Евгений Лукин - С нами бот

Евгений Лукин

С нами бот

Изо рта, сказавшего все, кроме «Боже мой», вырывается с шумом абракадабра.

Глава первая

На часах еще полвторого, а я уже уволен. С чем себя и поздравляю. Не могу сказать, чтобы такой поворот событий явился полной неожиданностью, напротив, он был вполне предсказуем, но меня, как Россию, вечно все застает врасплох. Даже то, к чему давно готовился. Согласен, я не подарок. Но и новая начальница – тоже. Редкая, между нами, особь. Сто слов, навитых в черепе на ролик, причем как попало. Ее изречения я затверживал наизусть с первого дня. «Гляжу – и не верю своим словам», – говорила она. «Для большей голословности приведу пример», – говорила она. «Я сама слышала воочию», – говорила она. Или, допустим, такой перл: «Разве у нас запрещено думать, что говоришь?»

Самое замечательное, весь коллектив, за исключением меня, прекрасно ее понимал. Но сегодня утром на планерке она, пожалуй, себя превзошла: «А что скажут методисты? Вот вы, Сиротин, извиняюсь за фамилию».

Я даже несколько обомлел. Фамилия-то моя чем ей не угодила? Так прямо и спросил. И что выяснилось! Оказывается, наша дуреха всего-навсего забыла мое имя-отчество.

Поняли теперь, кто нами руководит? И эти уроды требуют, чтобы мы в точности исполняли тот бред, который они произносят!

Короче, слово за слово – и пришлось уйти по собственному желанию.

Ручаюсь, никого еще у нас не увольняли столь радостно и расторопно. До обеда управились. Должно быть, я не только начальницу – я и всех остальных достал. Со мной, видите ли, невозможно говорить по-человечески. Да почем им знать, как говорят по-человечески? Человеческая речь, насколько я слышал, помимо всего прочего должна еще и мысли выражать.

А откуда у них мысли, если их устами глаголет социум? Что услышали, то и повторяют. Придатки общества. Нет, правда, побеседуешь с таким – и возникает чувство, будто имел дело не с личностью, а с частью чего-то большего.

Реальность изменилась. Так бывает всегда сразу после увольнения. Во всяком случае, со мной. Скверик, например. Вчера еще приветливо шевелил листвой, играл солнечными бликами – и вдруг отодвинулся, чуждый стал, вроде бы даже незнакомый.

Давненько меня не увольняли. Целых два года. Рекорд.

Однако наплечная сумка моя тяжела. Разумеется, не деньгами, полученными при расчете. В сумке угнездился словарь иностранных слов одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года издания, взятый мною на память со стеллажа в редакционно-издательском отделе.

Совершив это прощальное, можно даже сказать, ритуальное хищение, я полагал, что мы квиты.

С паршивой овцы хоть шерсти клок.

Кстати, знаете ли вы, что означает слово «клок» согласно украденному мною словарю?

Клок, да будет вам известно, это английский вес шерсти, равный восьми целым и четырем десятым русского фунта.

Неплохо для паршивой овцы, правда?

Я люблю эту усыпальницу вымерших слов. Я один имею право владеть ею. Я млел над ней два года и намереваюсь млеть дальше.

Каллобиотика – умение жить хорошо.

Корригиункула – небольшой колокол, звоном которого возвещают час самобичевания.

Мефистика – искусство напиваться пьяным.

А какую испытываешь оторопь, набредя на вроде бы знакомое слово!

Баннер – знамя феодалов, к которому должны собираться вассалы.

Пилотаж – вколачивание свай.

Плагиатор – торговец неграми.

После этого поднимаешь глаза на долбаный наш мир и думаешь: а ведь тоже вымрет вместе со всеми своими консенсусами и креативами.

Туда ему и дорога.

В скверике я опустился на лавочку и долго сидел, прислушиваясь к побулькиванию духовной своей перистальтики.

Недоумение помаленьку перерождалось в любопытство: ну и что ж ты теперь, гаденок, предпримешь? Куда подашься? Хорошо еще, что ты и раньше ни черта не умел. Иначе бы навыки твои неминуемо устарели.

Два года трудовых усилий! Одних методичек этими вот самыми руками сколько роздал…

Ладно. Как говорится, на свободу с чистой совестью. А свобода, не будем забывать, – это право окружающих делать с тобой все, что им заблагорассудится.

Плохо.

Из глубины аллеи в моем направлении двигалось нечто юное, предположительно мужского пола, и чем ближе оно подходило, тем больше отвлекало от раздумий. Наконец отвлекло совсем. Ничего подобного раньше мне видеть не доводилось. Из розовых глаз юнца (клянусь, розовых!) выбегали два тонюсеньких серебристых проводка. Другая пара проводков произрастала из ноздрей, третья – из ушей. Все три пары собирались воедино чуть ниже подбородка и ниспадали до уровня талии, где и скрывались в укрепленном на поясе брезентовом футляре. Присмотревшись, я заметил еще и одинокий седьмой проводок, четко выделяющийся на фоне черных брюк. Этот был вызывающе заправлен в гульфик.

