Беркем Атоми - Мародер
– А с чего они так уверены, что доедут? – перебил Ахметзянов. – Далеко же.
– А хули нам далеко! Мы же как привыкши: жопы свои в машину затащили, скомандовали, по дороге мозги поебли – и все, приехамши! Мы уже планов настроили, как я говно вожу и поливаю, тесть продает, а мама с дочей своей солнечные ванны принимают. У-у, суки, столько лет терпел этих дур охуевших! И че, спрашивается, терпел?! «Валя, ну почему ты так плохо учил английский?! Как ты собираешься теперь содержать семью?»
– Какое говно, Валек? Ты о чем ваще?
– Как какое? Мы же фермерствовать собрались, понял? – заржал дурниной бывший член ячейки общества. – Экологические овощи выращивать, понял? «На Западе люди ценят натуральное…» Там у родственников ихних вроде как дом под Самарой, типа, хозяйство держат, уток разводят или еще кого, и их, типа, там ждут не дождутся. Слушай, дай еще цыгарку, че-то не накурился.
– Держи. А они че, им позвонить успели, пока связь была?
– Да на хуя! Это Ихнее Превосходительство будет еще сумлеваться – а примете ли меня, родственнички дорогие? У-у, Ахмет, это ты просто отсталый от жизни человек. Да чтоб сама Галина Александровна у кого-то о чем-то спрашивалась! Ты прикинь, она такая, садилась когда в машину, заявила, типа, там у самарских кто-то «разболтался и не ценит», типа, что она приедет и выстроит, «при мне-то будет как шелковый», нормально?!
– Да-а-а… Повезло тебе с родственничками, братан. А теперь, значит, и ты туда же – разболтался и не ценишь?
– Ага! – удовлетворенно, но еще несколько нервно хохотнул Валек. – Не оправдал, ептыть, высокого доверия. Блин, Ахметзяныч, ты бы ихние рожи видел! Сюда когда подъехали, эта сука меня доебала уже, я еще на свою смотрю – ехайдэ! А рожа-то у нее – как мамочкина стала! Тоже так же вылупилась и смотрит как прокурор. Я на своей «буханке»[22] первый встал, и мы с Василичем, тестем, вышли покурить, а эти обе у Василича в салоне сидят и умничают. И раз, эта дура такая – метнись, мол, зятек, узнай, когда там пускать будут. Я ей вежливо сначала – когда пустят, типа, тогда и пустят; кто мне там докладывать будет? А эта сучара давай кочевряжиться, строить меня, прикинь? Ну, у меня сначала как обычно – стою, молчу, только злоба такая подымается, гружусь, короче… А потом как по башке ударило – я как, типа, не узнаю ниче вокруг – ну, знаешь, как с бодуна бывает, когда только проснешься и не знаешь, ни где ты, ни че ты. Зянов, дай-ка еще.
– Заебал ты, на; дальше свои ищи.
– Жмот был, жмот и остался. Вот, и со мной такая же хрень, только быстро как-то. И я такой уже стою, улыбаюсь, и меня весь этот ор ващще не колышет. А там уже и моя подпрягается: «Че ты, типа, маму доводишь, че тебе, трудно, что ли», сраная мамина доча. И прикинь – мне все ихние ужимки – по хую! Я смотрю – две какие-то бабы разоряются, слюнями брызжут. Потом так думаю – а че это они меня тут на подоконнике строят? Кто они такие, чтоб меня помоить, посылать куда-то, мозги мне ебать? И я такой, говорю им, без криков, че-то спокойствие накатило какое-то, будто заморозка у зубного: «Вы че орете-то, кошелки?» Ты б тещину рожу видел! Жалко, что сидела, а то бы с копыт навернулась. Моя тоже, сидит такая, шарами хлопает. Я им дальше, типа, если че-то не нравится – выгружайте свой триппер из моей машины и катитесь к ебаной матери.
– И че?
– Ниче. Сказал да пошел. Они че-то там визжали, да я не слушал особо. Василича только жалко, теперь на нем будут отвязываться.
– Рисковый ты парень. Щас как твое все подметут.
– Ну-ну. Там моего-то ноль-ноль да хрен вдоль, зато прикинь, сраный «кинотеатр» взяли, микроволновку, пузырьки свои какие-то, морду мазать. «Это ж вешшь, деньжищи-то какие…» Ну давайте, засуньте теперь всю эту ебань в Василичеву «семерку», дебилки. А сколько полезного дома бросили. Ну, нашим легче. Блин, я как знал – ключи от дома себе оставил. И бак на замке у меня, бензик не сольют. Хотя схожу-ка я гляну, че там делается. Ты тут долго сидеть собрался?
– Да посижу, пока дождь не начался. И курево свое найди, а то лавочка – все, закрыта.
Валек буркнул что-то насчет жадных чурок и тяжко спрыгнул на крыльцо павильона.
