Том Перротта - Оставленные
Джилл кивнула, и стекло окна со стороны Скотта с жужжанием поползло вверх, постепенно скрывая его красивое лицо. «Приус» еще пару секунд постоял на месте. Джилл тоже не двигалась, глядя на тонированное стекло, и ею вдруг овладело острое сожаление.
– Подождите! – крикнула она.
И чуть не оглохла от собственного почти отчаянного крика. Однако ее, по-видимому, не услышали: машина рванула вперед – как раз в тот момент, когда она хотела схватиться за ручку дверцы, – и бесшумно покатила по улице.
* * *Марихуана еще не выветрилась из головы, когда Джилл добралась до школы, но весело ей не было и она не пребывала в эйфории, превращавшей почти каждое их утро с Эйми в какое-то идиотское приключение. То они воображали себя шпионками, то хохотали по поводу и без, даже над тем, что не было забавно, тогда они и вовсе заходились смехом. Сегодняшний приход ощущался как тягостное уныние, как необычно плохое настроение.
Согласно правилам, ей полагалось отметиться в канцелярии, но это было одно из правил, которого больше никто не придерживался, – пережиток того времени, когда был порядок и большинство соблюдало законы. Джилл успела проучиться в старшей школе пять недель, когда случилось Внезапное исчезновение, но она до сих пор живо помнила, как тогда было: учителя серьезные, требовательные; ученики сосредоточенные, целеустремленные, энергичные. Почти каждый занимался музыкой или спортом. Никто не курил в туалете; за поцелуй в коридоре запросто можно было схлопотать наказание. Люди ходили быстрее – по крайней мере, так ей помнилось, – и, казалось, всегда точно знали, куда идут.
Джилл открыла свой шкафчик и схватила «Наш городок»[19], книгу, которую она еще даже не начала читать, хотя на литературе его обсуждали уже три недели. До конца второго урока оставалось десять минут, и она с удовольствием просто плюхнулась бы на пол прямо у шкафчика и пролистала хотя бы первые несколько страниц, но знала, что не сумеет сосредоточиться: напротив нее сидел Джетт Ористальо, «бродячий певец» мейплтонской школы, и, бренча на гитаре, уже в тысячный раз исполнял «Пламя и дождь»[20]. От этой песни ее в дрожь бросало.
Она подумала было укрыться в библиотеке, но до начала третьего урока времени оставалось мало, она не успела бы толком почитать, и Джилл решила, что сразу поднимется наверх, в класс английского языка и литературы. По пути она сделала небольшой крюк, чтобы украдкой заглянуть в кабинет мистера Скандариана, где ее одноклассники заканчивали писать контрольную по химии.
Она и сама не знала, что на нее нашло. Меньше всего ей хотелось, чтобы мистер Эс заметил ее и понял, что она не больна. Это свело бы на нет все ее шансы уговорить учителя дать ей возможность написать контрольную в другое время. К счастью, когда она осторожно заглянула в класс через окно, мистер Скандариан увлеченно решал судоку, заполняя цифрами свободные клетки.
Контрольная, судя по всему, была трудная. Альберт Чин, конечно, уже все решил и сейчас убивал время с помощью айфона. Грег Уилкокс спал, но все остальные пока еще трудились в поте лица – суетливо, как это бывает, когда пытаешься судорожно думать, зная, что время на исходе: кто-то кусал губы, кто-то ерошил волосы, кто-то сучил ногами. Кэти Бреннан чесала руку, будто у нее аллергия; Пит Родригес стучал себе по лбу карандашом – тем концом, на котором ластик.
Джилл постояла всего пару минут, но даже за это короткое время, казалось бы, кто-то мог бы поднять голову и увидеть ее, может быть, улыбнуться ей, махнуть рукой. Так обычно и происходит, когда кто-то заглядывает в класс во время контрольной. Однако все ее одноклассники либо решали задания, либо спали, либо витали в облаках. Создавалось впечатление, что Джилл больше не существовало, что от нее осталась одна лишь пустая парта на втором ряду – памятник девочке, которая когда-то там сидела.
Особенный человек
Тому Гарви незачем было спрашивать, почему на пороге его жилища стоит девушка с чемоданом в руке. На протяжении нескольких недель его не покидало ощущение, что из него постепенно вытекает надежда, – словно он становится полным банкротом, – и вот теперь от нее не осталось и следа. В эмоциональном плане он был разорен. Словно прочитав его мысли, девушка скривила губы в улыбке.
– Ты Том?
Он кивнул. Она вручила ему конверт, на котором было нацарапано его имя.
– Поздравляю, – сказала она. – Ты – моя новая нянька.
Том видел ее прежде, правда, издалека, и она оказалась еще красивее, чем ему представлялось, – миниатюрная азиатка лет шестнадцати, не старше, с иссиня-черными волосами и идеальным овалом лица. Кристина, вспомнил он, четвертая невеста. Девушка еще немного подождала, пока он на нее налюбуется, но потом ей это надоело.