Глаза-то почему розовые? Контактные линзы? Тогда зачем проводки? И на кой дьявол нижний из них убегает в ширинку?

Нет, ребята, если это реальность, то я – фантом.

Проходя мимо скамьи, розовоглазое чудо повернуло голову в мою сторону и приостановилось.

– Вы потеряли работу! – радостно объявило оно. Ни хрена себе!

– Я ошибся? – Чудо моргнуло.

И как это ему проводки не мешают?

– Нет, – сказал я. – Не ошиблись. Я действительно сегодня потерял работу. Вы хотите мне что-то предложить?

– Да! – радостно выпалил он, извлекая из матерчатой торбы какие-то прокламации.

Всего-то навсего. Обычно уличные приставалы переодеваются завлекательности ради медведями, Чебурашками, а этот, стало быть, вот так…

Всучил – и двинулся дальше.

Я проводил розовоглазого ловца душ человеческих кислым взглядом и, перед тем как отправить листовки в стоящую рядом урну, бегло их просмотрел. Приглашения на службу. Акулам капитализма позарез требовалась грубая тягловая сила, пара офисных хомячков и заместитель заведующего отделом геликософии. Этого, правда, соглашались принять только на конкурсной основе.

Геликософия?

Хм…

Звучит нисколько не хуже, чем мефистика.

Словцо мне так понравилось, что последнюю бумажку я пощадил. Остальные отправил по назначению. Потом вспомнил о мародерской добыче, таящейся в моей сумке, и достал словарь. Представьте, геликософия в нем нашлась. Прочтя объяснение, сначала не поверил, потом хихикнул.

Геликософия, чтоб вы знали, – это умение проводить на бумаге улиткообразные кривые. Так, во всяком случае, считалось в одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году.

Глава вторая

Моя теща Эдит Назаровна очень боится предстоящего ледникового периода. Как, впрочем, и глобального потепления. Еще ее сильно достает политика Соединенных Штатов Америки. Вы не поверите, но проклятые янки нарочно разрушают собственную экономику только затем, чтобы досадить нам, русским, уронив свой поганый доллар. И, что самое потрясающее, помимо сериалов Эдит Назаровна ежедневно смотрит молодежные реалити-шоу.

Теща по разуму.

Раньше я полагал, что она обыкновенный уникум. Теперь я так не полагаю. Как выяснилось, пенсионеры чуть ли не поголовно мрут по этим самым реалити, когда несколько юных балбесов помещаются в замкнутое пространство, изолируются от внешнего мира – и пошло-поехало. Однажды я сел рядом с тещей и в течение пятнадцати минут не отрывался от телевизора, честно пытаясь понять, чем она так очарована.

И знаете – понял. Молодежь на экране вела себя подобно старикашкам в доме престарелых: они качали права, учиняли склоки, ссорились, мирились, перемывали друг другу косточки. Родство душ. Перекличка поколений.

Похоже, нынешние детишки – с пеленок пенсионеры.

– Что это ты так рано? – басовито осведомилась Эдит Назаровна, выйдя в прихожую на звук ключа в замке.

– Уволили, – довольно-таки равнодушно отозвался я. Фыркнула и ушла к себе. Должно быть, сочла мой ответ за очередную дурацкую шутку. А чего еще прикажете ждать от этакого зятя?

Внешность у тещи замечательная. Монументальный рост, гвардейская выправка (остеохондроз), седой генеральский ежик, строгие чуть выпуклые глаза.

И все же в отличие от меня Эдит Назаровна – неотъемлемая часть нынешнего мира. Она даже знает, почему Антон Штопаный развелся с Полиной Рванге.

Двойная полочка в спальне – вот и все, что осталось от некогда уникальной домашней библиотеки. Когда супруга моя закручивала свой первый бизнес (Боже, как давно это было!), собрания сочинений и редчайшие издания стали частью уставного капитала, после чего исчезли из дома вместе со стеллажами.

Плата за опыт. Вторая основанная супругой фирма существует по сей день и вроде бы прогорать не собирается.

А вот чего я особенно терпеть не могу, так это глубокие полки. Книги должны стоять в один ряд: протянул руку – и взял. Однако в данном случае глубина – мой союзник. В один захап я изъял выстроившихся напоказ трех Шванвичей, за которыми обнаружился – правильно, сплошной Мондье. На его место я втиснул сегодняшнюю добычу, и вновь забил дыру Шванвичем. А самого Мондье распихал поверху. Корешками вперед.