Солнце поднялось и немилосердно жгло вонючее месиво людей и машин. От этого странного стада несло немытыми несколько дней телами, подгоревшей едой, бензином, памперсами, асфальтом – и растущей паникой. Нет, никаких очевидных признаков не было, но Ахметзянов всей кожей чувствовал ворочающуюся перед ним призрачную тушу, слипшуюся из некогда отдельных людей. У туши еще не было ни рук, ни ног – пока она вырастила себе только мутный, расфокусированный, как у младенца, глаз и пыталась им пользоваться, с трудом ворочая непослушной линией прицеливания. Зная по опыту, как быстро учатся подобные штуки, Ахметзянов решил не дожидаться превращения этой аморфной квашни в стремительное и беспощадное имаго, однозначно реагирующее на посмевших оставаться отдельными, и установил себе срок. Если все останется по-прежнему, то через полчаса ноги его здесь не будет, да к тому же тучка с севера перспективная надвигается.
Снова приперся бывший глава семьи, дерганый и молчаливый. Достал сигарету из своей пачки, показал Ахметзянову – во, типа, понял?
– Че, салага, второй заход? С плачем, обыманием стоп и давленьем на совесть?
– Ну. Типа, – мрачно ответил Валек и дернулся от очередного хлопка за колючкой – с той стороны солдаты изредка стреляли в воздух, когда кто-нибудь из гражданских пытался трогать колючку или ворота.
– Ты, это, слышь, Валек, не залазь пока. Там в павильоне к потолку полиэтилен на скобы приделан, оторви кусок полтора где-то на метр. Ну, и себе тоже можешь взять, только немного.
Валек все же хохотнул, несмотря на мрачность, и скрылся в павильоне. Влез, пыхтя на влажной жаре.
– Нате, ваш заказ. Карточка, наличные?
– Яичные. Если б не я, сидел бы ты минут через десять мокрый и псиной вонял. И пришлось бы тебя с трибуны попросить.
Дождь и вправду пошел, минут через двадцать. Ахметзянов из-под полиэтилена брезгливо наблюдал за метаниями людей между машинами. …Бля, в натуре в толпе мозги вырубает. Ежу было ясно за час. Ха, а тупому ежу – за полчаса. Нет, дождемся, когда хлынет, и только тогда начнем метаться… Казалось, толпа не помещается обратно в автомобили, словно паста в тюбик. Последняя дверь хлопнула, когда обильный летний дождь уже выдыхался.
Сбросив пленку, Ахметзянов с наслаждением потянулся – облака еще закрывали солнце, воздух был непривычно свеж, пахло не дерьмом и духотой, а острой тополиной горечью.
– Ты заметил, майор-то, во-о-он тот, видишь? Который у них старший. Ему трубку давали от Грота[23], кажется, новости какие-то щас будут.
– Бля, скорей бы. Эти выедут, я развернусь – и домой. Посижу, тяпну от нервов. Эх, газа нет… О! Разведу костер на балконе! С детства, бля, мечтал! И спалю эти ебаные тещины часы с кухни, во! Зянов, поедешь ко мне? Накатим по грамм двести – семьсот, я тебе морду набью. Или ты мне. Хотя вряд ли, я поздоровше буду.
– Погоди, Валь, парад еще не окончен. А к тебе мы поедем, только деху попозже и не арак ашать. У меня к тебе есть коммерческое предложение. О, смотри, «уазик»!
– Зяныч, сто пудов – начальство едет. Вишь, солдатики-то застегиваются.
В самом деле, стоявшие в цепи солдаты подорвались от чьего-то окрика и кинулись приводить себя в порядок.
Было видно, что солдатам очень хочется потихоньку смыться в общей суматохе, но повсюду сновали офицеры, и каждый из них едва держался – висевшее в воздухе напряжение только усиливалось, хотя вроде дальше и некуда. Всем давно стало ясно, что это стояние кончится очень, очень плохо.
Из «уазика» вывалился здоровенный полковник, с двумя прапорщиками, видимо охраной, взобрался в майоров кунг. Практически без паузы раздался надрывный армейский мат на два голоса. Из долетавших обрывков толпа поняла – полковник хочет разгона ее, толпы, – и даже со стрельбой, если понадобится. Что понадобится – никто не сомневался, все почему-то страстно хотели покинуть Тридцатку и отступать не собирались. Вдруг ор затих. Дверь кунга распахнулась от мощного пинка, показался мордатый полковник, рявкнул что-то ждавшим его прапорам и заскользил по грязи к своему «уазику» походкой совершенно взбешенного человека. Майор спустился, устало присел на нижнюю ступеньку, достал грача и что-то тихо сказал в спину полковнику. Тот раздраженно отмахнулся на ходу. Тогда майор, помедлив пару секунд, скучно, словно исполняя давно надоевший ритуал, выстрелил в полковника. Пшикнула в грязи гильза, сразу стало слышно, что все происходило в непривычной уже тишине. Полковник, выпустив изо лба комковатый вишневый фонтан, во весь рост вытянулся в грязи, мелко заскреб начищенными сапогами. Охранники дернулись было, но тут же бросили свои АК, оценив количество смотревших на них стволов. Их тут же без особой злобы покрутили и загнали в кузов «Урала».
