Я живу в октябре - Максим Николаевич Лыков

Максим Николаевич Лыков

Я живу в октябре

© Лыков М. Н., 2025

© ООО «Издательство АСТ», оформление, 2025

Феликс (I)

Феликс умер и через минуту открыл глаза.

Его немолодое рыхлое тело грелось под шерстяным одеялом. Этот переход во времени всегда давался Феликсу непросто. Только что перед ним был горный склон, застывший в зимнем безветрии. А сейчас – гостиничный номер и тоскливое завывание ветра за окном. Вдобавок в этот раз перебросило вовсе без одежды. Закономерность во всём лишь одна – полная луна, остальное – как придётся.

Сна не было ни на гран. Феликс разглядывал блуждающие по потолку мутные пятна света. За деревянной стеной бульдозером храпел сосед.

Сколько Феликс уже здесь? Сколько раз он прожил этот январь? Сначала всё казалось мистикой, кошмарным сном. Возвращался он всегда в одну и ту же ночь, 11 января. Аккурат на следующий календарный день после приезда. Неплохой творческий отпуск, товарищ Синицын. Просто замечательный! Приехал за вдохновением, мать его растак. Музу искать. Ты кто? Пушкин, что ли? Кропай повестухи в своём соцреализме, на кой ляд тебе вдохновение? Только не писалось совсем. Тошно стало. А договор никуда не делся. «Молодая гвардия» ждёт…

Мысли были привычные и тоскливые. Феликсу в этот момент казалось, что он в могиле. Так же, наверное, лежишь в холодной тьме и слушаешь ночные звуки. А заяц над твоей могилкой в сугроб зарылся и похрапывает, подлец. Тьфу!

Он хотел уже запустить об стенку дежурный томик Симонова, чтобы храпун поперхнулся и затих хотя бы на минуту, но вдруг вспомнил, что этот месяц обещает быть иным.

– Вот ведь чёрт! – вскрикнул Феликс. – Как мне память-то отбило!

За стеной всхрапнули жеребцом и притихли.

– То-то! – торжествующе заявил Феликс и неловко соскочил на прохладный пол.

На улице под одиноким фонарём крутились, метались и оседали мелкие снежинки. Это было обещание пурги, что придёт сюда через сутки. Говорят, в январе обильные снегопады в Домбае не редкость. Аж на неделю отрежет от Большой земли. Впрочем, ему-то какая разница? Феликса передёрнуло: от оконного стекла тянуло холодом. Он замотался в одеяло наподобие тоги римского патриция и сунул ноги в тапки.

Закольцованная жизнь поменялась. Это стоило осознать.

Феликс щёлкнул выключателем, зажигая настольную лампу. Из пишущей машинки, как всегда, торчал наполовину отбитый печатными буквами лист: «Мальчик осторожно брёл по каменистому берегу…».

Да-да. Белое море, глухие леса… Раскольники, беглые стрельцы и прочие бунтовщики. Классовая борьба в раннепетровскую эпоху, не хухры-мухры. Интересно, сейчас он бы смог дописать?

Феликс машинально распахнул холодильник – початая бутылка «Пшеничной» на месте, кусок колбасы и полбатона. Живём, братцы! Зря он жалуется на судьбу. Ну, попал во временной карман. Или как там этот вчерашний чудик назвал? Петлю? Да, во временную петлю. Но зато как попал: номер первой категории, холодильник «Север», виды на горы расчудесные.

А ведь ещё вчера Феликс едва не смалодушничал… Лунный месяц подходил к концу, а он давно подметил, что в последний день в груди распухает такая тоска, что хоть волком вой. Луна готова – во всей полнолунной красе. Может, отсюда страшные истории про оборотней? Не люди-волки это, а люди-феликсы?

Как обычно, он свернул с Карачаевской улицы, по которой брели припозднившиеся лыжники, и углубился в лес. Хорошо утоптанная тропа вела прямиком к облюбованному местечку на горном склоне. Феликс мог пройти по ней с закрытыми глазами. Один был минус – местами становилось крутенько. Ему приходилось останавливаться и, тяжело дыша, восстанавливать силы. Возраст давал о себе знать одышкой, беспрерывным колотьём то в боку, то слева под сердцем, то ещё где-то в нездоровом туловище. Скоро не тело будет, а клубок ниток, утыканный иголками. По приезде в это заколдованное место Феликс отпраздновал пятьдесят три. А сейчас ему сколько? Счёт закольцованным месяцам он давно потерял. Лет пять тут прошло? Не, многовато. Да не в возрасте дело! Дед Феликса почти до ста дожил со всеми зубами. У Феликса три осколка в боку с войны, нервы постоянно, водка-курево. Вот что косит людей его поколения.

Он наконец взобрался на каменный стол, обрывающийся карнизом. Внизу горели огни: гостиница, окошки поселковых домишек, одинокий фонарь у стеклянной столовой, цепочка светильников к кассе подъёмника.

Феликс уселся на прислонённый к сосне чурбачок и закурил. Чурбачок был старый, будто отполированный бесчисленными посиделками. Наверняка его сюда затащил кто-то из работников, чтобы от начальства отдыхать. Или, может, усатый егерь обходит свои владения и отсюда наблюдает за жизнью туристов.

Табачный дым приятно защекотал нутро, создавая иллюзию покоя. А ведь в какой-то момент он просто не сумеет сюда подняться – и что тогда? Мысль ужалила внезапно и больно, словно печёночная колика. Сразу захотелось выпить. Феликс достал из-за пазухи тёплую фляжку и отхлебнул. Тут же вспомнился хитрый прищур старика Варужа. Хороша у Варужа самогонка, эх. Как её тут называют? Балхам? Нет, балхам – это лекарственная настойка. Чача? Пусть будет чача. Может, надо было не сюда карабкаться, как горный козёл, а пойти к Варужу…

С ветки вспорхнула птаха, стряхнув снежок прямиком на Феликса. Он вздрогнул. Чувство было такое, словно застигли за срамным делом, да ещё со спущенными штанами. Не было же такого раньше? Нет? Сколько раз он сидел на пне курильщиков? Полсотни точно. Не было тут птах.

– Не было, – прошептал Феликс.

Звук собственного голоса ободрил. Он прислушался – лес пытался спать, тяжело, с достоинством, покачиваясь сосновыми стволами.

– Кажется, – успокоительно сказал он сам себе. – Крыша едет. Крыша…

Феликс снова приложился к фляжке. О чём это он? Не надо было сюда ехать, вот что. Попал как кур в ощип. Ни выбраться, ни полезного ничего не сделать. Зачем оно, а?

– К чёрту всё, – смачно сплюнул Феликс и резко поднялся.

Тело не ожидало от хозяина такой прыти. Он пошатнулся, схватившись за сосну. Не давая себе передыха, Феликс побрёл к обрыву. Там круто, наверняка лететь метров десять, не меньше. Где тут край-то? Ни черта не разобрать уже. Он представил, как поскальзывается и летит с каменного карниза вниз, но не разбивается. А ломает себе руку или ногу. А ещё хуже – позвоночник. И так и стынет Феликс под горой, без шанса спастись.

«Ну и ладно, – храбрился он. – Всё равно помирать». Но проснувшееся в глубине подсознания альтер эго подкидывало картинку, как его, полуживого, парализованного, выкидывает в