– Вот. – Она протянула ему свой айфон. – Просто сфотай меня, и все.
Двумя днями позже ФБР совместно с полицией штата Орегон арестовали мистера Гилкреста в ходе «внезапного утреннего рейда», как упорно называли в теленовостях эту операцию, которая, в действительности, ни для кого не была внезапной, особенно для самого господина Гилкреста. После предательства Анны Форд он предупреждал своих последователей о наступлении мрачных времен, пытаясь убедить их в том, что это даже к лучшему.
– Что бы со мной ни случилось, – написал он в своем последнем электронном послании, – не отчаивайтесь. Это будет не напрасная жертва.
Том, хоть он и ожидал ареста их лидера, был ошеломлен тем, сколь тяжкие обвинения были тому предъявлены: множественные случаи изнасилования второй и третьей степени и содомия, а также уклонение от налогов и незаконная транспортировка несовершеннолетних через границы штатов. Его оскорбляло, что ведущие новостных передач с нескрываемым удовольствием говорили о «сокрушительном низвержении самопровозглашенного мессии», «шокирующих обвинениях», которые «полностью уничтожили репутацию святого», и о «смятении в рядах быстрорастущего молодежного движения». С экранов телевизоров не сходил нелестный видеоролик, показывающий, как мистера Гилкреста, в наручниках и мятой шелковой пижаме, ведут в здание суда; волосы на его голове с одной стороны примяты, словно его только что вытащили из постели. Бегущая строка в нижней части экрана гласила: СВЯТОЙ УЭЙН? С***Ь ГОСПОДНЯ! НИЗВЕРЖЕННОМУ ЛИДЕРУ СЕКТЫ, ОБВИНЕННОМУ В СОВЕРШЕНИИ ЦЕЛОГО СПИСКА СЕКСУАЛЬНЫХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ, ГРОЗИТ ТЮРЕМНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ СРОКОМ ДО 75 ЛЕТ.
Телевизор они смотрели вчетвером – Том, Кристина и еще два парня, с которыми Том жил, Макс и Льюис. Том почти не знал своих соседей – их недавно перевели из Чикаго, чтобы они помогали ему в сан-францисском отделении центра «Исцеляющие объятия», – но кое-какое мнение он все же успел о них составить, и, судя по всему, реагировали они на репортаж в полном соответствии со своими характерами: сентиментальный Льюис тихо всхлипывал, вспыльчивый Макс выкрикивал ругательства прямо в экран, утверждая, что мистера Гилкреста подставили. Зато Кристина хранила полнейшую невозмутимость, словно события разворачивались по заранее составленному плану. Одно ее беспокоило: что ее муж был в пижаме.
– Говорила же ему, чтоб не надевал ее, – сказала она. – Он в ней похож на Хью Хефнера[21].
Когда на экране появилось крестьянское лицо Анны Форд, Кристина чуть оживилась. Анна была духовной невестой номер шесть и единственной неазиаткой в гареме. Она исчезла с ранчо в конце августа, а через пару недель выступила в передаче «60 минут»[22], поведав всему свету о гареме несовершеннолетних девушек, исполнявших малейшие прихоти святого Уэйна. Она утверждала, что на момент «вступления в брак» ей было четырнадцать. На автовокзале Миннеаполиса она, отчаявшаяся беглянка, познакомилась с двумя приятными парнями, которые предложили ей пищу и кров, а потом привезли на ранчо Гилкреста в южной части Орегона. Вероятно, она произвела хорошее впечатление на немолодого Пророка; через три дня после ее приезда он надел ей на палец кольцо и уложил в свою постель.
– Никакой он не мессия, – заявила Анна, и эта ее фраза стала определяющим тезисом скандала. – Просто грязный старикашка.
– А ты Иуда, – бросила в телевизор Кристина. – Иуда толстожопая.
* * *Все рухнуло. Все, ради чего он трудился, на что надеялся последние два с половиной года, – но Том почему-то не был убит горем, как того можно было ожидать. Под болью крылось чувство облегчения, осознание того, что нечто плохое, чего он опасался, наконец-то свершилось и больше не придется жить в страхе ожидания. Конечно, появилась масса других проблем, но позже у него будет время, чтобы их решить.
Свою кровать он уступил Кристине, а сам стал укладываться в гостиной после того, как все пошли спать. Перед тем как погасить свет, достал фотографию своего особенного человека – Вербецки с бенгальскими огнями – и несколько секунд задумчиво смотрел на нее. Впервые на его памяти он не прошептал имя своего давнего друга, не попросил, как он это делал еженощно, о том, чтобы пропавшие вернулись. Какой смысл? У него было такое чувство, что он пробудился ото сна, в который был очень долго погружен, и не может вспомнить, что ему снилось.
