбкой. Безгубой. Состоящей из одних только анатомических признаков.
Мордлюк простер вперед огромную руку: та повисела немного в пространстве, сгребла человека, оскорбившего Титуса, вытащила его из толпы и, подняв в горячий, струистый воздух, подтянула поближе к плечу, с которого горемыку поприветствовала обезьянка, поцеловав его в затылок, отчего несчастный лишился чувств и, поскольку обезьянка уже утратила к нему интерес, замертво сполз на ковер.
Мордлюк повернулся к замершим, разинув рты, гостям и прошептал:
– Дети малые. Выслушайте Оракула. Потому что Оракул вас любит. – Тут он извлек из кармана зловещего вида складной ножик, открыл его и принялся править лезвие о подушечку своего большого пальца.
– Он недоволен вами. Не потому, что вы сделали что-то дурное, но потому, что Душа ваша смердит – коллективная ваша Душа – тот крохотный сухой экскрементик, который от нее еще уцелел. Разве не так? Детки?
Обезьянка начала чесаться – упоенно, неторопливо, – веки ее затрепетали.
– Так вы, стало быть, грозили ему, не так ли? – поинтересовался Мордлюк. – Вы, с вашими маленькими, чумными умишками, грозили ему, производя неприятный шум. И вы, дамы, с накладными бюстами вашими и невежественными языками. Вы тоже угрожали ему?
Послышалось шарканье множества ног, кашель – каждый, кто мог, не привлекая к себе внимания, отступить подальше в толпу, именно так и сделал.
– Малые дети, – продолжал Мордлюк, водя по пальцу лезвием взад-вперед, – подберите с пола вашего собрата и пусть он научит вас держаться подальше от этого ничтожного юноши.
– Не такой уж он и ничтожный, – сказал Акрлист. – Это именно тот, кого я выслеживал. Он перешел пустынные земли. У него нет паспорта. Он в розыске. Подойдите ко мне, молодой человек.
В комнате наступила полная тишь.
– Какие глупости, – произнес, наконец, глубокий голос, голос Юноны. – Он мой друг. Что до пустыни, – святые небеса, – вас ввели в заблуждение его лохмотья. Это всего лишь маскарадный костюм.
– Отойдите в сторонку, мадам. У меня есть приказ арестовать его – как бродягу, чужеземца и лицо подозрительное.
И он шагнул вперед, Акрлист то есть, выступил из толпы гостей, направляясь к безмолвным Титусу, Юноне, Мордлюку и обезьянке.
– Прекраснейший из полицейских, – промолвил Мордлюк, – вы преступаете рамки ваших полномочий. У нас тут прием – вернее, был прием, – а вы обращаете его в нечто отталкивающее.
Мордлюк пошевелил плечами и закрыл глаза.
– Случается ли вам когда-либо забыть о преступлениях? Когда-нибудь походит ваше восприятие мира на детское впечатление от хрустального шара – многоцветного, яркого? Или вы никогда не любили наш смехотворный мир? Со всем его злом и добром? С ворами и ангелами? Со всем, что в нем есть? Трепещущим, мой дорогой полицейский, в вашей руке? Сознавая, что все это суть явления неизбежные, что без темной стороны жизни мир был бы неполноценен? Давайте же посмотрим, как вы к нему относитесь. Паспорта, визы, удостоверения личности – неужели они имеют для вашей служивой души значение настолько большое, что вам совершенно необходимо обратить этот прием в зловонный скандал? Откройте врата вашего разума, дорогой полицейский, и впустите в него этого маленького шкета.
– Он мой друг, – повторила Юнона, голосом глубоким, точно подводный грот, и сочным, как морские донные травы. – На нем маскарадный костюм. К вам он никакого отношения не имеет. Что вы там говорили? «Перешел пустынные земли»? Ха-ха-ха-ха! – И Юнона, приняв подсказку Морд люка, шагнула вперед и на миг заслонила Титуса от Акрлиста – и тут же увидела слева двоих в шлемах, возвышавшихся над головами толпы, мужчин, которые, скорее, плыли над полом, чем шли. Для Юноны они были ничего не значащими гостями, но Мордлюк, завидев их, ухватил Титуса чуть выше локтя и рванулся к двери, оставляя за собою в толпе канал, подобный тому, что оставляет в поле пшеницы отряд скаутов, марширующих за своим вожатым.
Инспектор Акрлист пытался, сколько мог, последовать за ними, но, куда бы он ни поворачивался, в каком бы направлении ни делал несколько шагов, путь ему преграждала Юнона, дама столь щедрых и благородных пропорций, что оттолкнуть ее в сторону и мысли бы никому не пришло.
– Прошу пропустить, – объявил Инспектор. – Я обязан незамедлительно последовать за ними.
– Но ваш галстук, нельзя же разгуливать в подобном виде. Позвольте, я его завяжу. Нет… нет… не шевелитесь. Вот так… Вот… так…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Между тем Титус с Мордлюком бежали, наобум сворачивая то влево, то вправо, поскольку дворец этот походил на улей из комнат и коридоров.
Мордлюк, бежавший в нескольких футах впереди Титуса, откинув назад голову и выпятив грудь, походил на боевого коня.
Он не оглядывался, дабы удостовериться, что Титус поспевает за его топочущими ножищами. Задрав темно-красный румпель свой в потолок, он валил галопом, а обезьянка, совсем уж проснувшаяся, сидела, вцепившись ему в плечо и уставя топазовые глазки на Титуса, державшегося в нескольких футах сзади. Время от времени она вскрикивала и тут же, словно испугавшись собственного голоска, потесней припадала к шее хозяина.
При всей его быстроте, Мордлюк сохранял монументальную надменность, почти величавость. То был не просто бег. То была вещь в себе – подобие танца, ритуального танца.
– Ты здесь? – неожиданно буркнул он через плечо. – А? Ты здесь? Отрепья да кости! Нагоняй, побежим рядом.
– Я здесь, – пыхтя, отвечал Титус. – Далеко нам еще?
Мордлюк ничего не ответил, но поворотил, гарцуя, налево, потом еще налево, направо, опять налево, и наконец они, постепенно сбавляя ход, уже трусцой вбежали в тускло освещенный зал, из которого вели наружу семь дверей. Открыв наугад одну, беглецы оказались в пустом помещении.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Мордлюк и Титус простояли несколько минут, ожидая, когда глаза их свыкнутся с темнотой.
